Чтение 5–й страницы книги ~Кристина~

Мы уже подъезжали к строительной площадке; трейлер, принадлежавший фирме
"Карсон бразерс", стоял в двух холмах от нас. В такую рань движение на
дороге было еще слабым и сонным. Небо было нежно-персикового цвета.

- Я думаю, что быть родителем - это отчасти значит - стараться убить
своего ребенка.

- Это точно, - ответил я. - Мои все время стараются доконать меня. А
вчера они чуть не добились своего, когда стали расспрашивать, почему я
задержался после работы.

Я не обратил особого внимания на слова Эрни, но мне было интересно, что
сказали бы Майкл и Регина, если бы услышали сейчас своего сына.

- Я знаю, это звучит немного странно, - продолжал он, - но есть много
таких вещей, которые кажутся чепухой, пока не задумаешься над ними. Эдипов
комплекс, например.

- Дерьмо все это, - сказал я. - Ты поругался с родителями, вот и вся
проблема.

- Нет, не вся, - задумчиво произнес Эрни. - Они не знают, что делают. Не
могут знать. Сказать почему?

- Скажи, - ответил я.

- Потому что как только у родителей рождаются дети, так они сразу
понимают, что должны умереть. Когда у тебя появляется ребенок, ты смотришь
на него как на свое надгробие, - Знаешь что, Эрни?

- Что?

- Я думаю, все это просто дерьмо, - сказал я, и мы оба рассмеялись.

- А я так не думаю, - сказал он. Я зарулил на стоянку и выключил
двигатель. Из машины мы вылезли не сразу.

- Я сказал им, что не пойду на курсы для поступления в колледж, -
проговорил Эрни. - Я сказал им, что запишусь на домашнее обучение.

Домашнее обучение было тем способом получения "среднего" образования,
который пришелся по душе многим ребятам из старших классов. Им высылались
программы по различным предметам, и они занимались сами, - разумеется, за
исключением тех, кто не ночевал дома.

- Эрни... - начал я, не зная, что сказать дальше. Пожар разгорелся на
пустом месте, и это сбило меня с толку. - Эрни, ты все еще не в духе. Они
оплатят твои курсы...

- Конечно, оплатят, - перебил Эрни и холодно улыбнулся. При бледном свете
зари он выглядел одновременно и старше, и намного моложе.., вроде циничного
ребенка, если такое возможно. - Они в силах оплатить и полное обучение, и
университет, если захотят. Закон им этого не запрещает. Но ни один закон не
заставит меня идти туда, куда они считают нужным.

Я был поражен. Как сумел этот рохля так быстро и, главное, так
неузнаваемо измениться? И как Майкл и Регина могли согласиться с его
планами? Представить такое было очень трудно.

- Так, значит, они.., сдались? - Пора было идти на стройплощадку, но я не
мог не задать этого вопроса.

- Не совсем так. Насчет машины мы договорились, что я найду для нее место
в гараже и не буду пытаться ее зарегистрировать без их согласия.

- И ты думаешь, что тебе это удастся? Он снова улыбнулся - заговорщически
и в то же время зловеще. Точно так же мог бы усмехнуться бульдозерист,
опуская ковш своего "Д-9 Кат" на какой-нибудь особенно неподатливый пень.

- Удастся, - ответил он. - Можешь мне поверить.

И знаете что? Я ему поверил.

4/ ЭРНИ ЖЕНИТСЯ

В ту пятницу мы могли вечером подзаработать на сверхурочной работе, но
отказались от нее. Получив в конторе наши чеки, мы поехали в питсбургское
отделение сбережений и займов и вскоре пересчитывали наличные. Почти все
свои деньги я внес на срочный вклад, часть положил на чековый счет (отчего
почувствовал себя до отвращения взрослым), а двадцать долларов оставил в
бумажнике.

Эрни обратил в наличные весь свой заработок.

- Вот, - произнес он, протягивая десятидолларовую бумажку.

- Нет, - ответил я, - оставь их при себе, приятель. У тебя теперь каждый
цент будет на счету, пока ты не разделаешься со своей консервной банкой.

- Возьми, - сказал он. - Я плачу свои долги, Дэннис.

- Оставь. Правда, оставь.

- Возьми. - Он настойчиво протягивал деньги. Я взял, но заставил его один
доллар взять обратно. Он даже этого не хотел делать.

Пока мы ехали к дому Лебэя, Эрни нервничал, включал радио на полную
громкость, барабанил пальцами то по колену, то по приборной доске - словом,
вел себя, как будущий молодой отец, ожидающий, что его жена вот-вот родит
ребенка. Наконец я догадался: он боялся, что Лебэй продал машину кому-нибудь
другому.

- Эрни, - сказал я, - успокойся. Она будет на месте.

- Я спокоен, - ответил он и принужденно улыбнулся. Цветение на его лице в
тот день было ужасней, чем когда-либо, и я представил себе (не в первый и не
в последний раз), что почувствовал бы, если бы очутился на месте Эрни
Каннингейма - в его ежеминутно и ежесекундно сочащейся, нарывающей коже...

- Слушай, не потей! Ты ведешь себя так, точно собираешься налить лимонаду
в штаны.

- Не собираюсь, - сказал он, продолжая барабанить пальцами по приборной
доске.

Наступил вечер пятницы, и по радио передавали "Музыкальный рок-уик-энд".
Когда я оглядываюсь на тот год, то мне кажется, что он измеряется
прогрессиями рок-н-ролла.., и все возраставшим чувством страха.

- А почему именно эта машина, - спросил я. - Почему именно она?

Он долго смотрел на Либертивилл-авеню, а потом резким движением выключил
радио.

- Не знаю, - наконец произнес он. - Может быть, потому, что с того
времени, как у меня появились эти отвратительные прыщи, я впервые увидел
что-то еще более уродливое, чем я сам. Ты хотел, чтобы я это сказал?

- Эй, Эрни, брось дурить, - сказал я. - Это я, Дэннис. Ты еще помнишь
меня?

- Помню, - проговорил он. - И мы все еще друзья, да?

- Конечно. Но какое это имеет отношение...

- А это значит, что мы должны по крайней мере не лгать друг другу.
Поэтому я и сказал тебе, и, может быть, это не совсем чепуха. Я знаю, что
безобразен. Я плохо схожусь с людьми. Я.., чуждаюсь их. Я бы хотел быть
другим, но ничего не могу поделать с собой. Понимаешь?

Я нехотя кивнул. Как он сказал, мы были друзьями, а это значило - не
лезть в дерьмо друг перед другом.

Он тоже кивнул - точно чему-то очевидному для него.

- Другие люди, - осторожно добавил он, - например, ты, Дэннис, не всегда
могут это понять. Если ты не безобразен, то по-другому смотришь на мир.
Знаешь, как трудно сохранять чувство юмора, если все вокруг смеются над
тобой? Тогда у тебя кровь закипает в жилах. От этого можно сойти с ума.

- Ну это я могу понять. Но...

- Нет, - спокойно сказал он. - Ты не можешь понять этого. Ты можешь
думать, что понимаешь, но понять - не можешь. Тебе это недоступно. Но я тебе
нравлюсь, Дэннис...

- Я люблю тебя, Эрни, - перебил я его. - И ты это знаешь.

- Может быть, любишь, - произнес он. - И если так, то это потому, что у
меня есть кое-что под этим глупым лицом...

- У тебя не глупое лицо, Эрни, - сказал я. - Может быть, не очень чистое,
но не глупое.

- Да иди ты... - проворчал он, а потом добавил:

- Во всяком случае, эта машина - что-то вроде меня. У нее тоже что-то
есть внутри. Что-то лучшее, чем снаружи. Я вижу это, вот и все.

- Видишь?

- Да, Дэннис, - тихо проговорил он. - Я вижу. Я свернул на Мэйн-стрит. Мы
уже подъезжали к дому Лебэя. И внезапно мне в голову пришла одна довольно
мрачная мыслишка. А что если, предположил я, отец Эрни подговорил одного из
своих друзей или студентов, чтобы тот мигом сбегал к Лебэю и купил машину
раньше, чем это успеет сделать его сын? Макиавеллиевская уловка, скажете вы,
но Майкл Каннингейм был способен и не на такое коварство. Недаром он
специализировался на военной истории.

- Я увидел эту машину - и сразу почувствовал какое-то влечение к ней... Я
даже себе этого не могу как следует объяснить. Но... - Он замялся, как-то
сонно глядя вперед. - Но я увидел, что смогу сделать ее лучше, - закончил
он.

- Ты хочешь сказать - починить?

- Да.., то есть нет. Это слишком бездушно. Чинят столы, стулья и всякую
всячину вроде них. Газонокосилку, если она не работает. И - обыкновенные
автомобили.

Вероятно, он заметил, как у меня поднялись брови. Он улыбнулся, точнее -
усмехнулся.

- Понимаю, как это звучит, - произнес он. - Я не хотел этого говорить,
потому что знал, как ты среагируешь. Но я на самом деле думаю, что она не
обычная машина. Не могу сказать почему, но мне так кажется.

Я открыл рот, собираясь сказать что-нибудь такое, о чем впоследствии
наверняка пожалел бы, но мы как раз повернули за угол, на улицу Лебэя.

Эрни шумно вобрал воздух.

Один прямоугольник травы на лужайке Лебэя был более желтым и еще более
отвратительным, чем все остальные части его заросшего газона. С одного края
на нем виднелось черное пятно масла, впитавшегося в почву и убившего все,
что там прежде росло. Этот прямоугольный кусок травы был столь омерзительно
ярок, что если бы вы смотрели на него слишком долго, то могли бы ослепнуть.

На этом месте вчера стоял "плимут" 58-го года выпуска.

- Эрни, - сказал я, пристраивая свою машину у обочины, - держи себя в
руках. Ради Христа, не сходи с ума.