Чтение 5–й страницы книги ~Когда Боги спят~

- Поехали, - участие этого парня, а больше, его скрытое сострадание окатило теплом и согрело замерзающие мозги.

Лешу привела на работу его мама, совершенно незнакомая женщина из книжного магазина. Записалась на прием, два месяца ждала очереди, еще в приемной часа два помаялась, чуть ли не за руку втащила сына в кабинет и сказала:

- Возьмите его себе. И вам будет спокойно, и мне. Из армии вернулся, воевать научился, а работы нет. Это же беда, в бандиты пойдет.

Морской пехотинец отвоевал полтора года в Чечне, после чего еще три служил по контракту в личной охране командующего южным округом. На Хамзата пришлось узду накинуть, и он недели три удила грыз, косился кровяным глазом и все-таки уволил своего земляка - лишних мест не было. Зубатый смотрел на Лешу и не хотел верить в его боевое прошлое: мягкий, застенчивый, слово скажет и смущается. Первое время он ходил в наряд на охрану губернаторского дома, Сашу знал хорошо, и когда все случилось, несколько дней молчал и вдруг выдал:

- Не верю я, сам он прыгнуть не мог.

И еще через день усомнился:

- Правда, у молодняка мозги жидкие. А на жидкости извилин не остается...

* * *

Схлопотав себе славу покровителя искусств, Зубатый вынужден был время от времени заглядывать в мастерские художников, в основном, к юбилярам, поэтому местные традиции знал и по пути заслал Лешу в магазин за водкой и закусками. Этот полусумашедший, упертый и одержимый народ практически жил в мастерских, даже если не запивал горькую, потому был вечно голодный, похмельный, и возвышенный.

К Туговитову он приезжал несколько лет назад смотреть картины, приготовленные в дар городу, и остался разочарованным, что и повлияло потом на решение не строить ему дом. Живописец собрал все старые, шестидесятых и семидесятых годов, работы, модные и актуальные для того времени: в основном промышленные пейзажи: дымящиеся и переплетенные трубы, парящие локомотивы, рабочие с кочергами на плечах, краны и железобетонные конструкции. Промышленности в области хватало, но ядерной, либо с ней сопутствующей, потому существовал строгий режим секретности и писать ее не разрешалось, а писать было необходимо, чтобы не отставать от времени и попадать на значительные выставки, потому основной натурой для художников служили кочегарки и городская ТЭЦ. Туговитов и писал их, с разных сторон и во всех ракурсах.

Когда-то за такие полотна давали ордена и звезды героев, от всего этого веяло юностью, могучей поступью великого государства, но сейчас картины прошлого смотрелись как знаки погибшей цивилизации. Они, наверное, имели цену, но чисто историческую, может быть, искусствоведческую, поэтому Зубатый сразу же решил, что галерею для этого строить не станет. Опытным глазом художника Туговитов заметил настроение губернатора, попытался исправить положение и вместо труб потащил со стеллажей другие картины, но впечатление уже сложилось, и теперь требовалось время, чтобы его исправить.

Сейчас Зубатый ехал к нему без предупреждения, без какой-либо подготовки, как раньше. Их никто не встречал, и они с Лешей оказались перед железной дверью с кодовым замком. По первому этажу на окнах стояли мощные решетки: художников уже несколько раз обворовывали, и некогда открытые всему миру мастерские чудаков и странников превратились в крепость. Постояли, потоптались с пакетами в руках, как бедные родственники, но тут откуда-то вывернулась девица, покосилась на дядей, нажала кнопки, и они воровато проникли за ней в полутемный, заваленный подрамниками и досками, коридор.

Туговитов всполошился и непонятно было: испугался чего-то или взволновался от радости.

- Какие гости! Я знал, что придете... И сегодня достал портрет! Да!.. И оказывается, он готов. Это удивительно, поверьте мне!.. Я ничего не понимаю. Но он дописан, закончен! Хотя я не прикасался к нему с тех пор, как Саша перестал ходить. Это чудо, Анатолий Алексеевич! Сами посмотрите... У него лик стал иконописным. И это не моя рука, не моя работа!..

У художника тряслись руки, неестественно медленно двигались всегда живые глаза и всклокоченная, замаранная краской борода стояла торчком. Он кидался к полотнам, повернутым к стене, бездумно хватал их и тут же отставлял.

Зубатый ощутил, как перехватило дыхание.

- Не надо, не показывайте. В следующий раз...

- Нет, я сейчас!.. Только найду!.. Где? Вот сюда ставил. - Туговитов перебирал картины. - Такого у меня не было!.. Я не совсем еще выжил из ума и помнил, что не закончил! Лицо не прописано, руки! Это самое главное - лицо и руки. Еще сеанса два - три... Я пишу обычно за пять! То есть, была сделана половина работы... А он дописался сам. И я обнаружил только сегодня! Нет, я слышал, проявляются краски, процесс полимеризации... Но это все современные химические краски! Или акрил, темпера!.. Я писал маслом, старым натуральным маслом - вот! - Он забыл о картине, выхватил из ящика и постучал засохшими свинцовыми тюбиками. - Им за двадцать лет, глядите. Все, глина! Но я снова растираю, развожу конопляным маслом и пишу... Сейчас краски дорогие и плохие, а у меня старые запасы. Раньше-то копейки стоило. - И вдруг зашептал. - Я вам скажу, Анатолий Алексеевич. Саша святой! Лишь с иконами происходят такие чудеса. Он святой!

Зубатый заподозрил, что художник таким образом пытается вернуться к теме личной галереи, завоевать доверие. Поскольку что-то подобное уже было, когда он после отказа строить дом написал портрет Маши, потом жены и его самого уговаривал попозировать.

- Портрет Саши мы оставим пока, - воспользовался паузой Зубатый. - Я пришел по другому поводу.

- По какому? - испугался Туговитов.

- Вы говорили о девушке... Которая приходила с Сашей.

У хозяина будто гора с плеч свалилась.

- Лизочка! Мы сейчас позвоним!

Пока он бегал к телефону, Леша накрыл стол, по-хозяйски убрав с него обрезки багета, мусор и инструменты. Зубатого подмывало самому найти портрет, взгляд притягивали шпалеры холстов у стены, однако суеверный страх Туговитова оказался заразительным, душа протестовала, а кисти рук холодели, и он сидел на скамейке, незаметно массируя и разогревая их.

Туговитов вошел сияющий, но на пороге вдруг снова сник и обеспокоился.

- Лизочка сейчас приедет. Она такая нежная!.. И сама водит машину, недавно купила...

Сел на табуретку, умолк, ковыряя краску из бороды, и глаза остекленели. Обычно компанейский, гостеприимный, он замкнулся, не предлагал выпить, закусить, и накрытый стол напоминал натуру, приготовленную для натюрморта. В мастерской было холодно, изо рта от дыхания шел парок, от долгого сиденья начинала зябнуть спина. Зубатый накинул на плечи пальто и встал, растирая немеющие руки, но художник расценил это по-своему, спохватился, всплеснул руками.

- Старый черт! Такие гости!.. Анатолий Алексеевич, не согреться ли нам? По рюмочке?..

- Пожалуй, да, - отвлеченно сказал Зубатый.

Туговитов стал откупоривать бутылку, и в это время кто-то тихо вошел, пустив по мастерской легкий сквозняк.

- Вот и наша Лизочка! - воскликнул он и снова увял. - Проходи, а шубку не снимай, у меня холодно...

Зубатый оглянулся. Слушая Туговитова, он непроизвольно нарисовал образ юного, нежного создания, эдакой Джульетты, но у двери оказалась взрослая женщина лет за двадцать пять, высокая, большеглазая, но смотрящая вприщур, будто в прицел. И голос оказался низким, сильным, словно у оперной певицы.

- Здравствуйте, - с хорошей дикцией проговорила она.

- Познакомься, Лизочка, - засуетился Туговитов. - Это Сашин папа, Анатолий Алексеевич... Лиза, у меня в мастерской случилось чудо!..

Если эта женщина была девушкой Саши, то представить его рядом с ней было невозможно. Не потому ли скрывал сердечные дела и даже с матерью не делился?

И еще: на похоронах ее не было! Зубатый никого там специально не рассматривал, но все время простоял у гроба и видел всех, кто подходил прощаться - такая бы яркая женщина обязательно бросилась в глаза...

- Очень приятно, - прозвучало сопрано, и черная рука в перчатке оказалась перед Зубатым. - Примите мои соболезнования.

Он не стал ни пожимать этой руки, ни тем более, целовать, поправил пальто на плечах.

- Спасибо...

- Я вас оставлю, - заспешил Туговитов. - На десять минут. Нужно принести цветы! Это последние осенние цветы, буду писать натюрморт...

Леша тоже предупредительно вышел вслед за ним. А девица выждала, когда стихнут их шаги в коридоре, расстегнула шубку, бросила на стол перчатки и закурила, ожидая вопросов: вероятно, художник предупредил, что Сашин папа хочет поговорить конфиденциально. У Зубатого было что спросить, однако с первого мгновения он ощутил проникающую радиацию лжи, исходящую от этой женщины, и сразу определил: правды не скажет никогда.

- А вы такой мужчина, - оценивающе сказала она и улыбнулась, показывая зубки. - И совсем не грозный, а даже очень обаятельный...

Этот развязный тон и привычки уличной проститутки мгновенно взбесили его, было желание уйти отсюда, но это бы выглядело, по крайней мере, смешно.

- Я слушаю вас, - холодно проговорил Зубатый. - Вы что-то хотели сообщить?

Она ничуть не смутилась, разве что подобрала растянутые губки и стала озвучивать другой текст, уже нормальным голосом.

- Да, хотела, и приходила к вам трижды. Но вы отказывались принять меня. В последний раз не далее, чем три дня назад. Я вынуждена была попросить Туговитова, чтобы он нас свел таким образом.

- Зачем?

- Мне показалось, вы собирались спросить о Саше. Я знаю, у него с отцом были трудные отношения, о чем он жалел. Но мне кажется, он уважал вас и всегда стеснялся положения семьи. Это очень сложное состояние души...

- Слушайте! - он не мог подыскать слова, чтоб как-то ее назвать. - Откуда вы знаете Сашу?

- Мы вместе занимаемся в студии. Занимались... Работали в паре на уроках актерского мастерства, и вообще...

- Что вообще?

Она снова выставила свои голливудские зубы, но уже с видом легкого оскала.

- Вам хочется узнать, почему Саша покончил с собой?.. Пожалуйста, я скажу. Вы постоянно давили на него! Давили положением, авторитетом, властью, одним своим существованием. Все вокруг знали, чей он сын, и относились к нему соответственно, а это унижало Сашу. Он нигде и никогда не мог быть самим собой, потому что вы шли за спиной, как асфальтовый каток. А он был ранимым, беззащитным и очень тщеславным. В хорошем смысле... Он не мог состояться, как личность, в тени вашей фигуры!

Зубатый еще не слышал такой версии и не ожидал ее услышать из уст этой девицы: слова и обороты звучали слишком фальшиво. Она пересказывала чужой, выученный и еще сценически не прожитый текст.

- Скажите, у вас есть ребенок? - внезапно спросил он.

Будущая актриса почему-то засмеялась.

- Ну, откуда же у меня ребенок?

- Когда будет - берегите его, - посоветовал Зубатый.

Мозгов у нее было чуть-чуть, как у большинства молодых актрис, поэтому она ничего не поняла.

- Дети - это прекрасно! - она чего-то испугалась и сделала брови домиком. - Но я с детства мечтала стать актрисой, четыре раза поступала и мне не везло. Потому что некому было заступиться, помочь. Я воспитывалась в детском доме... Прочитала объявление и приехала к вам в студию, встретила Сашу, который увидел меня, оценил и помог. Он поговорил с Екатериной Викторовной, с вашей женой, и меня приняли. Я ему так благодарна. Была... И наконец-то меня заметили в нашей драме! Для меня взяли "Бесприданницу" Островского! Буду играть роль Ларисы.

Зубатый продел руки в рукава, взял кепку.

- Поздравляю, - бросил с порога. - Вы очень похожи на бесприданницу.

- Погодите, Анатолий Алексеевич, - вдруг заговорила она со слезой в голосе. - Я не сказала самого главного!.. Мы с Сашей!.. В общем, я беременна. И ношу под сердцем вашего внука. Или внучку. А мне негде жить! Я не сирота, но мои родители... лишены родительских прав. Родных нет... И теперь, когда нет Саши, мне помочь некому!

Играла она правильно, классически, по системе Станиславского, но Зубатый прожил всю жизнь с женой-режиссером, отсмотрел несколько сотен прогонов, генеральных репетиций и премьер, отлично чувствовал фальшь и слышал откровенную ложь.

- Вам нужно учиться актерскому мастерству, - сказал он с порога. - Пока что не верю!

Леша Примак возбужденно расхаживал по коридору, однако сразу ничего не сказал, сробел или опасался чужих ушей, и лишь в машине, когда отъехали от мастерских, вдруг стыдливо проговорил:

- Эту женщину я видел в штабе.

- В каком штабе?

- У Крюкова. Она будто бы подписи собирала, листовки клеила, но чем конкретно занималась, неизвестно. Потому что скоро увидел ее с Крюковым в БМВ, под светофором стояли. Может, просто подвозил, а может и...

- Ты ничего не перепутал, Леша? - осторожно спросил Зубатый.

- Ее нельзя перепутать, очень уж приметная. Конечно, студенты подрабатывали в избирательную компанию. Но не столько, чтобы купить подержанную иномарку. Она купила...

- Что ты делал в штабе Крюкова?

- Хамзат Рамазанович в разведку посылал, как самого молодого. Посмотреть, какой народ там крутится...

- Кто его просил? Что за глупости?

- Этого я не знаю... А недели за две до этого она с Сашей приходила к вам.

- Куда - к нам?

- Домой. Я как раз дежурил...

- Почему сразу не доложил?

- Я обещал Саше не говорить. Он попросил меня об этом. Простите. А потом было поздно...

- Ну что же, домой и поедем...

Катя металась по передней в верхней одежде, на полу стоял чемодан - приготовилась ехать в Финляндию. Набросилась, едва Зубатый переступил порог.

- Ты сделал визу?!

- Завтра к вечеру будет, - он снял пальто.

- Завтра?! К вечеру?! Ты с ума сошел!! - она стала выпихивать его. - Иди! И принеси визу! Я должна ехать к нашей дочери! Она спит, понимаешь! Я консультировалась, это может быть летаргический сон!

- Не говори глупостей! - рыкнул он. - И прекрати паниковать! Все! Будет виза - поедешь.

- Ты бездушный и бессердечный! Тебе все равно, что случилось с сыном! И все равно, что с дочерью!..

Она подломилась, села на чемодан, стащив с головы шляпу. Он знал: после всплеска эмоций начнется угнетенное состояние и молчаливые слезы на несколько дней, чего допускать нельзя.

- Прости меня, - повинился Зубатый. - Давай не будем злиться друг на друга. Вокруг нас и так много зла...

Катя вроде бы приняла раскаяние, вытерла слезы и спросила тихо:

- Как там папа? Я даже не спросила...

У них были очень хорошие отношения с отцом, однако сейчас замордованный работой, хозяйством свекор даже не спросил о снохе.

- Нормально, поклон передавал...

- Я так по нему соскучилась! Если бы ты унаследовал все хорошие черты своего отца...

- Такой уж уродился, извини. Я же принимаю тебя, какая ты есть.

- Это ты о чем?

- У тебя в студии учится женщина по имени Лиза, из Тулы. Высокая, глазастая, на иномарке катается...

- Ну и что? - задиристо спросила жена. - Лиза Кукшинская очень талантливая девушка! И что? Что?!

Отбор студентов вела специально созданная конкурсная комиссия, однако все прослушивания, экзамены и собеседования проходили формально и учиться в студии стали дети культурной элиты - те, на кого Катя указала пальчиком. По крайней мере, так доносили доброжелатели. Как попала туда иногородняя и великовозрастная девица, было неясно.

- Ты знала, что они с Сашей... Что их связывало?

- На что ты намекаешь?

- Она заявила сегодня, что беременна.

Катя заломила руки.

- Говорила же ей! Зачем? Зачем?!.. Все испортила!

- Хочешь сказать, это правда?

- Представь себе, да! Бедная девочка не смогла пойти на похороны. Ее так рвало!..

- Не надо мне врать! - не выдержал Зубатый. - Я что, беременных не видел?

- Боже, какой ты самоуверенный...

Он не нашел слов, махнул рукой и побежал по лестнице.

- Ты бы лучше нашел старуху! - вслед крикнула Катя. - Ты обещал найти! И спросить, что будет с нашей дочерью!

Он направился к себе в кабинет, но вернулся, хотел добавить что-то еще, однако увидел несчастную, убитую горем жену и лишь проворчал:

- Пора собирать вещи, освобождать помещение. В течение недели мы должны съехать отсюда.

Катя пришла через минуту уже без всяких следов слез и отчаяния. Когда надо, она умела быстро приходить в себя, стремительно переключать свое состояние на прямо противоположное - все зависело от поставленной ею перед самой собой сценической задачи и настроения. Когда-то Зубатому это даже нравилось, поскольку вносило в рутинную семейную жизнь разнообразие и непредсказуемость, но бежало время, росли дети, запас средств и приемов тощал, шло постоянное повторение, и некогда блестящие сценки превращались в проявления капризного, изменчивого характера.

Он знал: избаловать умную женщину невозможно ничем и потому не скупился, не мелочился и особенно не оглядывался назад, давая Кате возможность реализоваться, ибо отчетливо понимал, что губернаторство не вечно, и рано или поздно придет время, когда резко усекутся возможности, количество друзей и просто угодников. Она тоже прекрасно знала об этом и торопилась ковать железо - рискнула и поставила на площадке филармонии музыкальное шоу в стиле русского ретро и, вдохновленная успехом, решилась на постановку "Князя Игоря" в оперном театре. Провала не было, но и шедевра не получилось - так, костюмированное, балаганное действо.

Первый опасный знак того, что Катя утратила чувство реальности, проявился в неприятии критики: Зубатый мог говорить и говорил все, что думает относительно любой ее постановки, а тут столкнулся с резким отрицанием всякого слова против, и впервые за многие годы случился семейный скандал.

Оказывается, женский ум, даже относительно высокого уровня, не имеет стойкого, врожденного иммунитета против обвальной лести и угодничества, ибо женская душа чиста, открыта для веры и потому, говорят, любит ушами.

- Что ты хотел сказать? - невозмутимо спросила Катя, будто минуту назад не тряслась в истерике. - Ты выгоняешь меня из дома? Почему я должна собирать вещи?

- Потому что это казенный дом и надо освободить его для нового губернатора, - пробурчал Зубатый, доставая из старинного шкафчика коньяк. - Ты же помнишь об этом.

- Здесь будет жить Крюков?

- Будет. Согласно закону области.

- Я не уйду отсюда. Никуда не уйду! Здесь все связано с памятью о Саше. И меня никто не выгонит!

- Выселят через суд, со скандалом и треском.

- И ты ничего не сделаешь?

- Не сделаю.

- Зубатый, я тебя ненавижу!

- От ненависти до любви один шаг...

- И пожалуйста, в моем присутствии никогда не говори плохо о Лизе Кукшинской, - вдруг потребовала жена. - Она единственная одаренная девушка в студии. И это первым заметил Саша. Мне это дорого, понимаешь? Даже если я больше не выйду на работу... Даже если с тобой разойдусь, Лизу все равно не оставлю. Пусть рожает, буду тянуть, пока жива. Да, буду! Саша завещал ее мне, вручил ее судьбу. И судьбу своего ребенка... Она достойна любви и заботы, ты просто не знаешь Лизу...

- Потому что слышу о ней впервые!

- А сам виноват! Никогда не интересовался моей жизнью, жизнью наших детей.

Это было давнее и стандартное обвинение, на которое Зубатый уже не реагировал.

- Как ты думаешь, откуда у этой детдомовской девицы, у этой бедной Лизы такие наряды, автомобиль? - миролюбиво спросил он.

- Она самостоятельный человек, днем подрабатывает в детских садах, вечерами играет в массовках, а ночами моет полы в театре. И это на пятом месяце беременности!.. Потому что думает о будущем. А потом, она должна выглядеть, что очень важно для актрисы!

- Напряженный рабочий день... А сколько стоит подержанная иномарка, знаешь?

- Знать не хочу.

- И правильно, лучше не знать и не разочаровываться.

- Анатолий, ты не имеешь права осуждать ее! Никому не позволю делать это ради памяти Саши!

Она хлопнула дверью, поставив тем самым банальную, но выразительную сценическую точку. Зубатый выпил рюмку коньяка, посидел немного, глядя в одну точку и ощутил легкий толчок сонливости, хотя шел лишь девятый час вечера. Кажется, и у него начинают срабатывать предохранители: повалиться бы сейчас на диван и уснуть недели на две...

Сотовый телефон остался в кармане пиджака, в шкафу, поэтому он не сразу понял, откуда доносится тихий, журчащий звук, и пока доставал трубку, звонить перестали. Однако через несколько минут трубка заверещала снова, и Зубатый услышал незнакомый мужской голос.

- Анатолий Алексеевич, простите за поздний звонок, но нам необходимо встретиться.

- Кто говорит? - спросил он.

- Не хотел бы называть имени по телефону. - отозвался незнакомец. - Могу сказать одно: ваш номер мобильного получил от Снегурки около часа назад.

Это звучало, как пароль.

- Почему сама не позвонила?

- Возможно, еще позвонит. Сейчас она на вечерней службе.

Встретиться договорились через сорок минут на дальней и малолюдной Сенной улице, и потому Зубатый сразу же вызвал машину. Уже на пороге из глубин дома возникла Катя и отыграла испуг, боль и безысходное одиночество.

- Ты куда? Не отпущу! Мне так страшно одной! Сейчас буду звонить Маше, а вдруг она не проснулась? Я умру!

- Скоро буду, - как всегда обронил он.

- У тебя нет сердца. У тебя!.. нет!.. сердца!