них никогда не заржавеет!
пластинки, бледно-желтые, тусклые, мутные. Это было поистине мертвое
золото, то самое, что высыпается из глазниц, когда отрывают вросший в
землю бурый череп, что мерцает между ребер, осаживается в могиле. Словом,
это было то археологическое золото, которое ни с чем никогда не смешаешь.
Зыбин, забыв обо всем, молча крутил эти пластинки и бляшки. Самые крупные
из них больше всего походили на желтый березовый лист. Такой же цвет,
такой же широкий, тонкий, острый конус.
в коробочку. Да, да, это было то самое, что уже несколько раз попадало ему
в руки. То шофер привез откуда-то, то буфетчица пожертвовала. Но сейчас
тут, на вате, они лежали навалом.
смотрите, какой странный сюжет: мышь вгрызается в брюхо сидящего человека.
сигар. - Всех кусков три. Мы захватили только один.
из ажурной золотой пластины, разделенной на два пояса. В верхнем поясе был
изображен рогатый дракон с гибкой кошачьей статью и на пружинящих лапах.
Он стоял извиваясь и оскалясь. Четко был вычеканен каждый клык зверя. А
ниже этажом помещался козлик. Маленький шустрый козлик-теклик, как его
называют тут. Он стоял на каком-то бугорке или вершинке и смотрел оттуда
вдаль. Так у него были подобраны копытца, такая у него была высматривающая
мордочка. Потом еще летели лебеди, поднимались фазаны и утки, порхали
мелкие птахи. Отдельно, как будто на капители колонны, стоял ладный
крылатый конек - только совсем на Пегас, а суховатая небольшая лошадь
Пржевальского. И другой такой же конек несся по небу. На нем сидела
молодая женщина. Ветер взметнул ее волосы, и они сделались похожими на
шлем. И в самом изгибе всадницы чувствовалась стремительность полета, то,
как она врезается в гудящий воздух. Второй пояс занимало что-то длинное,
тонкое, льющееся, слегка спутанное - не то водоросли, не то трава,
полегшая по ветру.
привыкшие мять, резать и чеканить. Ничего подобного Зыбин еще не встречал.
драконы - гады, змеи, а тут рогатая кошка, балхашский тигр.
кончалась покрывалом. Она ходила с закрытым лицом.
как это выглядело бы. - Невеста. Принцесса крови и жрица.
шаманов.
похоронному инвентарю. И, конечно, по черепу. Но если она уж очень
молодая, - продолжал он, подумав, - то вряд ли колдунья. Хотя... - Он
слегка развел руками. - Что мы знаем о них? О ней. Что она? Почти наша
фантазия.
это чудо: молодая ведьмочка бронзового века с распущенными волосами мчится
по вечернему небу на драконе. Ж-ж-ж! А от нее во все стороны галки и
вороны. Кра-кра-кра! А за ней дым, дым бьет в глаза! И над горами -
огненный след. А на ней фата и золотая корона. - Он взглянул на директора.
- Ведь чудо?
смотри, договоришься!
были? Что это - курган, могила?
увидишь. Придут и эти голубчики - кладоискатели! Паспорта-то их у меня в
столе. Возьмешь с собой пару или тройку рабочих с лопатами! И чтоб завтра
ни-ни. Пейте сегодня! Пойдемте, профессор.
Профессор, да ведь вас там у телефона ждет Полина Юрьевна. Боже мой, боже
мой, как же я забыл! Пойдемте скорее, скорее!
может быть, конечно, и чуть пьяноватый: ни археологическое золото, ни
рогатый дракон, ни эта ведьма его совершенно не тронули: все это было не
по его ведомству.
вежливо и ехидно. - А мне в мои шестьдесят пять это самое скорее-скорее...
Да и что уж бежать? - Он посмотрел на Зыбина и покачал головой. - Но как
же вы так могли, а? - сказал он тяжело. - Это же дело, голубчик, дело! Мы
должны были на завтра сговориться о встрече. Где теперь вот я буду искать
Полину Юрьевну? Ах, как все это у вас... И потому что все скорее, скорее,
скорее...
теперь уже совершенно мертва, холодна, без голосов, без шума прибоя. И
никто в ней больше не жил и не ждал.
Корнилов, пошатывался и, улыбаясь, смотрел на него. В руке он держал
стакан. Море сейчас ему было абсолютно по колено.
мне пятьсот пятьдесят лет, а? А? А не пошли бы вы все в это самое? А? А?
А?
непоправимое, страшное в его жизни началось именно с этого дня. А в памяти
от него осталось что-то очень немногое: во-первых, яркий белый огонь
керосиновой лампы под матовым шаром, ее все прикручивают и прикручивают
(что-то, наверно, случилось с ГЭС). Под ним сверкает широкими гранями
высокий белый самовар, а на нем чайник, белый и круглый, как свернувшийся
котенок. Затем розовая Даша - тонкая, красивая, мягкая, в белом шелковом
платье с красными мячиками. Она напевает и ходит по комнате. Тогда он
что-то вспоминает и кричит ей: "Артистка, артистка!" Она улыбается, и все
смеются тоже.
соленьем, квасом и плесенью. Не то рядом стоит бочка с огурцами, не то
капусту квасят. За перегородкой рукомойник: кап, кап, кап... За минуту
одна капля. А когда он утром очнулся окончательно, то увидал над собой
тусклое серое окно, и кто-то рядом с ним расположился на двух скамейках.
Он поднял голову. И тот тоже зашевелился. Значит, пожалуй, не спал, а
следил.
Зыбина. Узнал и испугался уже по-настоящему. До этого у него в голове
ничего не было, так, плыла какая-то муть, клочки какие-то, что-то туманное
и нехорошее. А тут ему вдруг вспомнились все вчерашние разговоры. То есть
не все, конечно, но и того что он помнил из них, тоже было достаточно для
всяческих выводов - а дальше что?
меня вели, а я что-то такое выкрикивал. Два свидетеля. Да по закону больше
их и не требуется".
притащили.
же вернулся с огромной эмалированной кружкой.
столько и пейте.
двери, вошел Потапов в галошах на босу ногу, в незаправленной рубахе и
встал над ним. Но он лежал вытянувшись, с закрытыми глазами, еще сонно
посапывал, и тот немного постоял, постоял и ушел. А затем был какой-то
мутный бред. Он не то спал, не то просто валялся в забытьи и в жару. А
когда уж окончательно проснулся, было полное утро: светло, солнечно, птицы
поют вовсю. В соседней комнате разговаривали и смеялись. Потапов что-то
резко, но тихо выговаривал Зыбину. Тот отвечал так же тихо, но каким-то
странным, не то уговаривающим, не то извиняющимся голосом. Он понял, что
это говорят о нем, встал, подошел к двери, накинул крючок и прижал ухо к
щели. Последние слова Потапова, которые он ухватил были: "Вот этого я уж
никак не терплю". Затем заговорил Зыбин. Говорил он медленно, задумчиво,
как будто размышляя.