которые не имеют угла и самим своим существованием как бы подтверждают,
что роду бесприютных никогда не будет изводу, ведь даже в землях, где было
людей маловато, почему-то получалось так, что хижин для людей
насчитывалось еще меньше, эта же великая земля имела людей огромное
множество, из чего уже само собой получалось, что напрасны попытки
обеспечить их крышей над головой, и, быть может, это для них было и лучше,
потому что они имели перед собой мир широкий, а над собой - безбрежное
небо и уже хотя бы в этом равнялись с богом, обо всем остальном не
говорим.
дальше, воспользовавшись этим Мостом, который мог стать для него переходом
к чему-то лучшему, а возможно, и наоборот - к худшему, мостищан это не
касалось. Они не знали ни о ком ничего, их не занимало, немой это, глухой,
калека или заика, они знали свой Мост, охраняли его, тем самым охраняя
себя, прохожие и проезжие нужны были, чтобы лупить с них мыто, а не в
качестве предмета для размышлений; ясное дело, самый суровый воин не мог
удержаться, чтобы не ущипнуть, а то и прижать в темном закутке
какую-нибудь пышную молодицу или дьявольски хорошенькую девушку, которая
должна была пройти мимо него, но такие поступки относились здесь также к
явлениям бесследным, мимолетным, - все кончалось, все проходило, все
пролетало мимо охранников Моста, как вода мимо рыбины и как ветер мимо
дерева.
ущипнуть, слишком крохотную, чтобы она была замечена самым пристальным
глазом стражей. К тому же у прохожего была такая ярость во взгляде, что с
ним никто и не стал бы связываться. А раз уж идет, так пускай себе идет,
даже без пошлины за мост. И о том, что он немой, тоже никто бы не знал.
навстречу одна другой две телеги. Богатый купеческий повоз пароконный с
одной стороны, а с другой - убогий оратай на деревянном возке, который
тащила изможденная кляча пепельно-серой масти, пузатая и раскоряченная, со
слезящимися глазами, с опущенными мохнатыми ушами, будто у пса-ленивца.
Убогость лошаденки не так била в глаза, как убогость возка оратая. Это
была беспорядочная куча старого, истлевшего дерева, связанного где
веревками, где лыком, а где и просто лозой, колеса, будто четверо неродных
детей, были все неодинакового размера, ни одно из них не было совершенно
круглым, из-за чего возок подпрыгивал и покачивался из стороны в сторону
даже на ровном месте; все в нем словно бы ехало в разные стороны, все
скрипело, содрогалось, угрожало рассыпаться в любой миг; колеса
вытанцовывали каждое на свой лад, каждое в полнейшей несогласованности с
другими; оратай, видимо, знал странный нрав своих колес, поэтому обе оси в
возке были длинные-предлинные, они торчали далеко в стороны, чтобы дать
разгон и полнейшую свободу колесам в их пьяном раскачивании и шатании;
лошаденка словно бы и тянула возок вперед, но одновременно он ездил и
поперек моста, болтался туда и сюда, вправо и влево, и если бы кто
посмотрел на него некоторое время, то подумал бы, что оратай пьян как
ночь, и лошаденка его перепилась, и возок тоже словно бы пьяный. Зато
купеческий повоз, кованный железом, с высокими задними колесами,
запряженный крупными вороными конями, двигался ровно, гремел по мосту
надменно, купцу и в голову не могло прийти, что он должен сворачивать,
уступать дорогу тому ничтожеству, что пьяно двигалось навстречу; купец
надвигался на оратая с угрожающим видом, пугая и его самого, и его
лошаденку, и его расшатанную повозку. Оратай, быть может, и испугался
малость, он, кажется, натянул веревочные, со множеством узлов вожжи, но
лошаденка лучше своего хозяина знала привередливость разноколесного возка,
уже не раз убеждалась она в тщетности своих усилий, поэтому продолжала
идти дальше, как и раньше шла, и возок пьяно раскатывался по всему мосту
до тех пор, пока не столкнулся в своих сумасшедших блужданиях с купеческим
повозом, зацепился концом своей длиннющей оси за купеческое окованное
железом колесо; что-то там затрещало-заскрипело, возок вместе с лошаденкой
отбросило назад, лошаденка упорно тащилась вперед, все смешалось, все
остановилось, с купеческого повоза раздались брань и проклятия, а оратай
продолжал дремать, кони попытались разойтись каждый в свою сторону, но
ничего из этого не выходило, под огромное, окованное черным железом
колесо, кроме старой оси, подлезло теперь еще и одно из странных колес
оратая и, несмотря на свою неказистость, видно, все-таки изрядно
притормозило купца, тот вынужден был спуститься на мост и заглянуть вниз;
даже невозмутимый страж Моста чуть-чуть наклонил голову, хотя на мосту в
этот момент стоял Положай, человек, выделявшийся из всех мостищан своим
равнодушием и спокойствием. Про Положая говорили, что он не пошевельнулся
бы, даже если б разрушился под ним Мост или провалилась земля. Огромный,
грузный, с черными, навеки удивленными, будто у святых мучеников, глазами,
стоял он у мостовых ворот с боевым топором на плече, увалень увальнем.
Пошлину он не собирал (для этой цели к нему приставлен был какой-то более
поворотливый мостищанин), в переговоры и перебранки с проезжими не
вступал, к расспросам не прибегал. Зато вид у него был таким угрожающим,
что Воевода считал Положая одним из самых лучших стражей Моста.
деле происходило что-то чрезвычайное. Хотя могло быть и так, что Положаю
просто села на нос муха, и человек хотел ее согнать скупым движением
головы, не прибегая к более резким и решительным действиям, а может,
просто поправлял он таким образом свой тяжелый и жаркий шлем, в котором
всегда стоял на Мосту.
много совпадений произошло на том месте, где он стоял. И купеческий повоз,
и расшатанная таратайка, и странный молчаливый незнакомец с беловолосой
девочкой на руках. У незнакомца тоже, как и у Положая, были черные глаза,
но не ленивое страдание виделось в них, а дикая ярость, и когда скользнул
взглядом по мостищанину, тот хотя и был не из пугливого десятка, даже
вздохнул как-то оторопело, видимо чувствуя, что отныне спокойной жизни его
наступил конец. В самом деле, спокойная жизнь закончилась. Незнакомец -
так, будто и не заметил равнодушия Положая, - молча подал ему свою
девочку, и страж, сам себе удивляясь безмерно, торопливо зажал топор под
мышкой и обеими руками заботливо принял ребенка, хотя сразу же и пожалел
об этом, но было уже поздно, человек уже отошел от Положая, с тем же
зловещим молчанием качнулся к сцепленным возам, схватил задок купеческого,
куда более тяжелого, чем повозка оратая, поднял его перед собой, налившись
кровью, и отбросил к ограде моста, дерево затрещало, закричал перепуганный
купец, заржали, пятясь, его кони, а воз, клонясь в своей железной тяжести,
ломая перила, повисал над водой больше и больше, его уже не держали ни
ось, ни слабое колесо таратайки оратая, ни высокие вороные кони, которые в
последнем неистовом приседании еще пытались спастись хотя бы сами, но в
следующий миг тоже соскользнули с настила и медленно и страшно полетели
вниз вместе с повозом, и никто не имел мужества проводить их взглядом,
никто не посмотрел на это ужасное падение, на высокие брызги днепровской
воды, лишь громкий всплеск донесся снизу, а потом услышали все словно бы
животный рык здесь, на Мосту, и только тогда заметили, что это купец
бросился к губителю своего имущества, но незнакомец легко отбросил его от
себя одной рукой, одновременно взревев неистово, глухо, как-то сдавленно,
будто зверь в глухой пуще, из чего все сразу заключили, что это - немой
человек, потому что такие голоса только у немых.
решался ему поскорее отдать ее, ибо даже его, самого сильного среди
мостищан, поразила нечеловеческая сила этого прохожего, он испугался ее,
ибо она превосходила все, что он мог себе представить, выходила за пределы
привычного; наверное, надо было подумать как следует и, быть может,
принять какое-то решение, но думание никогда не входило в обязанности
охранника, он не привык к нему, не учился, не умел, растерянность - вот
единственное, что оставалось у него для подобного случая.
своего возка, хлопнул Немого по плечу, прищелкнув языком:
снова так! Да! Это тебе не как-нибудь, а именно так!
он расхваливал его поступок. Угрозы и проклятия купца, восторги оратая,
оторопь охранника - ничто, видимо, не касалось этого человека, он снова
спокойно шагнул к Положаю, протянул руки, чтобы тот отдал ребенка,
намереваясь идти дальше, хотел удивлять людей на широких дорогах, или
где-нибудь в городах, или в пущах, быть может, где бы, наверное, легко
управился с самым диким зверем, потому что обладал неизмеримой силой, а уж
в силе охранник разбирался как следует, ему так и ударило в голову одно
это слово: <Сила!> Он уклонился от рук Немого, рискуя вызвать его гнев на
себя, попытался придать своему обветренному лицу многозначительное
выражение, подмигнул Немому, показал через плечо на Мостище, на Воеводин
двор, потом ткнул Немому пальцем в грудь, снова показал на двор Воеводы.
Немой не понимал его или, быть может, не хотел понимать, тогда Положай
повернулся и пошел с моста, не давая Немому девочки, окидывая его
поощряющими взглядами и даже пытаясь многозначительно улыбнуться. Немой
решил принять предложение охранника, хотя и без видимой охоты. Он пошел за
ним, правда все-таки забрав из его рук девочку, которая смотрела на всех
умными серыми глазенками, за ними семенил купец, выплевывая теперь на них
обоих вместе со слюной слова проклятий.
уметь ездить по мосту. Для того и мост, чтобы умели по нему ездить.
причмокивал радостно:
Суворов Виктор
Корнев Павел
Шилова Юлия
Майер Стефани
Афанасьев Роман
Кервуд Оливер Дж.