ноздреватым камнем - легко поднимался вверх.
трубу.
бархатом плесени, уходила далеко вглубь. И там, в холодной темноте, блестел
маленький кружочек воды с фотографически четким отражением Петиной шляпы.
могла дойти до воды. Наконец раздался далекий всплеск. Бадейка погрузилась в
воду, захлебнулась и пошла вверх.
наконец не появилась мокрая цепь.
пудовую бадейку и вылил в каменную колоду. Но, прежде чем вылить, напился из
нее сам. После кучера напился и Петя. Именно в этом-то и заключалась главная
прелесть водопоя.
лед, воду. Бадейка изнутри обросла зеленой бородой тины. Что-то жуткое,
почти колдовское было в этой бадейке и в этой тине. Что-то очень древнее,
удельное, лесное, говорившее детскому воображению о водяной мельнице,
колдуне-мельнике, омуте и царевне-лягушке.
что эта боль скоро пройдет.
чтобы напоить лошадей. На это уйдет по меньшей мере полчаса. Можно погулять.
сплошь истыканную свиными копытцами. Затем пошел вдоль водостока, по лужку,
покрытому гусиным пухом.
осоки и сорняков.
одуряющих запахов резко ударило в нос.
вонью болиголова, от которой действительно начинала болеть голова.
мясистыми колючками и длинными, необыкновенно нежными и необыкновенно белыми
вонючими цветами, росли рядом с пасленом, беленой и таинственной сон-травой.
заколдованная, и Петя изо всех сил старался на нее не смотреть, чтобы вдруг
не увидеть на ее голове маленькую золотую коронку.
Аленушка, безутешно оплакивая своего братика Иванушку?..
тоненьким голоском, то, вероятно, Петя лишился бы чувств от страха.
тем больше думал. А чем больше думал, тем становилось ему страшнее одному в
черной зелени этого проклятого места.
ядовитой заросли. Он бежал до тех пор, пока не очутился на задах небольшого
хозяйства.
уютный гарман. Посредине его маленькой арены, устланной свежей, только что с
поля, пшеницей, стояла повязанная бабьим платком до глаз девочка лет
одиннадцати в длинной сборчатой юбке и короткой ситцевой кофточке с пышными
рукавами.
длинной веревке по кругу двух лошадок, запряженных цугом. Мягко разбрасывая
копытами солому, лошадки катили за собой по толстому слою блестящей пшеницы
рубчатый каменный валик. Он твердо и бесшумно подпрыгивал.
как лыжа.
янтарных кремней, особенно чисто выбивающих из колоса зерно.
на салазках, стоял парнишка Петиных лет в расстегнутой вылинявшей рубахе и
картузе козырьком на ухо.
штанину брата, сидела у его ног на корточках, как мышка.
под ноги лошадям. Старуха подравнивала длинной доской на палке рассыпающийся
и теряющий форму круг.
мужчины, руками с натугой крутила шарманку веялки. В круглом отверстии
барабана мелькали красные лопасти.
кисея, оседала на землю, на бурьян, достигала огорода, где над подсохшей
ботвой совершенно созревших, желто-красных степных помидоров торчало,
раскинув лохмотья, пугало в рваной дворянской фуражке с красным околышем.
семья, кроме самого хозяина. Хозяин, конечно, был на войне, в Маньчжурии, и,
очень возможно, в это время сидел в гаоляне, а японцы стреляли в него
шимозами.
многолюдную молотьбу, к которой привык Петя в экономии. Но и в этой скромной
молотьбе Петя тоже находил прелесть. Ему бы, например, очень хотелось
покататься на доске с кремнями или даже, на худой конец, покрутить ручку
веялки. И он в другое время обязательно попросил бы хлопчика взять его с
собой на доску, но, к сожалению, надо было торопиться... Петя пошел обратно.
крестьянского труда: светлый блеск новой соломы; чисто выбеленная задняя
стена мазанки; по ней - тряпичные куклы и маленькие, высушенные тыквочки,
так называемые "таракуцки", эти единственные игрушки крестьянских детей; а
на гребне камышовой крыши - аист на одной ноге рядом со своим большим
небрежным гнездом. Особенно запомнился аист, его кургузый пиджачок с
пикейной жилеткой, красная трость ноги (другой, поджатой ноги совсем не было
видно) и длинный красный клюв, деревянно щелкавший наподобие колотушки
ночного сторожа.
к столбикам крыльца три оседданные кавалерийские лошади. Солдат с шашкой
между колен, в пыльных сапогах сидел на ступеньках в холодке и курил
махорку, закрученную в газетную бумажку.
зубы далеко вбок длинную вожжу желтой слюны и равнодушно сказал:
тут поблизости, в степи, который поджигает экономии и которого ловят
солдаты? - думал Петя, спускаясь по знойной, пустынной улице в балочку, к
кринице. - Может быть, этот страшный разбойник нападает на дилижансы?"
понапрасну волновать людей? Но сам он предпочел быть настороже и
предусмотрительно засунул коллекции под скамейку, поближе к стенке.
и принялся не отрываясь смотреть по сторонам, не покажется ли где-нибудь
из-за поворота разбойник. Он твердо решил до самого города ни за что не
покидать своего поста.
занялись дыней.
полинявшими от стирок, лежал десяток купленных по копейке дынь. Отец вытащил
одну - крепенькую, серовато-зеленую канталупку, всю покрытую тончайшей
сеткой трещин, и, сказав: "А ну-ка, попробуем этих знаменитых дынь",
аккуратно разрезал ее вдоль и раскрыл, как писанку. Чудесное благоухание
наполнило дилижанс.
движением выхлестнул их в окно. Затем разделил дыню на тонкие аппетитные
скибки и, уложив их на чистый носовой платок, заметил:
самую большую скибку и въелся в нее по уши. Он даже засопел от наслаждения,
и мутные капли сока повисли у него на подбородке.
зажмурился и сказал:
выдержал и, забыв про опасность, кинулся к дыне.
съели и корки выбросили в окно. Становилось скучно. Время подошло к полудню.
идет к осени, теперь совершенно упал. Солнце жгло, как в середине июля, даже
как-то жарче, суше, шире.