улыбка (для полковника это была улыбка гомосексуалиста; для коммерсантов -
голубого, для банкиров и гарсонов -гомика; для альфонсов - "этой")
показалась мерзкой. Дивина не стала настаивать. Из крошечного черного
атласного кошелька она достала несколько монет и бесшумно положила их на
мраморный стол. Кафе исчезло. Дивина обратилась в одного из зверей, которых
изображают на стенах - химеру или грифона - это кто-то из посетителей, думая
о ней, непроизвольно прошептал магическое слово:
тогда она без предупреждения появилась у нас; у посетителей не хватило
времени, и особенно хладнокровия, чтобы спасти репутацию и свою и своей
самки. Выпив чай, Дивина ушла, безразличная (внешне она такой казалась),
извиваясь в, букете цветов, роняя за собой блестки и шелестя невидимыми
оборками. И вот уже ее, решившую вернуться домой, столб дыма поднял в
мансарду, где на двери была приколота огромная роза из выцветшей кисеи.
понять, что вульгарность ей вообще нравилась. У Дивины был хороший,
устоявшийся вкус, а в том, что ее, такую утонченную, жизнь то и дело ставит
в непотребное положение, толкает во всякую грязь, в этом нет ничего
удивительного. Она обожает вульгарность, потому что самую большую любовь в
своей жизни она испытала к чернокожему бродяге. На нем и под ним, когда он
пел, прижавшись губами к ее губам, цыганские песни, которые пронизывали ее
тело, она научилась ценить прелесть вульгарных тканей, таких как, например,
шелк, и всякие золотые нашивки, которые обычно очень идут бесстыдным
существам. Монмартр пылал. Дивина пересекла разноцветные огни и, невредимая,
погрузилась в ночь бульвара Клиши, в ночь, которая скрывает бедные, старые и
уродливые лица. Было три часа ночи. Она направилась было в сторону площади
Пигаль, с улыбкой всматриваясь в каждого одинокого мужчину. Но те не
решались, а может, это она еще не приспособилась к привычному ритуалу:
поворот головы клиента, его колебания, его неуверенность, когда он подходит
к мальчику, возбудившему в нем желание. Утомившись, она села на скамейку, и
тут же, несмотря на усталость, была захвачена, околдована теплотой ночи. На
момент всего одного удара сердца она вдруг словно лишилась чувств и так
объяснила себе свое волнение: "Эти ночи без ума от меня, как жены султана.
Боже мой, они мне строят глазки! О! Они наматывают себе на пальцы мои волосы
(ведь пальцы ночей - это мужские члены!). Они гладят меня по щеке, ласкают
мои ягодицы." Она думала так, не поднимаясь, однако, и не падая в
выхолощенную поэзию земного мира. Поэзия никак не сказывается на ее
состоянии. Она всегда останется проституткой, озабоченной поисками
заработка.
усталости возбуждающий прилив нежности. Как-то раз на рассвете мне случилось
в приступе беспредельной любви прильнуть губами к обледеневшим перилам на
улице Берт, в другой раз - поцеловать собственную руку, а еще бывает, когда
не в силах сдержать эмоции, захочешь проглотить себя самого, вывернув свой
непомерно разинутый рот на голову, захватив все свое тело, а вместе с ним и
весь мир; и превратиться в шар из того, что проглочено, в шар, который
понемногу тает и исчезает: таким я представляю себе конец света. Дивина
отдавалась ночи, чтобы та ее поглотила из нежности и уже никогда бы не
извергла обратно. Она голодна. Кругом пусто. Пусты бульварные сортиры,
пустынна земля бульвара. Вон идет компания молодых рабочих, у которых вся
беспорядочная юность в плохо завязанных шнурках, болтающихся по земле;
-парни покидают мир наслаждений и быстрым шагом возвращаются по домам.
Пиджаки с широченными плечами, надетые, как кираса или хрупкий панцирь,
скрывают неискушенность их тел; но, благодаря своей мужественности, пока еще
столь же легкой, как надежда, они неприкосновенны для Дивины.
возможные клиенты так и не спохватились. С ощущением голода в желудке и в
сердце она вынуждена будет вернуться в свою мансарду. Дивина встала, чтобы
уйти. Какой-то человек приближался, пошатываясь. Поравнявшись с ней, он
неожиданно схватил ее за локоть. - О, простите, - сказал он, - извините.
светлые, глаза сине-зеленые, кожа гладкая, зубы ровные, нос прямой.
таким и оставался до конца книги. Каждый день надзиратели открывают дверь
моей камеры, чтобы выпустить меня на прогулку в тюремный двор. За короткое
время я успеваю встретиться на лестницах и в коридорах с ворами и
хулиганами, их лица входят в мое, тела -издалека - сбивают меня с ног. Я
страстно желаю обнять их, однако ни один из них не в силах вызвать во мне
образ Миньона.
о нем, повсюду в тюрьме она искала воспоминаний о нем, искала его следов, но
я так и не сумел представить себе его лица, и теперь у меня есть соблазн
смешать его в воображении с лицом и фигурой Роже.
крупным большим пальцем, которая играет крошечным ключиком, и неясный образ
светловолосого мальчика (он поднимается по улице Канебьер), с цепочкой из
чистого золота на ширинке, которую эта цепочка как бы застегивает. Вот он в
группе самцов, надвигающихся на меня с неумолимостью шагающих лесов. В моих
видениях я представляю, что его зовут Роже, это имя звучит одновременно и
по-детски и солидно, с апломбом. У Роже был апломб. Я только что вышел из
тюрьмы Шав и удивлялся, что его там не встретил. Что нужно мне было
совершить, чтобы стать достойным его красоты? Мне недоставало смелости даже
на то, чтобы восхищаться им. Когда не было денег,, я устраивался на ночлег
за кучами угля, в доках, и каждый вечер я брал его с собой. Воспоминание о
нем уступило место воспоминаниям о других мужчинах. И теперь снова, уже
второй день, в своих видениях я смешиваю его жизнь (вымышленную) с моей. Мне
бы хотелось, чтобы он любил меня, и, естественно, он делает это с
готовностью, в которой наверняка есть доля извращенности, иначе как бы он
мог меня любить? Два дня подряд я питал его образом видение, которого обычно
хватает на 4 - 5 часов, и оно было так прекрасно, что я отдал ему в жертву
мальчика. Теперь я уже просто не в состоянии придумать обстоятельства, в
которых он еще меня не любил. Я измучен вымышленными путешествиями,
грабежами, изнасилованиями, взломами, арестами, изменами, в которых мы были
замешаны, которые мы совершали один для другого, один ради другого, и
никогда не ради себя и не для себя, когда приключениями были мы сами и никто
больше. Я выбился из сил, мое запястье сводит судорога. Наслаждение
истощилось до последней капли. Я жил им и с ним в своих четырех голых
стенах, и за эти два дня все, что может дать жизнь, повторилось раз
двадцать, и я был заполнен им до такой степени, что эта жизнь казалась мне
более настоящей, чем жизнь подлинная- Я отказался от мечтаний. Я был любим.
Я отказался, как отказывается от борьбы гонщик Тур-де-Франс, и все же
воспоминание о его глазах, его усталом взгляде, который мне приходится
ловить на лице какого-нибудь юнца, выходящего из борделя, круглые икры его
ног, его мощный член, такой крепкий, что я чуть было не сказал - узловатый,
и его лицо, оно ничем не скрыто и ищет прибежища, как странствующий рыцарь,
- это воспоминание не желает рассеиваться, как рассеялись воспоминания о
других моих выдуманных спутниках. Оно расплывается. Оно уже не такое
отчетливое, как раньше, но все еще живет во мне. Некоторые детали изо всех
сил цепляются, желая удержаться: например, маленький полый ключик, в который
он иногда свистит, большой палец его руки, его свитер, его голубые глаза...
Если я буду настаивать, он придет и овладеет мной так, что на теле у меня
останутся стигматы. Я больше не в силах удерживать его в себе. Я сделаю из
него персонажа и сам его помучаю: это будет Миньон-Маленькая-Ножка. Он
останется 20-летним, хотя ему суждено стать и отцом и любовником
Норт-Дам-де-Флер.
но настороженно спросившего :
вышло так, как и следовало желать. Дивина привела Миньона к себе, на улицу
Коленкур. В ту самую мансарду, где она умерла и из которой, подобно морю
перед взором марсового, открывался вид на кладбище, на могилы. Поющие
кипарисы. Дремлющие призраки. Каждое утро Дивина будет вытряхивать в окно
пыльную тряпку и прощаться с призраками. Однажды, глядя в бинокль, она
обнаружит молодого могильщика. "Да простит меня Господь, - закричит она, -
но на могиле стоит бутыль с вином!" Этот могильщик состарится вместе с
Дивиной, а потом и похоронит ее, так ничего и не узнав о ней.
она раздела его. Без брюк, куртки и рубашки он оказался белым и вялым, как
осевший снег. К вечеру они очнулись в одной постели в куче влажных смятых
простыней.
находилась под самой крышей. Пол застелен потертыми коврами, на стене -
фотографии убийц со стены моей камеры, и великолепные изображения красавцев,
которые Дивина стащила с витрины фотоателье. Все они были помечены знаком
тьмы.
с гарденалом, с его помощью комната могла отделяться от каменной массы дома
Василенко Иван
Соломатина Татьяна
Круз Андрей
Посняков Андрей
Земляной Андрей
Глуховский Дмитрий