Чтение 5–й страницы книги ~Под созвездием северных "Крестов"~

Алексей отвернулся к холодной стене, закрыл глаза и немедля провалился в черный колодец сна. Без всяческих сновидений.

И плевать ему в этот момент было, нарушает он установленные в хате правила или нет.

И плевать было на то, будут его гасить сонного, или же погодят до побудки.

Глава 8

"А в это время, в замке у шефа..."

В тот момент, как Алексей Карташ спал мертвецким сном, в Москве о нем думал человек, который Карташа никогда в этой жизни не встречал, никогда о нем не слышал, и вообще до сего дня не подозревал о существовании некоего старшего лейтенанта внутренних войск...

Тишина в кабинете стояла полнейшая, небывалая. Если и могло ее что-то нарушить не по воле хозяина - только звонок по телефону прямой связи с Самим. Остальные телефоны были отключены. А по воле хозяина кабинета тишину нарушали единичные звуки: постукивание бутылочного горлышка о край стакана, шипение газовой зажигалки, пощелкивание колпачком авторучки и тяжелое дыхание.

Хозяин кабинета, Роман Борисович Гаркалов, поднял бутылку на уровень глаз. От пол-литры осталось граммов сто пятьдесят, триста пятьдесят легло на грудь, но водка никак не забирала, желанное опьянение все не приходило. Гаркалов запрокинул голову и выпил оставшееся прямо из горла. В один прием, не отрываясь.

Это зрелище, бесспорно, способно было бы поразить какого-нибудь представителя из числа простого электората, доведись ему такое улицезреть. Это ж не Ванька-сантехник из горла хлещет. Из горла хлещет известнейший в стране человек, уже второе четырехлетие не покидающий кремлевского небосклона - в недавнем прошлом министр, впоследствии видный думский деятель, а ныне председатель Фонда, о котором, чтоб было все понятно, достаточно сказать лишь одно: через Фонд проходят так называемые благотворительные пожертвования на восстановление Чечни.

Впрочем, поправил себя Гаркалов, именно сегодня электорат не удивился бы небывалому зрелищу. Потому что именно сегодня по всем информационным агентствам прошла новость - у Гаркалова убили сына. "Никакой личной тайны, никакого уважения к личной беде. Для них - всего лишь сенсация и они только рады-радешеньки. С-суки", - вяло, без большой злобы подумалось ему. Журналистская бесцеремонность сегодня Гаркалова заботила мало.

Роман Борисович медленно обвел по-прежнему трезвым взглядом кабинет. Снова потянулся к пачке "Милд-севена", хотя от выкуренных сигарет во рту стояла горечь. (Курить в кабинете, как и курить на людях он перестал давно. САМ не выносил табачный дым и не жаловал курящих, поэтому весь кремлевский круг срочно бросил смолить. Гаркалову, курившему с пятнадати лет, бросить было тяжело, а то уже и невозможно, и чтобы забить желание, он жрал таблетки с никотином - вон, ими весь верхний ящик завален. Курить он позволял себе только дома, по окончании тяжелого рабочего дня. Но сегодня на все плевать.)

За последнее время он привык к тому, что нерешаемых проблем для него нет. Сегодня со всей страшной очевидностью открылось, что он себя обманывал. Сына ему спасти не удалось - при всех его возможностях и средствах. И ведь знал, что с ним может произойти... всякое. И несколько раз пытался повлиять. А потом оставил попытки, решив для себя, что пока он наверху, сумеет вытащить Димку из любых неприятностей. Оказывается, не из любых...

И теперь уже ничего не поправишь.

Но он знает, что должен делать.

Гаркалов нажал на кнопку вызова связи с приемной.

- Шилов пришел?

- Да, здесь, - коротко ответил секретарь. - Впустить?

- Впускай.

Почти сразу же после этого распахнулась массивная дубовая дверь, в кабинет скользнул среднего роста человек, плотно прикрыл дверь за собой и бесшумно, кошачьей походкой прошел вдоль длиннющего стола для заседаний. Безукоризненно сидящий костюм, плакатная прическа и моложавая фигура. В этом Гаркалов всегда завидовал своему помощнику - Шилов как-то находит время, чтобы следить за своей фигурой, не давать расти животу и обвисать плечам...

- Обойдемся без соболезнований. Садись, - хозяин поднялся, вышел из-за своего рабочего стола, шагнул к бару, достал оттуда бутылку граппы и два стакана, обошел стол и сел рядом с Шиловым на соседний стул, предназначенный для рядового посетителя. Свинтил пробку, налил себе и помощнику.

- Там, - Гаркалов махнул рукой в сторону полок со всякими бюстами, папками и прочим барахлом, - конфеты, если надо. Другой закуси нет.

Шилов поблагодарил, но остался на месте.

- Помянем, - сказал Гаркалов.

Выпили, не чокаясь.

- Ну, что скажешь, Леонид?

Несмотря на всю неопределенность вопроса, Шилов не стал уточнять - дескать, что вы имеете в виду.

- Я же вас предупреждал, Роман Борисович. Надо было отправить его в Канаду, сидел бы он там сейчас...

- Не трави ты! - Гаркалов махнул рукой и снова разлил граппу по стаканам. Он, кажется, все-таки начинал хмелеть, и теперь не терпелось добавить. - Давай говори, кто он?

Гаркалов выпил. Шилов пить не стал, а достал из кармана блокнот.

- Случайный человек, никоим образом не имеющий отношение к... некоторым занятиям Дмитрия. Ваш сын...

Шилов замялся. Гаркалов понял, что помощник ждет сигнала и этот сигнал дал:

- Говори без обиняков.

Роман Борисович Гаркалов, демонстрируя, что сегодня они на равных, поднялся, сам сходил к рабочему столу за сигаретами и пепельницей. Протянул сигареты Шилову. Разве что прикурить не поднес, а просто подвинул зажигалку помощнику по столешнице.

- Говоря без обиняков... - снова начал Шилов, - ваш сын Дмитрий пал жертвой своего чрезмерного увлечения женским полом, а еще - убежденности в том, что все ему сойдет с рук. Как сходило до этого. Но на сей раз он, во-первых, напоролся на провинциала из Сибири, привыкшего поступать по таежным законам и плохо осведомленного, кто есть кто в столицах, а во-вторых, на ревнивца, и вдобавок вооруженного. Плюс какое-то прямо чудовищное стечение обстоятельств. Плюс напились они все. Арестованного за убийство вашего сына зовут, - Шилов заглянул в блокнот, - Карташ Алексей Аркадьевич, прибыл в Санкт-Петербург из Шантарска. Старший лейтенант внутренних войск. В Шантарской области проходил службу в ИТУ номер* * *. И это несмотря на то, что его отец - генерал от ПВО. Отец жив-здоров, проживает здесь, в Москве, по-прежнему служит в штабе округа, имеет неплохие связи. Все указывает на то, что у отца с сыном натянутые отношения. Карташ прибыл в Питер в сопровождении некой Топтуновой Марии Александровны, которую тоже... нашли вместе с Дмитрием.

Шилов загасил окурок.

- Правда, не очень понятно, как эти двое оказались на презентации. Совершенно иного круга люди. Вероятно, приглашение им сделали какие-то их знакомые по Шантарску. Или старые знакомые этого Карташа по Москве. Можно установить...

И выжидательно замолчал.

- Ни к чему, - сказал Гаркалов.

- Вы только скажите, Роман Борисович, и мы проведем полное дознание. Выясним про этого Карташа все, начиная с раннего детства, про всех его родственников и дружков. Я сейчас же могу позвонить Торопову...

Шилов вновь замолчал. Гаркалов ничего ему не отвечал, шеф вновь налил себе граппы и залпом выпил.

- Все же Дмитрий своей смертью не вовлек нас в неприятную историю, - осторожно сказал Шилов. - Не дал пищу нашим... недоброжелателям. Бытовое убийство. Плохо, конечно, но вы же знаете, что могло быть еще хуже...

Роман Борисович резко поднялся - Шилов встрепенулся и замолчал. Гаркалов направился вокруг стола. Под его тяжелыми шагами скрипел паркет.

- Сынок у меня был, конечно, еще тот... - остановившись, сказал Гаркалов. Повторил: - Еще тот... Но он мой сын. Не верю, что этот твой Таркаш не знал на кого поднимает руку! Должны были сказать, чей это сын! На презентации кругом люди были! Этот гад на мою кровь руку поднял! Какой-то портяночник, шваль, мелочь - и посмел!!!

Лицо Гаркалова побагровело. Ладони сжались в кулаки. Гаркалов оперся кулаками о столешницу и всей массой грузного тела навис над столом.

- На мою кровь, на меня руку поднял, - тихим, но оттого не менее страшным голосом повторил Гаркалов. - Он не должен жить.

Шилов внимательно смотрел на шефа, ожидая продолжения.

- Он не должен жить, - повторил Гаркалов, тяжело опускаясь на стул. - Ты можешь это... устроить?

Роману Борисовичу Гаркалову не к кому больше было обратиться с такой просьбой. Его всесилие, как сегодня выяснялось, было весьма ограничено. Да, он запросто, по одной лишь прихоти, мог купить то, на что рядовому человеку не накопить из двести лет беспорочного труда на благо отечества. Он мог разрушить любую, даже крупную фирму, оставив без работы тысячи человек, а мог и простить. Он мог бросить все и отправиться доживать дни на Канары... Но уничтожить одного-единственного человека было, оказывается, не в его власти. При всех его деньгах и связях! Тем более, когда все твои связи находятся исключительно в кругу деловой и чиновничьей элиты России. Ну и к кому подойдешь с такой просьбой? А если подойдешь, то об этом сразу узнают посторонние, и, считай, приехал.

Конечно, он водил знакомство с силовыми министрами, однако... Да, к ним можно обратиться с подобной просьбой и даже, вероятно, они сумеют помочь. Вот только ты до самой смерти окажешься в их власти, они тебя этой твоей просьбой защемят, как капканом...

У Гаркалова по сути оставался только Ленька Шилов. "А если Шилов вдруг откажется? - с испугом подумал Роман Борисович. - Не самому же? Нет, отказаться Шилов не может. Он же понимает, что тогда я лишу его всего. И куда он пойдет?"

- Я могу это устроить, - преспокойно кивнул помощник.

Роман Борисович выпрямился, вернулся к своему месту, грузно опустился на стул, налил себе еще граппы.

- Я хочу, чтобы это случилось как можно быстрее.

- Я постараюсь, - просто сказал Шилов.

- И еще вот что, - Гаркалов закурил несчитанную за сегодня сигарету. - Сына не вернешь. Это понятно. Но я не хочу, чтобы вот этот гад так просто взял и умер. Я хочу, чтобы он... чтобы умирал долго и мучительно. Я хочу, чтоб его медленно резали по кусочкам, понимаешь, Леня? Я хочу, чтобы ему сделали "красный тюльпан"2. Сам знаешь, денег мне не жалко. Сколько надо, столько и выделю.

Они говорили откровенно, ни коим образом не сомневаясь, что разговор до посторонних ушей не дойдет. Кабинет был надежно защищен от любой возможной прослушки, не говоря уж про то, что его каждый день проверяли специальными приборами на наличие любопытных электронных насекомых... При тех денежных потоках, которые проходили через Фонд, иначе и быть не могло.

- Роман Борисович, - Шилов придал голосу успокаивающую мягкость. - Следственный изолятор "Кресты" - это... как бы это выразиться... не совсем то место, где возможны... г-хм... долгие процедуры. И вдобавок громкие. Для того чтобы обставить процедуру желаемым образом, надо вытаскивать человека на волю. Но подозреваемый в убийстве персоны такого масштаба - фигура сама по себе заметная, вот в чем беда. Просто так ее не выкупишь, к тому же там все-таки Санкт-Петербург, а не Бишкек. Деньги все не решают, Роман Борисович, слишком многих придется посвящать, кто-нибудь обязательно проговорится, а тюремные опера не дураки, нет-нет, да всплывет отец убитого... Короче говоря, чтоб вытащить его на волю, придется светиться, действовать именами, только так и не иначе, Роман Борисович. Может, все же обойдемся простым вариантом?

Гаркалов пробарабанил пальцами по столешнице.

- Есть же способы, - наконец просительно сказал он. - Иголки под веки, спицы под ногти, крючки в ноздри, до самого мозга... яйца в розетку, в конце концов!.. А яды! Яды, например, а? Ты же сечешь в ядах! От некоторых умирают в страшных мучениях. И долго умирают!

- Все равно яды использовать придется в условиях СИЗО, - сказал Шилов. - Этого... Карташа быстро переправят в медчасть, накачают морфином, он и перекинется легко и просто... Яд, как мне кажется, можно использовать только в том случае, если он моментального действия... Да и то поднимется шум, беготня начнется... Убийство в СИЗО - это не бомжа на помойке завалить, расследование начне...

- Да клал я их на шум, беготню и расследование! - взорвался Гаркалов. А потом неожиданно успокоился и невесело усмехнулся: - Да, наверное, ты прав... Вот абсурднейшая ситуация! Два руководителя высшего уровня сидят в кабинете, которому позавидовали бы даже некоторые губернаторы, и обсуждают, чем попроще и сподручнее спровадить на тот свет какого-то сибирского солдафона!

Роман Борисович пристально взглянул на помощника. Шилов прекрасно понимал, что шеф сейчас ни в коем случае не шутит. Он проверяет свои сомнения. И Шилов знал, что надо сказать:

- Возмездие - дело святое вне зависимости от рангов и чинов. Это вопрос чести. Мы хоть переоделись в костюмы и летаем самолетами, но внутри, глубинно, мы все те же изначальные дикари, которых может успокоить и примирить с самими собой только вид крови врага...

- И опять ты прав, - Роман Борисович хлопнул ладонью по столу. - Что ж, раз не получается медленно и мучительно... Эх, а жаль! Ну, тогда пусть просто умрет.

Гаркалов хищно усмехнулся.

- Нас никто не посмеет связать с этим... эксцессом, но в их головах, - вытянув руку, он показал пальцем в сторону двери, - пусть накрепко отложится, что Гаркалов никому ничего не прощает.

Идя по коридору, спускаясь в лифте в подземный гараж, выезжая из гаража на улицу, Шилов составлял план действий.

Стоит ли говорить, что это - равно, впрочем, как и все остальные - поручение шефа он должен исполнить в лучшем виде? Но, разумеется, без всех этих кровожадных вывертов в духе изысканного восточного душегубства. Следует всего лишь просто и надежно переправить в Страну Вечной охоты господина Карташа, арестованного по подозрению в убийстве господина Дмитрия Гаркалова, делов-то...

Конечно, организация убийства - это вовсе не то мероприятие, за которое Леонид Викторович Шилов брался с удовольствием. Чреватое мероприятие, что ни говори, как бы надежно ты не был прикрыт. Какое-нибудь дерьмо обязательно всплывет, не сегодня, так завтра, как надежно оно не было утоплено. Однако, берясь за это поручение, Шилов не колебался ни единого мгновения - потому что он находится в положении средневекового вассала. В положении самурая. Да-да: он - типичный самурай. И до последнего должен держаться своего феодала, то бишь шефа. Правда, дело тут не в фанатичной иррациональной верности самурая. А в том, что только вместе с шефом он есть могущественная фигура, без шефа же его акции обрушатся, как ценные бумаги какого-нибудь занюханного "Юкоса".

Нет-нет, не думайте, он, конечно, не пропадет. Пристроится где-нибудь и как-нибудь. Однако не пропасть - этого мало. Он никогда себе не простит, если упустит возможности, какие открывает близость к такому папе, как Р. Б. Гаркалов. Тогда придется уйти из высшего эшелона. Навсегда.

К тому же, ему не впервой выполнять, назовем это так, щекотливые поручения. Правда, подобные дела остались далеко в прошлом - в эпохе диких девяностых. Сейчас на любом уровне, а особенно на том, где пребывали они с шефом, дела решались иными способами: в кабинетах чиновников разных уровней, насылом на неугодных и мешающих прокуратуры, федералов, ментов, налоговой... Но тут выпал такой случай, что придется вспоминать былой опыт и восстанавливать подзабытые связи.

Остановив машину перед выездом на улицу, Шилов настучал на панели мобильника номер, который держал исключительно в памяти, не доверяя его ни бумаге, ни электронным записным книжкам. Абонент ответил после первого же гудка.

- Привет, - просто сказал Шилов. - Здоров? Готов к свершениям?

- А то! - бодро отозвался абонент.

- Тогда готовься и к встрече. Буду у вас Петербурге сегодня к вечеру. Пересечемся завтра утром. Подходы к месту твоей прошлой службы остались?

- Ах, во-от оно что... Ну, что... ну, приезжай, разберемся.

И по тому, сколь многозначительно абонент протянул это "во-от", Шилов сразу просек, что и тот просек. Абонент понял, что затевается и зачем он понадобился Шилову. И нет в этом никаких невиданных чудес дедукции. Перемножил два на два и получил искомое. Про убийство Гаркаловского сынка он, разумеется, наслышан, на кого сейчас работает Шилов, он знает, а тут Шилов собирается в Питер, проявляет интерес к бывшему месту службы, то бишь к "Крестам", и обратился не к официальному лицу, а к самому что ни на есть неофициальному.

- Если тебе понятно, то, может, обнадежишь меня? - спросил Шилов.

- Девяносто на десять, - обнадежил абонент.

"Прекрасно, один механизм запущен, - подумал Шилов, нажимая на мобильнике кнопку с красной телефонной трубкой. - Но, как известно, из двух стволов-то надежней будет. Надо бы пощупать за вымя этого, как его... Карновского, во как. Димочкиного давнего подельника, надежного соратника и верного компаньона... Мудилы, в общем, конченного. Он-то мне и обеспечит второй ствол... А уж для полной гарантии неплохо бы произвести выстрел из трех орудий".

Глава 9

Пена дней

В неспешный и размеренный ритм "Крестовской" жизни Карташ вошел на удивление быстро...

Нет, стойте, о чем это мы. Почему - "на удивление"? Ничего слишком напряжного в здешнем бытие, против ожидания, не оказалось. Врали и книжки, и телесериалы.

Ну, например: все камеры в "Крестах" были одинаковые, по восемь "квадратов" (так уж придумал гений архитектора, ничего не попишешь); стало быть, ни о каких хатах, где сидят по тридцать-сорок душ, не шло и речи: они, души эти, чисто физически не влезли бы в столь тесное пространство. Так что зачеркните нолик в киношном количестве заключенных, приходящихся на одну камеру, и вы получите реальное положение вещей: три-четыре человека на шестиместную хату. Не больше! Да и быт сидельцев проходил, в основном, без эксцессов и экстрима.

Подъем в шесть ноль-ноль (распорядок дня висел на стене), обход, прием заявлений, жалоб и писем, потом "завтрак" - баландеры разносят хлеб и сахар, потом часовая прогулка; причем не хочешь гулять - оставайся в камере, а хочешь - гуляй сколько влезет: с цириками всегда можно договориться, было в что-нибудь полезное, чем отплатить за вертухайскую доброту. Как заметил Карташ, в "Крестах" вообще процветал "натуральный обмен" - всяческие послабления, услуги, хавку, внеочередной душ, шмон по упрощенной программе (то есть чисто символический) или какие-то бытовые мелочи - словом, все, что способно улучшить существование подследственных и осужденных, можно было купить у надзирателей за сигареты, чай и даже перец (перец потом "перепродавался" другим сидельцам - в качестве то ли антисептика, то ли чего-то в этом роде, Алексей пока не понял). Собственно, холодильник в их камере именно так и появился. Дюйм, загремевший в "Кресты" по пятому аж разу и на этот раз парящийся здесь уже чуть меньше года, а потому с порядками знакомый не понаслышке, в свое время отмаксал местному лепиле; лепила, в свою очередь, выписал справку о том, что содержащийся в камере четыре-шесть-* действительно мучается желудком и ему необходимо свежее питание; забашлить пришлось еще нескольким людям, но в результате этой "цепочки" камера пополнилась негромко гудящим "Сименсом".

К слову говоря, Дюйм впечатление производил. Было в нем что-то от хозяина Топтунова, покойного отца покойной Маши - основательность, что ли, солидность... да, в конце концов, авторитетность. Насколько уразумел Карташ из обмолвок и обрывков внутрикамерных разговоров, на воле служил он судьей и за немаленькие бабки отмазывал от отсидки бойцов среднего и старшего бандитского состава. Процесс отмазки, вполне законный, кстати говоря, и поливариантный, как совесть демократа, был разработан давно и не им, Дюймом, и за двадцать лет отшлифован так, что никакие комиссии-проверки носа подточить не могли, как ни пытались... Что, впрочем, не мешало Дюйму время от времени менять судейское кресло на шконку в "Крестах". До суда над ним как правило, дело не доходило: каким конкретно образом - посредством бабла в конверте или же друзей на разных уровнях, - Дюйм не распространялся, но дело его обычно закрывалось "за недоказанностью". Скорее всего, на прекращение следствия влияло и то и другое: и деньги, и обширные связи.

Второй сокамерник, Эдик-каратэист, оказался парнем более открытым и статьи своей не скрывал. И в самом деле, был он ментом, опером, с дурацким именем Аверьян (так что "Эдик" действительно оказалось погонялом). Сидел он в ожидании суда за неправомерное использование табельного оружия: прострелил, вишь ты, ляжку одному пьяному баклану, когда тот сотоварищи попер на опера, вечерней порой мирно возвращающегося в отделение - после взятия штурмом квартирки, где засела компания ребят, промышлявших угоном авто. Возвращался на своих двоих, поскольку места в "козелке" не хватило, а подрулившие бакланы обратились к нему с нижайшей просьбой отдать на опохмел деньги, часы, куртку и ушанку из волка - подарок, между прочим, коллег из Архангельска. Адреналинчик в крови после победы над угонщиками еще вовсю плескайся, так что... Ага, вот именно. И мог бы ведь, блин, отделаться НПСС3 или, там, превышением полномочий, но следачка, коза, Эдику попалась новенькая, зеленая, в теме оперативной не шарила напрочь, да еще и грянула очередная санитарная кампания за чистоту рядов, рук и ушей - вот и залетел товарищ опер по полной программе.

Третий же квартирант, Квадрат, действительно был гибэдэдэшником. К месту и не к месту травил байки о тонкостях своей нелегкой службы, заводился с полуоборота - но о причинах, приведших его на нары, молчал, как партизан в гестапо. Впрочем, никто его особо и не расспрашивал.

Вообще, насколько уяснил Карташ, среди заключенных было не принято влезать друг другу в душу. Хочет человек рассказать - выслушаем с удовольствием, не хочет - не надо, никто приставать не будет. Дабы не заподозрил подсадку в ком-нибудь из расспрашивающих и дабы не усложнять обстановку. И без того накаленная атмосфера в камере время от времени разряжалась грозами и молниями. Оно и понятно: как бы толерантно не относились друг к другу сокамерники, но... представьте себе: изо дня в день видеть рядом одни и те же рожи, не имея ни малейшей возможности по собственной воле остаться наедине с самим собой... Искрой, от которой вспыхивал накопившийся в спертом воздухе газ раздражения, могла стать любая мелочь; буквально на следующий день после подселения Алексей стал свидетелем такой сцены: все было тихо и мирно, Дюйм листал какой-то журнальчик, Эдик курил у окна, как вдруг Квадрат ни с того ни с сего кубарем скатился со своей шконки, выхватил сигарету из пальцев Эдика и размочалил ее о собственную ладонь с криком: "Слушай, да ты задолбал уже курить! И так дышать нечем!". И - мигом полыхнуло: опер сграбастал гаишника за свитер у горла, шваркнул о стойку нар: "Ты че, охренел, урод? Сам, придурок, не куришь, что ли?!" По сигналу Дюйма Карташ резво вклинился между ними, растолкал по углам. Некоторое время противоборцы яростно пыхтели, порываясь сцепиться вновь, но очень быстро угомонились - и тут же снова все стало тихо и мирно, как и не было ничего... Вот так. Высоколобые ученные хмыри наверняка объяснили бы подобное поведение, приплетя какие-нибудь там "психологию замкнутых сообществ", "конфликтные ситуации в группе с ограниченным числом испытуемых" или еще что-то в этом роде, Карташ же был склонен называть это проще: "недостаток одиночества".

Как бы то ни было, жизнь в "Крестах" разительно отличалась от всего того, что Карташ видел по телевизору и наблюдал на зонах...

- По тридцать человек в камере? - хмыкнул Дюйм, когда Алексей подкатил к нему с вопросом насчет несоответствия собственных представлений и действительности, и, кряхтя, принял сидячее положение. - Ты че, сокол, "Бандитского Петербурга" обсмотрелся? Окстись... Нет, конечно, было такое, не спорю, - только давно, в перестройку еще, и не тридцать, а значительно меньше. В период накопления первоначального капитала, или как там это по основоположникам...

Дюйм мечтательно прикрыл зенки, как кот, обожравшийся сметаны.

- О, бля, тогда да, тогда, помню, братков закрывали пачками и утрамбовывали по хатам, как тесто... А что делать? Их же тогда развелось, что блошек на барбоске. И все, глан-дело, крутые, все на распальцовке и строят из себя авторитетов. Хозяев жизни, маму их через бедро... Во времена были! Я частенько в "Кресты" заглядывал, ну, по службе... так насмотрелся всякого. Тогда с ними не церемонились. Тогда чуть хавальник раззявят - трое оперов с дубьем к ним в хату шасть, и давай лупить направо-налево. Какие, в звезду права человека?! Бычье - оно бычье и есть, только язык кулака и понимают... А теперь мы, брат, живем, как приказано считать, в цивилизованном государстве. Че нас по крыткам трюмить, коли денег на содержание и так не хватает? Кого под подписку выпускают, кого адвокат отмазывает... А те, кто, как я, например, сходу отмазаться не может, тоже ведь как-то должны тут жить, а? И цирики тоже жить должны. Вот и работает типа пакт о ненападении. Вертухаи нам жизнь не портят, а мы им не мешаем службу править...

- Старший истину глаголит, - встрял в разговор Эдик, свешиваясь со второй шконки напротив. - Ты с корпусным разговаривал? Ну, тем, который тебе всякие дурацкие вопросы задавал: православный ты или же, наоборот, смотришь "Аншлаг" с утра до вечера... Думаешь, просто так он спрашивал и в зенки тебе задушевно глядел? Щас. Это он гадал, куда бы тебя сподручнее определить. Чтоб не подсадить к настоящим уркам, или, там, к айзерам-мусульманам, к наркошам, браткам или, не бай бог, к малолеткам... Потому как попади ты не к нам - и набили в тебе морду в первую же минуту, а ему, корпусному, подмогу вызывать, а потом тебя в медчасть определять, и бумажки-отмазки писать насчет того, как членовредительство случилось... Тебе это надо? Так вот и никому не надо. Или наоборот: принялся бы ты сам ластами размахивать в мирной хате и права качать, покалечил бы кого-нибудь - и все по новой: подмога, санчасть, бумажки...

В общем, если забыть, за что именно Карташ попал в "Кресты", если вычеркнуть прошлое - Кацубу, малопонятное задание... Машу... главное - Машу... и если зачеркнуть будущее - суд, приговор, наверняка не оправдательный, зону, - то да, жить здесь было можно.

Но вот беда: ни прошлое, особенно ни в чем не повинную Машку, ни будущее, особенно принудительную поездку в тайгу за преступление, которое он не совершал, Карташ вычеркнуть не мог. Да и не хотел вычеркивать...

Там в самолете... В тесной туалетной кабинке, куда позвала его Маша, намекая насчет глубокомысленно углэбить, они занимались... нет, не любовью, конечно, - трудно совместить "любовь" и помещение, где это понятие было обличено в активное действие. Это была страсть, истовая и необузданная, будто там, в разреженном воздухе над Уральским хребтом, на высоте девять тысяч метров они уже знали, что отдаются друг другу в последний раз.

...Потянулись серые и вязкие, как патока, дни, сливаясь в один. Водка, увы, конкретно в этой хате была не частым гостем - дорого, не всегда безопасно было добывать, да и не всегда хотелось - по крайней мере троим ее обитателям. А четвертому... Четвертому было жаль: Алексей с радостью бы надолго ушел с запой с головой... но того бы ему не позволили: теперь Карташ понимал, почему столь странно переглянулись соседи по камере, когда он сказал, что ни родственников, ни друзей в Питере у него нет. Никого нет, значит, некому носить передачи, нет дачек - нет возможности купить те самые блага, о которых упоминалось выше. Сокамерники, люди не сволочные, тем не менее не собирались кормить-поить его на свои шиши, о чем было недвусмысленно объявлено Карташу на следующий же день: дескать, хотя вся хавка из дачек идет в общий котел, все время Карташьей отсидки в ожидании суда никто его, здорового и крепкого парня, кормить задарма не собирается. Так что придется как-то отрабатывать. Алексей обиду не затаил, прекрасно их понимая. Известное дело: табачок, он всегда врозь. А местную "пищу" жрать было категорически невозможно, вот тут книжки и телесериалы не врали...

- Ничего, - заметил однажды Дюйм, наблюдая, как Алексей ковыряется "веслом"4 в кружке с макаронами. - Со временем привыкнешь. Жирок заодно сбросишь... Между прочим, у некоторых на местной диете даже язва затягивалась, ей-богу. Лично таких знаю.

Не ахти какие бабки со своего счета он потратил в первые же дни, по инерции, не думая об экономии - так что, сами понимаете... И что там было экономить?!

Казалось бы, вот они, те самые место и время, где деятельная натура Карташа может найти себе применение. Вклиниться в товарно-денежные отношения, на которых зиджелась вся внутрикрестовская жизнь, было делом плевым - для Алексея, по крайней мере. Вклиниться и начать зарабывать, чтобы, как минимум, не одичать и не оголодать. Чтобы не сойти с ума и выжить. Черт возьми, ведь он практически в одиночку раскрутил очень даже прибыльный бизнесок в пармском лагере! А уж тут сам бот велел. Но...

Но не было, понимаете ли, у деятельного Карташа ни малейшего желания крутиться, зарабатывать, выстраивать схемы и комбинации. Не было ни малейшего желания выживать. Конечно же, это временное, разумеется, депрессняк пройдет, как с белых яблонь дым, однако сейчас в душе у Алексея было столь пусто и тоскливо... в общем, никаких суицидальных мыслей в его голове не крутилось, однако и не о какой позитивной деятельности думать он не мог.

Да, еще вызывали к адвокату, день на третий, Алексей не мог точно вспомнить. "Таксистка" - тетка, сопровождающая заключенных на допросы и обратно, - провела его на первый этаж и запустила в одну из комнатенок меж двух устрашающего вида серых боксов с крошечными окошечками, подозрительно напоминающих средневековые камеры пыток. (Как позже объяснил Дюйм, если на допрос к следаку ведут, скажем, двоих подельников, то один дожидается в этом гробу своей очереди, пока допрашивают другого, чтобы, значит, они не смогли о чем-нибудь там сговориться.) Как и следовало ожидать, защитничек, государством назначенный, ничего полезного не привнес. Насквозь простуженный толстяк, бесконечно сморкающийся в простынеобразный платок, гнусаво плел что-то о возможности смягчения приговора, ежели Карташ напишет чистуху. Карташ чистуху писать не хотел. На что адвокат разводил пухлыми ручонками и убеждал, что отказ сотрудничать со следствием грозит, что психиатрическая экспертиза не выявит, суд не пощадит, и в результате подследственный превратится в осужденного и отправится на лесозаготовки. А статья сто седьмая, часть вторая, промежду прочим, предусматривает наказание сроком до пяти лет...

Расстались каждый при своем мнении.

Зато по возвращении в камеру Карташа ждал сюрприз. С одной стороны, приятный, а с другой - настораживающий своей загадочностью.

Карташу пришла дачка - непрозрачный полиэтиленовый пакет с написанными шариковой ручкой его фамилией и номером хаты. Так что здесь никакой ошибки не было. В пакете обнаружилось: пять блоков "Петра Первого", пять жестяных баночек "Нескафе", сыр в нарезке, молотый красный и черный перец, три баночки меда ("Профилактика туберкулеза, - уважительно хмыкнул Эдик, - знающий человек посылает"), несколько упаковок чая в пакетиках, вяленая рыбка и кулек тыквенных семечек ("А это от сердца, - прокомментировал Дюйм. - То есть для")... а на самом дне, каждая аккуратно завернутая в обрывок газеты, десять малюсеньких бутылочек с алкоголем разной градусности, таких, какие обычно стоят в минибарах приличных отелей.

- Богато, - задумчиво сказал Квадрат, разглядывая неожиданно привалившее Карташу счастье. - Значит, говоришь, на воле у тебя корефанов нет...

Карташ мигом вспомнил о Кацубе, но предположение отверг как несостоятельное. Тем более, Эдик тут же возразил:

- Подкорм не с воли. Это кто-то из здешних. Во-первых, в это время никто передачи носить не станет, подождут до завтра, а во-вторых - кто ж пойло пропустит-то...

- А цирик, который принес, он что сказал? - настороженно спросил Алексей. Это-то его и беспокоило: никто, ни одна живая душа не могла ему послать такой царский подарок.

- Ничего не сказал, в том-то и дело. Карташ, мол, тут обитает? Принимай, мол, для него гостинец. И даже ничего насчет претензий не спросил.

- Это не подкорм, - заметил Дюйм, - хавки-то точной нет... Это знаете что? Это "воробушек"5 для нашего уважаемого "вована". И зело богатый, надо сказать, "воробушек", человек знал, что бедному узнику надо для подслащивания здешней пресной житухи...

- И кто его передал?

Ответом было молчание.

- Ну... Как бы то ни было... - раздумчиво сказал Карташ. В голову ему вдруг пришла шальная идея. А что, попытка не пытка... - Ладно. Плевать. Нехай это будет кошелек. И, насколько я понимаю, денежек вдруг оказалось в нем немало? Тогда, братья уголовнички, вот какое предложение у меня к вам есть - от которого, как говорится, вы не сможете отказаться...

Собственно, с этого именно момента события и помчались вперед - как поезд, отставший от расписания и теперь на всех парах нагоняющий график.

Часть вторая

Крестовый остров

Глава 10

Азартные игры

Когда человеку просто предлагают деньги в обмен на услугу, то человек может и отказаться - например, посчитав, что услуга слишком уж... как бы это сказать... вопиющая. Потому что в мыслительном процессе задействован один-единственный механизм: механизм сопоставления количества денег и уровня услуги. Совсем другая история, когда человек уже должен тебе денег. И желательно, чтобы сумма была побольше. Захарченко долги отдавать было всегда страсть как неохота (а кому охота, скажите на милость?!). Особенно же неохота, когда нечем. Короче говоря, в этом случае в умственную работу включаются уже совсем другие механизмы. Эту нехитрую истину Леонид Шилов, соратник ныне неутешного кремлевца Романа Борисовича Гаркалова, освоил давно и использовал далеко не в первый раз. Сперва сделай человека твоим должником, а потом уж начинай с ним переговоры. Тем более - переговоры на такую тему. Вопиющую, можно сказать. Хотя должник и не догадается о ее вопиющности.

Константин Захарченко охотно согласился на встречу с москвичом - приятелем, как тот отрекомендовался, Сереги Грушина, давнего знакомца Константина. Лет пять назад режимник Грушин из "Крестов" уволился, теперь, дурила, сидит охранником при каком-то офисе в Выборге, получая, дай бог, четверть от того, что он имел на своем посту в СИЗО. Однако сам Захарченко Серегу поминал добрым словом - ведь именно хитрый режимник посвящал Костю в кое-какие тонкости тамошней жизни. И если б не Грушин, спился бы Захарченко от тоски и невеликой зарплаты. А так есть и кусочек хлеба с маслицем, и стимул не бухать по-черному, - дабы не упустить ниточки и не потерять контакты.

Короче, встретился он с обходительным и открытым москвичом. Посидели в кафе, потрендели с часок. Шилов проставился ужином, позадовал какие-то дурацкие вопросы, выслушал в ответ обойму "крестовских" баек.

А потом они переместились в казино. Захарченко легко дал себя уговорить - стоило Шилову намекнуть, что он сегодня при деньгах и они (именно они!) могут позволить себе немного лишнего. Благо перемещаться было удобно - через дорогу. Стоит ли говорить, что никакой случайности в выбора места для встречи не было и в помине?..

Казино это не считалось в Петербурге самым что ни на есть элитным, для отборной клубной публики. Да, тех, элитных, почитай, и вовсе не осталось - разве что какой-нибудь "Премьер" на Невском, да еще пара-тройка. Это давно, в прошлом веке, на заре перестройки, когда казино только-только открывались, а лишние денежки у граждан определенного сорта уже завелись - вот тогда казиношники, бывало, понтовались и выдрючивались: только по клубным картам или только при галстуках и пинжаках (бандитов, понятное дело, пуская и в спортивных штанах). Теперь же, в эпоху конкуренции, они рады-радешеньки любому клиенту, хоть в драном свитере, хоть в дымину пьяному, лишь бы клиент готов был оставлять деньги за игорными столами.

Захарченко не привык ходить по казино, все же не теми деньгами он располагал, чтоб ходить. А вот играть любил. Страсть к игре он утолял на одноруких бандитах, и страстишка эта имела над ним прямо-таки монархическую власть - то есть абсолютную. Иногда он здорово проигрывался, из-за чего не раз до смерти ругался с женой - сведенья верные.

Шилов изменил внешность, но излишне не напрягаясь. Никаких париков, накладных усов, очков с простыми стеклами - это все атрибуты дешевых фильмов про шпионов. Нет. Главное - он изменил образ и, соответственно, общий стиль. Перемена образа изменяет человека сильнее, нежели перемена внешности. Что касается Шилова, то его привыкли видеть в респектабельной упаковке, одетого по высшему шику, ступающего уверенной походкой. А сейчас он выступал в образе свободного, но при этом преуспевающего художника. Одетого небрежно, но недешево. В походке появилась разболтанность, во взоре - наглость, граничащая с вызовом. Какой-нибудь знакомый Шилова, столкнись они с ним случайно, наверняка мазнет взглядом и не узнает. Да и узнает - невелика беда... хотя и нежелательно. Пробило девять вечера, и народу в казино уже было немало. Поменяв деньги на фишки, они взяли по бокалу бесплатного пива, немного посидели в баре, походили по залам и остановились у одной из рулеток. За него и присели.

Шилов, чтобы завести клиента сильнее, поделился с ним системой, якобы верно приносящей выигрыш. Любой человек, склонный к азартным играм, верит в миф о том, что может существовать никем еще доселе не высчитанная система. Даже умные люди покупаются на эту чушь, чего уж говорить про остальных. А предложил Шилов из розыгрыша в розыгрыш ставить на одну и туже полудюжину, каждый раз неизменно повышая ставку чуть больше, чем вдвое. Дескать, хоть раз, да повезет, и тогда одним ударом можно отыграться и даже остаться в выигрыше.

А далее все пошло привычным чередом. Иногда выпадали нужные номера, чаще ненужные. Стопка жетонов на столе перед Захарченко иногда пополняясь и даже, случалось, заметно, но в итоге все же неуклонно уменьшалась. Зато азарт все больше и больше разгорался в душе Захарченко. Плюс не стоит забывать про бесплатное и ненормированное пиво, которое Захарченко поглощал со всей старательностью русского человека, дорвавшегося до халявы. Поэтому, когда наступил закономерный момент и его жетоны иссякли, Шилову только дружески предложить взять в долг. И хлопнуть по плечу:

- Не дрейфь. Отыграешься - отдашь!

Разумеется, Захарченко не отыгрался. На том заведения под названием казино и стоят. Тебе, конечно, может пофартить, можешь выиграть и по-крупному. Однако если ты не заберешь выигрыш и тут же не уберешься из коварного заведения, а решишь: "Ну-ка сыграю я еще разок, похоже, сегодня мой день", - то непременно проиграешься в пух и прах. Увы, мало кто может вовремя остановиться - подмечено не нами и не сегодня, а не одну тысячу лет назад...

Шилов знал, что будет дальше.

* * *

...Николай Ляпунов поднялся на второй этаж. Начальник службы охраны казино каждый час проходил по залам и барам. Служба видеонаблюдения, визуальное наблюдение, металлодетекторы на входе и прочая, прочая, - все работало исправно, все отлажено, что твои швейцарские часы. Поэтому начальник эсбэ мог преспокойно сидеть в своем кабинете и вмешиваться лишь, когда возникнет необходимость. А, как показывала практика, подобная необходимость возникала редко. И уж всяко почасовой личный обход в его обязанности не входил. Но привык он, привык. К тому же скука смертная - безвылазно сидеть в кабинете.

В зале игровых автоматов, возле электронной рулетки Ляпунов обратил внимание на грузного бородатого человека в зеленоватом пиджаке. Бородатый был в том состоянии, когда его вид и поведение начинали раздражать окружающих, плюс не везло ему капитально, и бородач уже раза два пнул в бок автомат, размалеванный, как индеец на тропе войны. Для того и придумано бесплатное пиво, чтобы человек в состоянии опьянения легче расставался с деньгами. Но когда один легко расстающийся мешает другим легко расставаться... В общем, и за этим служба охраны тоже должна следить.

Проходя мимо охранника, стоящего возле дверей, Ляпунов незаметно показал ему на бородача.

- Минут через пять начинай мягонько выводить.

Охранник кивнул. О том, что выдворение должно происходить в высшей степени вежливо, нечего и уточнять. Это повторяется на каждом инструктаже. Избавиться от перепившего гражданина - не самоцель. Важно, чтобы гражданин ушел, не отложив в мыслях, что сюда он больше ни ногой. Потому как сверхзадача казино - это изъятие денег из кошельков клиента таким Макаром, чтобы клиент остался в высшей степени доволен изъятием. И если кто-то из персонала этого не понимает, с такими людьми расстаются быстрее быстрого. Те же охранники даже смотреть на клиентов не имеют право пристально и подозрительно, не говоря уж чтоб исподлобья или презрительно. Хочешь разыгрывать классического мордоворота или же быковать - иди какие-нибудь магазины охраняй...

Ляпунов заглянул в бар, подошел к стойке, чтобы перекинуться парочкой слов с барменом, и... обомлел. За одним из столиков, на котором для уюта горела лампа с бежевым абажуром, сидел... Ну да, Ленька Шилов собственной персоной. Хотя узнать его, пожалуй, было непросто. Может быть, кто-то другой и не узнал бы, но Ляпунов все ж не зря оттрубил четверть века в структуре под аббревиатурой из трех букв. Навыки, вбитые там, остаются с тобой навсегда.