его спровоцировали на последний же шаг, он этот шаг в прорубь все-таки
сделал:
посмотрел вверх, как перед расстрелом.- Это была не ты?.. Не вы?..- Он уже
знал, предчувствовал, каким будет ответ, но только не знал, в какой форме.
Затем Маша с крайней степенью веселого изумления спросила:
это именно вы.- Костя нравился себе все меньше и меньше.- Она там еще
уборку сделала и полы вымыла.
Костя, мне бы и в голову такое не пришло,- сказала она, отсмеявшись.- Если
бы я знала, что у вас день рождения, и если бы мы были ближе знакомы...-
Вот тут - легкий оттенок внезапно появившейся грусти, от того ли, что мало
знакомы, от другого ли - Бог весть...- Я, наверное, поздравила бы вас, но
уж, конечно, не так... экстравагантно. Так что, простите, не я.- Тут Машу
опять разобрал смех, и Коке оставалось только ретироваться, по возможности
не спиной и не бегом.
Ошибся я, бывает. Хотя...- тут он сделал грамотную паузу,- хотя жаль... Но
больше не ошибусь.- Еще пауза.- Извините, до свидания.- И Кока медленно
положил трубку, надеясь, что хоть закончил достойно. Он ведь интуитивно
правильно отыграл финал этого разговора, со всеми своими "жаль" и "больше
не ошибусь", именно потому, что уж слишком искренне Маша хохотала. А Кока,
как я уже и говорил, был паренек с опытом и кое-что в любовных прологах и
эпилогах понимал. Кроме того, она ведь как-то по-особенному произнесла:
"Если бы мы были ближе знакомы". Словом, Костя, хоть и получил нокдаун в
начале раунда, конец его провел достойно: выдержал и не упал и даже чем-то
ответил. Поэтому и Маша, положив трубку, не испытала ожидаемой радости от
того, что раунд за ней, а, напротив, почувствовала легкую досаду на то,
что она, кажется, перегнула.
"не ошибусь". Так что и Маша почувствовала, в свою очередь, легкий укол в
сердце, забывшийся, впрочем, через несколько минут.
неделю они кружили по рингу, приглядываясь, разведывая, пробуя на
прочность то защиту противника от легкого прямого левой, то скорость его
реакции на обманное движение правой. О, эти мимолетные взгляды, допустим,
в буфете театра, когда, будто внезапно встретившись, взгляды поспешно
отводились! Ах, эти якобы простые "Здравствуйте" при якобы случайных
встречах то в коридорах, то за кулисами! С виду - действительно
обыкновенные "Здравствуйте", но для них - полные тайных намеков, иронии,
преувеличенной вежливости или, наоборот, обидно-небрежные. О, это
случайное столкновение в коридоре, когда ему предстояло смутиться и
побеспокоиться: не сделал ли больно, а ей вдруг покраснеть и, поспешно
отводя взгляд, сказать: "Ну что вы, что вы, совсем нет". Да и вообще - ах,
вся эта чуднаЂя и чуЂдная игра, похожая на приготовления к
Новому году, когда сам Новый год значительно менее важен и интересен, чем
подготовка к нему! Ведь согласитесь, сам Новый год - это "уже", а
подготовка к нему - это "еще". И хотя это "еще" всегда хочется продлить, а
это "уже" отодвинуть, неумолимо облетают листы календаря, золотятся и
облетают листья на деревьях, и катится, катится бабье лето Маши Кодомцевой
к Новому году Кости Корнеева.
Они весело выпивали, закусывали красной гурийской капустой и ждали, когда
им принесут филе "по-суворовски". Тут к их столику подошел официант Боря
и, наклонившись к Кокиному уху, тихо сказал:
оглядел коридор, будто там был еще кто-то, кто его вызывал, а затем
спрятался.
была у вас тогда, вы правильно догадались. А сегодня я одна дома. Муж
уехал, и я хочу вас видеть, хочу, чтобы вы пришли. Вот адрес.- Маша сунула
в руку остекленевшего Кости бумажку и, все так же улыбаясь, быстро вышла.
А он так и стоял минут пять, только качая головой и держа перед собой
бумажку, пока не услышал чей-то чужой, хриплый голос, который сказал:
"Да-а-а! Ни фига себе!"
все стоял и не мог решить, как к этому относиться, ехать или нет, и вдруг
поймал себя на том, что он боится. Да, да, именно побаивается. Странно...
Чего? Боится ехать туда? Ее квартиры? Или опасается этой женщины? Что
это?..
стояния и две выкуренные сигареты.- Поеду - и все, конечно, поеду!
Идиотская трусость какая-то! Она мне нравится? Нравится! Я хочу с ней
быть? Хочу! Так какого черта!.. Тем более что муж уехал и квартира
свободна.
рассеян, сказал друзьям, что должен их покинуть, ничего не стал объяснять,
вышел, поймал такси и поехал туда, куда вела его записка, все еще зажатая
в руке и пахнущая какими-то тревожными духами.
этом "высшем свете", чтобы стали понятны и бриллианты, и ее образ жизни, и
некоторые особенности ее характера.
играл, шесть-семь месяцев в году гастролировал за рубежом, поскольку
классическая музыка там пользуется гораздо большим спросом, чем здесь, и,
значит, Машин муж объездил уже почти весь мир. Впрочем, им иногда
приходилось радовать своим искусством и жителей Тюмени или Брянска. Это
был крупный мужчина с широким тазом, узкими плечами, а также с большими,
пухлыми и всегда теплыми руками. Он всегда был очень приветлив и при
встрече всех целовал, даже если вчера с этим человеком виделся. А если не
целовал, то неизменно протягивал вялую руку для рукопожатия, и пожимать
эту руку было так же приятно, как связку подогретых сарделек. У него было
белое, плоское, слегка оплывшее и всегда улыбающееся лицо с узкими щелками
глаз, и поэтому он напоминал мне японскую гейшу на заслуженном отдыхе. Я
никогда не был знаком ни с одной японской гейшей, но мне почему-то всегда
казалось, что если Митю нарядить в цветастое кимоно, соорудить на голове
прическу и дать в руки чашечку сакэ, то и получится типичная стареющая
гейша, которой явно есть что вспомнить, но которая никогда об этом не
расскажет. Митя - так его звали все, и в этом театре тоже, когда он
подвозил сюда Машу на "мерседесе". "Мерседес" в Москве тогда был редкой
машиной, не у каждого был знакомый с "мерседесом", а Митя был знакомым
всех артистов этого театра. Для нищих артистов он был человеком другого
мира, высших сфер, в которых были и заграница, и "мерседесы", и валюта, и
специальные магазины; его пухлую руку пожимали Ростропович и Рихтер,
поэтому многие считали за честь, когда Митя, подвозя Машу, нередко вылезал
из машины поздороваться и поболтать с артистами: "Что-то устал. Вчера
только из Аргентины. Тяжелый перелет. Застряли в Париже на сутки". (Хотя
как это можно застрять в Париже?..) Для всех он был Митя, а для Маши -
Митричек, так она (и только она) его звала. В глаза и за глаза - только
Митричек: "Сегодня не могу, очень жалко, но не могу, сегодня Митричек
улетает в Японию, мне надо пораньше быть дома". А еще они звали друг друга
"лапа" и "малыш". Обращение "малыш"
поделаешь, спасибо, что не "пупсик" и не "зайка". Но когда я слышал эти
"малыш" или "лапа", полные прилюдной ванильной нежности, у меня ломило
зубы и вся нервная система вопила: "Не на-а-адо!"
годовщины смерти Митиного отца, тоже известного музыканта. Мне открыл
Митричек и сразу поцеловал, я не успел увернуться, потому что мое внимание
было поглощено дверью из тяжелого металла с серебряной отделкой. На двери
была табличка из белого опять же металла с фамилией, а в двери - минимум
пять замков. Наверное, это все было правильно, потому что, если бы
какой-нибудь домушник проник в эту квартиру, он бы не даром поработал.
Однако такая затея была бы обречена: при одном взгляде на эту дверь
нетрудно было понять, что ее можно только взорвать, но дальше будет
Володихин Дмитрий
Русанов Владислав
Верещагин Олег
Корнев Павел
Пехов Алексей
Чернецов Андрей