преступлением. Итак, высшее общество морально казнило Микаэлиса и
выбросило труп на помойку.
одевался как истинный джентльмен (не запретишь ведь лучшим портным шить и
для подонков, если те хорошо платят).
момент за все тридцать лет жизни. Причем Клиффорд послал приглашение, не
колеблясь! В ту пору к мнению Микаэлиса прислушивались еще миллионы людей.
В лихую для себя годину он, несомненно, будет рад-радешенек погостить в
Рагби, ведь для него закрыты все остальные "приличные" дома. И уж конечно,
он потом отблагодарит Клиффорда, вернувшись в Америку. Деньги! Слава! И
то, и другое - что пожелаешь - придет, если о тебе в нужную минуту, в
нужном месте замолвят словечко, особенно там, за океаном. Молодой,
подающий надежды писатель вдруг обнаружил огромную, совершенно
подсознательную и глубоко коренящуюся тягу к известности. В конце концов
Микаэлис поступил очень великодушно: вывел Клиффорда в очередной своей
пьесе, тем самым прославив. Не сразу сообразил Клиффорд, что драматург
высмеял и его.
стремление - прославиться. Важнее ничего не существовало. Зачем ему слава
в этом безалаберном мире, которого он толком не знал и боялся, не ожидая
добра. В этом мире его, однако, почитали писателем, причем писателем
первоклассным и весьма современным. Конни вспомнила слова своего
удачливого, грубого и простодушного отца: кто к искусству причастен,
непременно должен себя в лучшем виде представить, да еще и все "прелести"
напоказ выставить. Но сам отец, как и его друзья-художники,
поторговывавшие своими холстами, довольствовался доступной рекламой.
Клиффорд же изыскивал все новые, неочевидные способы - только чтоб о нем
узнали. Он принимал в Рагби самых разных людей и ни перед одним, в
общем-то, не пресмыкался. Но уж если вознамерился воздвигнуть в одночасье
памятник своему писательскому таланту, не погнушаешься и за малым камушком
нагнуться.
и слугой. Джентльмен с головы до пят! У Клиффорда, привыкшего не к
столичному лоску, а к простой деревенской жизни, шевельнулось в душе
неприятное чувство. Что-то притворное, нет, пожалуй, даже лживое
угадывалось во внешности гостя. Под холеной личиной скрывалась совсем иная
суть. Клиффорду этого было достаточно - выводы он делал категорично. Тем
не менее к гостю отнесся очень уважительно. И тот был просто очарован.
Подле него, тишайше-нижайше ироничнейшего, виляла хвостом, то рыча, то
ощериваясь, Удача. И благоговеющему Клиффорду так захотелось почесать ей
за ухом, подружиться - вот только, не ровен час, укусит.
портные, башмачники, шляпники, цирюльники, на англичанина он решительно не
походил. Совершенно не походил! Не то лицо - бледное, вялое и печальное.
Не та печаль - не подобающая истинному джентльмену. Читалась на этом лице
помимо печали еще и озлобленность. А ведь и слепому ясно, что истинный,
рожденный и взращенный в Англии джентльмен сочтет ниже своего достоинства
выказывать подобные чувства. Бедняге Микаэлису досталось изрядно пинков и
тычков, поэтому вид у него был чуть затравленный. Он выбился "в люди"
благодаря безошибочному чутью и поразительному бесстыдству в пьесах,
завоевавших теперь подмостки. Публика валила валом. Казалось, все пинки и
тычки - в прошлом... Увы, так только казалось. Никогда им не суждено
кончиться. Микаэлис зачастую сам лез на рожон. Тянулся к высшему обществу,
где ему совсем не место. Ах, с каким удовольствием английские светские
львы и львицы набрасывались на драматурга! И как люто он их ненавидел!
шофером и со слугой!
сознавая свое положение. С Клиффордом беседовал толково, немногословно и
обо всем, что того интересовало. Говорил сдержанно, не увлекался, понимал,
что пригласили его в Рагби, поскольку заинтересованы в нем. И как
многоопытный и прозорливый, но в данном случае почти бескорыстный делец,
если не сказать - воротила, он любезно выслушивал вопросы и, не тратясь
душой, спокойно отвечал.
свойство человеческой натуры, и от вас ничего не зависит. И страсть эта -
не единичный приступ, а болезнь всего вашего существа, долгая и
изнурительная. Вы начала делать деньги и уже не остановитесь. Впрочем, у
каждого свой предел.
эту дорожку встанете, так все - вас понесет по течению.
Клиффорд.
мое призвание. Поэтому ответ однозначен.
спросила Конни.
эта популярность - мираж, и только. Мираж и сама публика, если на то
пошло. И мои пьесы тоже мираж, в них нет ничего особенного. Дело в другом.
Как с погодой: какой суждено быть, такая и установится.
разочарование. Вот он медленно поднял взгляд на Конни, и она вздрогнула.
Микаэлис вдруг представился ей очень старым, безмерно старым; в нем будто
запечатлелись пласты разных эпох и поколений, пласты разочарования. И в то
же время он походил на обездоленного ребенка. Да, в каком-то смысле он
изгой. Но чувствовалась в нем и отчаянная храбрость - как у загнанной в
угол крысы.
произнес Клиффорд.
непонятно почему, глухо рассмеялся. Слышались в его смехе и торжество, и
горечь.
и совершенный недотепа. Но я к нему привык. Собираюсь жениться. Да,
жениться необходимо!
жениться так тягостно?
не привлекают ни англичанки, ни даже ирландки.
чтобы он мне турчанку нашел или какую-нибудь женщину с Востока.
необычный, такой задумчивый и печальный... Поговаривали, что только
постановки в Америке сулят ему пятьдесят тысяч долларов ежегодно. Порой он
казался ей красивым: склоненное в профиль лицо его напоминало африканскую
маску слоновой кости - чуть навыкате глаза, рельефные дуги волевых бровей,
застывшие неулыбчивые губы. И в неподвижности этой - несуетная
созерцательность, отрешенность от времени. Таким намеренно изображают
Будду. А в африканских масках никакой намеренности - все естественно и
просто - в них извечное смирение целой расы. Сколько же ей уготовано
судьбой терпеть и смиряться! Иное дело - мы: всяк сам по себе, топорщится,
противится судьбе. Барахтаемся, точно крысы в омуте, пытаемся выплыть.
Конни вдруг захлестнула волна жалости к этому человеку, странная,
брезгливая жалость, но столь великая, что впору сравнить с любовью. Изгой!
Ведь он же изгой! "Нахал", "пройдоха" - бросали ему в лицо. Да в Клиффорде
в сто раз больше и самомнения и нахальства! Да и глупости тоже!
карих глаз засквозила отстраненность. Он хладнокровно оценивал Конни,
равно как и впечатление, которое на нее произвел. С англичанкой даже в
любви он навечно обречен оставаться изгоем. Женщины, однако, нередко
льнули к нему. В том числе и англичанки.
этот - такой же чужак в аристократической стае. Им более по душе рычать
друг на друга, нежели улыбаться. Но обстоятельства сильнее.
обеду, а в утренний час там было не очень-то уютно. После кофе Микаэлис -
непоседа и суетник - затосковал, не зная, чем заняться. Стоял чудесный
ноябрьский день... чудесный, конечно, по меркам Рагби. Микаэлис загляделся
на печальный парк. Господи! Какая красота!
собирается поехать в Шеффилд. Слуга вернулся с ответом: хозяйка просит
пожаловать к ней в гостиную.
Покои и гостиная Клиффорда, разумеется, на первом. Микаэлису польстило
приглашение в апартаменты хозяйки. Ничего не замечая вокруг, пошел он за
слугой... Впрочем, он вообще ничего не замечал и с окружением не
соприкасался.
Сезанна на стенах.
улыбка - точно болезненный оскал. - Умно вы поступили, наверху устроились.
Корнев Павел
Самойлова Елена
Корнев Павел
Володихин Дмитрий
Суворов Виктор
Афанасьев Роман