Чтение 5–й страницы книги ~Киллеров просят не беспокоится~

И Полковский рассказал прокурору о своем звонке на работу Терехова и о
полученной скудной информации.

-- Теперь надо запросить номер мобильного и по нему родственников
найти, и вообще все про него узнать. Да и фотографию для опознания переслать
скоренько.

-- Хорошо. Занимайся. Моисеева пусть пока на нарах поспит, ничего ей не
сделается, -- решил Нахрапов. -- А с твоим шефом я поговорю, чтоб тебя не
трогал. И с транспортной прокуратурой свяжусь, что там у них в аэропортах
делается -- совсем, что ли, досмотр отменили.

-- И во Внукове надо нашего Терехова опознать, если конечно, у них
память не поотшибало.

-- Звони, узнавай. Дашь мне почитать протоколы. Да особо не развози:
ясно же все. Нажмешь на Моисееву, если не расколется, откуда знает Терехова,
значит будем строить "покушение на убийство".

-- А если расколется? -- спросил Полковский.

Нахрапов было задумался, но затем удивленно воззрился на Полковского,
как смотрят поверх очков:

-- Ты дурак, что ли?

Полковский решил не медлить. По возвращении на рабочее место выяснил,
что второй пассажир, сосед Терехова, был жителем Нового Уренгоя, адрес ему
сообщили быстро, проблем с установлением личности не было. Место 41в в
самолете занимал Никита Степанович Искольдский, 1958 года рождения, техник
по безопасности нефтегазового комбината. В общем-то, неудивительно. Три
четверти жителей Уренгоя работают на комбинате, ради которого и обживались
эти злополучные берега реки Пур, болотистые, москитные, ледяные.

Наверняка техником по безопасности этот Искольдский был на каком-то
небольшом участке комбината, не главный же техник -- Полковскому почему-то
так казалось. Он на комбинате вообще мало кого знал, кроме, конечно, хозяев.
И тех, кто номинально числится в администрации, и тех, кто управляет
посредническими фирмами и входит в совет директоров комбината. Этих вообще
все в Новом Уренгое знают: эти -- власть.

Полковский собрался с мыслями и решил перед окончанием рабочего дня
заехать к возможному основному свидетелю. Позвонив жене, что сегодня будет
рано, он взял машину и поехал к Искольдскому.

Дверь открыл мужчина несколько моложе сорока, смуглое его лицо украшали
яркие пегие усы, глаза смотрели приветливо, длинные ресницы слишком часто
хлопали, видно было, что он немало удивлен визиту следователя.

-- Никита Степанович Искольдский? Здравствуйте, -- Полковский
представился и попросил разрешения войти.

Хозяин посторонился, пропуская гостя. Он был в тренировочном костюме, в
комнате на столе лежала раскрытая спортивная сумка.

-- Разбираете вещи? -- спросил Полковский. -- Вы живете один?

-- Нет, зачем же, жена еще на комбинате. А вы по какому делу,
собственно?

Искольдский был высокого роста, поджарый, словом, в хорошей спортивной
форме. В квартире было чистенько, будто хозяева только что убрались. Ни
одной лишней вещи ни на столе, ни на диване, ни на полках в стенке. Только
этот открытый чемодан и костюм Искольдского, висящий на плечиках на ручке
двери.

-- Вы ведь прилетели в 14.30, рейсом No 167 из Москвы?

-- Прилетел, как видите.

-- По какому поводу летали в Москву?

-- Ясное дело, в командировку, курсы повышения квалификации. Так у нас,
у техников безопасности, принято: раз в два года проходить переподготовку и
подтверждать свою квалификацию. Работа, знаете ли, ответственная.

При разговоре Искольдский несколько нервно почесывал свои торчащие усы
и кожу под ними. Терпеливо выжидал, когда же следователь наконец сообщит,
что его интересует. Не только ведь рейс, которым тот прилетел.

-- Не припомните пассажиров, которые рядом с вами сидели?

-- Мужчина и женщина, ближе к иллюминатору.

-- Правильно, -- кивнул Полковский. -- Вы с ними не знакомы?

-- Да нет, -- Искольдский пожал плечами, -- даже не переговаривались.

-- А они -- между собой?

-- Они вроде бы разговаривали. Женщина чего-то все огрызалась, вякала,
была чем-то очень недовольна.

-- Ага. А что именно между ними происходило?

Искольдский призадумался, вспоминая полет.

-- У меня сложилось впечатление, что они вроде были в любовной связи,
но рассорились. Знаете, она его так отталкивала от себя. Словами, конечно.

-- Какими словами?

-- Ну, уж это я не знаю, не подслушивал. Я газет московских накупил,
всякие страсти читал, не до них мне было. Фыркала она, одним словом. А что
случилось-то? С мужчиной что-нибудь?

-- Почему вы так решили? -- удивился Полковский.

-- Ну, не супружескую же измену вы тут расследуете. А мужчина был
странный, по-летнему одет, без вещей, мог и замерзнуть по такой погоде.

-- Ну, не совсем так. Не довелось, -- улыбнулся Полковский, -- но умер
-- факт. "Инфаркт микарда", как говорит многоуважаемый дядя Митяй.

-- Это какой же? Ваш дядя?

-- Что вы!? Классику знать надо: "Любовь и голуби", рекомендую
посмотреть.

Следователю показалось, будто Искольдскому известно еще что-то, что
дает ему основание подозревать нехороший исход для своего недавнего соседа.
Глаза у него были какие-то не то чтобы бегающие или вороватые, а только
смотрел он так, словно прожечь пытался, остро смотрел. Скалился: зубы белые,
а улыбка блатная, с каким-то сожалением...

Но он не мог придумать, как же вывести Искольдского на откровенность.
Решил получше узнать о нем самостоятельно. Правда, попытался еще дознаться,
не везла ли Моисеева что-нибудь особенное, не угрожала ли она Терехову.
Искольдский кивал на все вопросы, даже чуточку перегибая палку. Полковский
решил: у него достаточно информации, чтобы оставить Моисееву под стражей, а
поскольку эту беседу он не протоколировал, то счел наилучшим вариантом
вызвать Искольдского на следующее утро к себе в кабинет. Выписал повестку,
распрощался и вышел во двор.

Следом за ним, спустя минут пятнадцать, из подъезда того же дома вышел
человек в куртке-аляске поверх спортивного костюма, с сумкой через плечо,
высокий, загорелый. Белые пружинистые кроссовки замелькали по снегу,
удаляясь в направлении железнодорожного полотна.

Уходя со службы, Нахрапов спустился в камеры предварительного
заключения (теперь они назывались не КПЗ, а ИВС -- изоляторы временного
содержания) -- посмотреть сумку Моисеевой. Во всей этой суматохе, производя
арест, он как-то упустил, что сумка учительницы осталась нетронутой с самого
ее приземления в аэропорту. Хотя, конечно, Моисеева заезжала в свою школу
(надо же, кому своих детей доверяем!), если заезжала... Это еще нужно
проверить. Могла какие-то улики и спрятать, но, судя по ее реакции на арест,
она не предполагала, что кара за доведение до инфаркта человека наступит так
быстро. Ему, Нахрапову, покажи змею, он, с его-то комплекцией, и сам не
только на полку самолета, а в автомобильную аптечку залез бы, хотя, конечно,
сердце у него крепкое. Пока не жаловался.

Чего только эти бабы не носят в своих раздвижных, растягивающихся,
резиновых, безразмерных миниатюрных дамских саквояжиках! Удостоверения --
ладно. Паспорт -- ладно. Нахрапов не стал вытряхивать все содержимое сумочки
на стол, вынимал не глядя, сам с собой играя в "отгадайку". Ага, записная
книжка. Косметичка, книжка, какой-то инквизиторский предмет для завивки
волос путем их безжалостного расплавливания. Нет, утюга нет. Маникюрный
набор, щетка, лекарства, еще бумаги: блокнот, чья-то визитка: Андрей
Олегович Сенокосов, начальник Департамента безопасности "Севресурса". Ни
фига себе знакомства в Москве! Стоп! Паспорт? Почему второй раз паспорт? Был
ведь уже...

Нахрапов положил перед собой два российских паспорта с эсэсэсэровскими
гербами и одновременно развернул их на первой странице:

Моисеева Терехов

Елена Евгений

Ивановна Олегович

На третьей страничке юные мордашки субъекта преступления и
потерпевшего, на пятой -- уже не юные, но зато больше похожие на тех людей,
которые являются основными персонами в самолетно-змеином деле.

Нахрапов положил паспорта в пакет, не поленился подняться к себе в
кабинет и запереть документы в сейф. Завтра отдаст на проверку. Час назад
доложил прокурору города о происшествии. Красок не сгущал, даже пошутил
насчет змеи-стюардессы. Прокурор уверил, что подключит к расследованию
транспортную прокуратуру Москвы. Пускай поработают в аэропорту Внуково:
опознание, паспортный контроль, досмотр багажа, задержка рейса -- все это
неинтересно и муторно, но без этого дело прекратить нельзя.

Полковский долго не мог заснуть. Заворожил его этот Искольдский:
полночи о нем думал. Главное -- ни о чем конкретно, а так -- абстрактное
мышление разыгралось. Сильное впечатление оказал на следователя техник по
безопасности.

От него исходило нечто волчье. Особенно этот вопрос: "А что случилось?
С мужчиной что-нибудь?" И эдак бровь выгнул, вроде следователь ему чем
обязан, свысока глянул. А у самого что-то внутри клокотало, чуть ли не
ненависть, Полковский такие вещи чутко определяет, чувствует. Поэтому и жену
себе взял простодушную, чтоб не хитрила, не лукавила с ним: устанешь так с
утра до вечера мелкие женские пакости на чистую воду выводить.

Полковский любит, чтоб откровенность до конца, чтоб все прямо в лоб и
без недомолвок. А то бывают люди: или прямо в глаза одно говорит, а за