Чтение 5–й страницы книги ~Иное царство~

- Днем они движутся медленно и держатся самых густых чащ. Они будут
проходить пять миль, где мы проезжали одну. Позади нас тяжелые места.

Еще бы! Они ведь чуть не загнали своих лошадей. Как долго еще смогут
лошади продираться сквозь подлесок? Ноги у них были все в царапинах и
ссадинах, а вчера серый упал на колено и распорол его об острый корень. Он
охромел, и рана не заживет, пока будет продолжаться их бегство. Гнедая,
Мечта, была не в лучшем состоянии. Быстрая, норовистая кобылка, когда-то
гордость и радость его деда, она теперь двигалась, как испорченная
заводная игрушка. Ни серый, ни она так и не оправились после того, что им
пришлось перенести в Волчьем Краю.

- Скоро мы пойдем пешком, - мрачно предсказал он.

- Да, скоро, но если мы успеем выбраться из деревьев в холмы, то можем
спастись. Там есть обрывы, овраги, пещеры. Есть чем защитить наши спины по
ночам. А они не любят открытого неба над головой. Даже по ночам. Не говоря
уж о голых склонах. Лес - вот их убежище.

- Проклятые деревья!

- Да, проклятые деревья. Но они не простираются без конца. А Рингбон
постарается встретить нас у опушки и проводит до Утвиды.

- Ну, а Всадник? - Он инстинктивно понизил голос. Котт замялась.

- Мы его уже давно не видели.

- Потому я и спросил. Как, по-твоему, будет он поджидать нас, когда мы
выберемся из деревьев?

Она подняла голову с его плеча.

- Спроси луну. Я не пророчица.

- Ты завела меня сюда! - Вопреки его усилиям голос у него стал жестким.

- А теперь я веду тебя домой, - ее глаза блеснули, отражая огонь
костра, две маленькие геенны. - И ты сам хотел. И не у меня была причина
отправиться в эти земли. Девушка, которая нуждалась в помощи.

- Я был мальчишкой, ребенком. Я не знал, как это будет.

"И я был влюблен в тебя", - подумал он, но вслух не сказал. И
поразился, прошедшему времени. "Был"! Не означает ли это каких-то новых
нежданных открытий?

- У сказок есть зубы. Даже малые дети это знают. Большому злому волку
надо есть!

- Да ладно, - он протер глаза. От усталости не хотелось спорить. Уже
много дней между ними нарастало напряжение, как дальние раскаты летнего
грома, и это было тягостно. О стольком они не говорили, столько вбивало
между ними клин. Его решение вернуться домой. События в Волчьем Краю. Все
это повисало между ними в безмолвии. А ему так была нужна сейчас ее
теплота и ласковость в его объятиях, ее объятия. Трудно придумать
что-нибудь хуже того, как она лежит сейчас рядом, окостенев от злости.
Если у нее хватило сил на это.

Костер затрещал, выстреливая искрами, - в его жарком сердце развалилась
головня. Он поднялся медленно, как старик.

Надо набрать еще хвороста.

- Возьми меч, - машинально сказала она, а глаза были все так же
устремлены на пламя, веки почти смыкались. Значит, первым сторожить
придется ему, и при этой мысли лицо у него безобразно сморщилось. Просто
чудо, как тело способно выдерживать сырость, раны, мучительную боль. Но
самое тяжелое - нехватка сна. Порой необходимость не спать по ночам
оборачивалась физическими муками.

Меч лежал в ножнах, а рядом - ствол дробовика - бесполезного теперь,
если от него вообще был хоть какой-то толк. Патронов осталось совсем
немного, и они насквозь отсырели. Он погладил резной деревянный приклад.
Его имя на медной дощечке и год - 1899. Чудесное оружие. И таскал он его с
собой теперь только из сентиментальности - ну и, конечно, играл роль
престиж, который в глазах племен придавало обладание железным стволом.
Лишняя нагрузка. И начинает ржаветь. Он со скрежетом извлек меч из ножен.
Тяжелый и холодный. И различил пятнышко ржавчины на лезвии под рукояткой.
Хмурясь, он соскреб его ногтем. Лезвие затупилось. Они рубили мечом дрова
- непростительная вещь. Мечу нужна была настоящая работа. Теперь он узнал
разницу между ударом острым лезвием и тупым, искусство размаха. Его умение
пользоваться мечом - железным лезвием - одно оно сохраняло им жизнь.
Свинцовая дробь годилась только для охоты.

"Я много чему научился в последнее время, - подумалось ему. - Могу
лечить лошадь и освежевать кролика. Могу дубить кожу и зашивать раны. Могу
убивать людей. А совсем недавно я был школьником, пискуном, мечтателем".

Он покачал головой, прикидывая, какую часть своей жизни утратил в
лесах, среди холмов этой дикой глуши. Он, конечно, вернет ее себе, уйдет
отсюда в то же самое утро, в какое пришел, - но останется ли он тем, каким
был? Войдет ли в кухню дюжим дикарем, бородатым, покрытым шрамами или
снова станет мальчиком? Будет ли ему возвращено его детство?

Его пальцы заскребли подбородок под седой бородой, и он тяжело побрел к
краю света от костра. Годы наваливались на него с каждой милей, на которую
они углублялись в этот край, годы придавили его плечи за несколько
месяцев. И Котт тоже постарела. Она уже не была девочкой, которую он
повстречал в лесу. И виноват только он. Он один. Меркади ведь предупредил
его в тот вечер в Провале.

Он собирал хворост, а его мысли блуждали далеко. Он вспоминал ферму
деда, ласточек в конюшне, огонь в очаге. Кружки чая, яичницу с грудинкой.
Чистые простыни... Матерь Божья - сухая теплая кровать, и ночь за окном.

Он широко зевнул, так что затрещали кости лица. Этой охапки хвороста
хватит часа на два. Котт потом наберет еще. Его тянуло к огню. И к ней.
Несмотря на свинцовую усталость, мысль о ее коже под его ладонями звала и
манила. Последний раз, когда они занимались любовью, оба уснули, не
кончив, и утром проснулись все еще соединенные воедино, как сиамские
близнецы.

Нет! Слишком опасно. Для любви нет времени, когда по твоему следу идут
звери.

Она, как он и ждал, уже крепко спала, прижав кулак к горлу. Он сложил
хворост и укрыл ее, а меч тыкался ему в ребра. Первая стража. И почти
наверное, он будет нести и предрассветную, самую темную. Такая длинная
ночь! Но, как сказала Котт, погоне сейчас приходится нелегко. Пожалуй,
можно надеяться на несколько спокойных часов.

Проклятая рана опять ноет. Еще день, и он снова ее вскроет и очистит в
несчетный раз. Глубокая, воспаленная, в большой мышце бедра. Остальные
более мелкие проколы по сторонам уже зажили. Не остался ли в ней обломок
звериного клыка? Даже мысль об этом была невыносима: Он сердито нажал на
рану кулаком, мысленно прогоняя тупую боль и жжение. Дневная скачка тоже
не пошла ей на пользу.

- А-а! - Он воткнул меч в костер и уставился на тусклое железо в
обрамлении пламени. Лезвие надо бы накалить как следует в кузнице, а потом
окунуть в мочу. Ну да, наверное, сойдет и глина. Узоры железа изгибались и
шевелились, будто часть огня, и четко выступило имя оружейника. Ульфберт.
Старинное оружие, работа искуснейшего мастера. Оно заслуживало лучшей
судьбы. Другие, более достойные руки заставили пожелтеть кость рукоятки.
Меч прошел долгий путь, прежде чем попал в лапу уроженца Ольстера.

Уроженец Ольстера тоже прошел долгий путь от долины Банна. А путь
назад, кажется, будет еще более долгим. Если он есть - путь назад. Есть
над чем поломать голову в долгие ночи, мысли, не дающие ему уснуть. И еще
как!

Почему, почему он свалял такого дурака?!

Он повернулся и посмотрел на бледное лицо Котт, такое безмятежное во
сне. А потому что он был мальчишкой и в первый раз за свою короткую жизнь
влюбился. Влюбился в девочку, которую никто другой видеть не мог. И в
волшебную сказку, которую она ему обещала.

Похоже, кончится волшебная сказка в этих лесах и уроженец Ольстера
сложит здесь свои кости. Он потер лоб и увидел, что края меча стали
вишнево-красными. Проклятая узорная ковка! Меч затупляется так быстро, и
его надо постоянно закалять, чтобы углеродистое железо затвердело.

Ему вдруг вспомнился круглолицый священник, который однажды обновил меч
в лесной кузнице. Он мотнул головой. Лучше забыть.

Давление в мочевом пузыре становилось невыносимым. Он весь день копил
мочу для этого. Когда покраснело все лезвие, он выхватил его из огня,
рассыпая искры, проклиная обжигающую рукоятку. Отбросил его и вскочил,
охнув от боли в бедре. Повозился со штанами и секунду спустя пустил струю,
постанывая от облегчения. Из него хлынул нескончаемый поток, ударяясь в
раскаленный металл, поднимаясь облаками аммиачного пара. Он закашлялся.
Потом сдержался - не самая легкая из задач, - ногой перевернул меч и вновь
пустил струю.

В следующий раз надо будет попробовать глину, обещал он себе.

Майкл не спустился к воде. Еще не время, смутно подумал он, и было в
этом что-то и жуткое и знакомое. Его собственная мысль, но из другого
времени. Взрослая мысль, а значит, неопровержимая. Он принял ее без
протеста и пошел куда глаза глядят.

Днем они с Розой отправились к мосту с бутербродами, сачками и банками
из-под джема - их рыболовным снаряжением. Они сели возле того места, где
старая арка упиралась в берег, а солнечные лучи отражались от воды
язычками белого огня, и в них то и дело радужно вспыхивали крылья стрекоз.
Река здесь была сонной, вода казалась коричневой от глубины и
медлительной, как сироп. Она выглядела прохладной и спокойной. Майкл,
вглядываясь сквозь незамутненное отражение собственной пухлой физиономии,
видел водоросли, гнущиеся, точно в бурю лес, далеко-далеко внизу, и
бокоплавов, которые проносились по донному илу, точно лошади, летящие
галопом по пыльным проселкам. А может, там есть маленькие страны, где угри
- драконы, а форели висят в вышине, будто огромные воздушные корабли? Он
поднял голову и увидел прямо перед собой черную пасть моста. По краю свода
змеился отраженный свет, но дальше была темнота. Широким мост не был, но в
середине слегка просел, и потому просвет с другой стороны арки виден не
был. Прежде к нему, рассказывал дедушка, от перекрестка ответвлялась