продолжается, что ж огорчаться!.. Сам коридорный образ, нечаянно возник-
ший сегодня, разрасталсЯ теперь до правила, чуть ли не до всеобщего зем-
ного распорядка. Все, мол, мужчины мира, и Я не исключение, словно бы
потерялись в этих коридорах, забегались, заплутали, не в силах найти
женщину раз и навсегда. Коридоры обступают, коридоры там и тут. Словно
бы тебе перекинули ТчижикУ в давней игре отцов и дедов, обычный двуост-
рый ТчижикУ С давай, брат, поиграй и ты! С поиграй, побегай, стуча пят-
ками, в этих коридорах длиной во много столетий. А к игре и шутка: не
бойся, что коридор кончитсЯ С ты кончишьсЯ раньше.
ему еще в юности. Мужчина, увы, не приобретает. Мужчина донашивает об-
раз. В игре своЯ двойственность и своЯ коридорнаЯ похожесть С все двери
похожи извне. И все ему не так, бедному. Жены, как водится, тускнеют,
бытовеют и разочаровывают. Любовницы лгут. Старухи напоминают костлявую.
Детей на поверку тоже нет, дети гибнут, теряЯсь на вокзалах и попадаЯ в
руки вагонных попрошаек, или же попросту взрослея, чужеЯ и отторгаясь С
они в пестрой массе, в массовке С а мужчина сам по себе и тем сильнее
сам понимает, что онРто никак не меняетсЯ в продолжающемсЯ волчьем поис-
ке. њижикРпыжик. Мужчина, что делать, идет и идет по ночному коридору,
посматриваЯ на номера квартир, на цифры, с тусклым латунным блеском С на
обманчивую запертость дверей. На что еще, спрашивается, мы годны, если
нет войн? Мужчина редко бывает доволен. Двери как двери, а он нервничает
С он Ярится. Он весь как бельмо слепого, налитое злобой и решимостью
прозреть. Он никак не хочет поверить, что, если постучит, нажмет звонок,
толкнетсЯ плечом или даже сгоряча ударит в дверь ногой, в ответ ему раз-
дастся: ТМы спиСииим!У Он не смеет, не хочет принять как факт, что мир
упрощен и что другой двери длЯ него нет С ее просто не существует. Ее
нет среди всех этих дверных проемов, и нет ее номера среди тусклоРлатун-
ных цифр.
ты, и пятьдесят, и шестьдесят лет С еще не сто.
в нем уже поменьше страсти (и побольше боли). Услышал даже отчаяние. И
все же это был тот самый крик...
его поворотами и дверьми обещал в этом крике чтоРто и мне. (Обещал. За-
мечательнаЯ ночнаЯ мысль, не покидающаЯ мужчину.) Притом что слуховой
памятью, уже умело отделившейсЯ от сиюминутного порыва, Я почти узнал
крик, узнал этот стон и готов был минутой позже сам над собой подсме-
яться, но... минута ночью долга. Да и мужчина ночью предпочитает сколько
можно быть глух.
страстный стон, из тех, какие доводитсЯ слышать лишь в самые юные годы.
ва ли не летел, касаясь моими битыми ботинками коридорного тертого пола.
Притом что уже знал, угадал... старики Сычевы... увы... всего лишь!
юных, с тем же оттенком отчаяния.
вестно, что старики Сычевы вечно воюют меж собой, ворчат, вопят, а
дверь, как правило, не запирают, ожидаЯ чьейРлибо подмоги. В нос ударил
вонюченький уют квартиры, пахучие изжитые кв метры. Плюс свежий запах
лекарств. Оба страдали сильнейшим радикулитом. Бывали такие боли, что и
не встать. Запоминались им эти ночи вдвоем!
в мою слуховую ошибку: болели двое С он и она.
мо! С ворчал, чуть ли не рычал старик Сычев. С Когда не надо, они топают
как стадо. Бегут, понимаешь! А тут ни души...
грелка досталась выношенная, потертая, небось, течет, надо завернуть в
полотенце. (Поискал глазами полотенце на стене.) Сыч всю жизнь на авто-
заводском конвейере, ему семьдесят, согбенный, у него руки С и стало
быть (Я думал), грелку ему под шею, меж лопатками. А старуха, конечно, с
поясницей. Потому и стеснительная, что грелку под зад чужаЯ рука подсу-
нет. Под копчик.
С Ведро не ведро, а на двоих поставил.
покормила ужином и свалилась. Сыч, поев, тоже слег и начал стонать. Его
сваливало разом. Но ктоРто из них искал лекарство? (Перебиваемый медика-
ментами, в моих ноздрях все еще плыл пряный запах сонной и томной
фельдшерицы.)
нет, одного увезут, а второй? а квартира?.. Нет, нет, Петрович. Они хо-
тят болеть вместе и помереть вместе. Вместе С и точка. Семья, распадаю-
щаясЯ со времен Гомера.
Сычевых, особенно его. Но было какРто неловко, поддавшись на невнятный
эротический зов, не откликнутьсЯ на внятный человеческий. И ведь как мо-
лодо стонали. Как чувственно. Подманивали болью, подделываясь под
страсть.
ли, как бы по делу собравшись, на стареньком комоде. Как на взгорье,
рядком, С бабы с расставленными руками, медведи с расставленными лапами.
Аляповатые. Схожие. Издали один к одному. Конвейер и здесь не отпускал
душу старика: хотелось однообразия. Старый монстр, казалось, и жену бра-
нил за то, что ее чувство жизни не состояло в чувстве ровно отстукиваю-
щего времени.
глины, и потому он мог ворчать, попрекать, чуть ли не из дому гнать, так
сильно и по всем статьям она проиграла ему в затяжной, в вечной войне с
мужчиной. Зато у нее оставалось последнее преимущество: она женщина, и
она проживет на два десятка лет дольше. Он все времЯ ей об этом напоми-
нал. Она тотчас краснела, смущалась. (Она своего будущего долголетиЯ
стыдилась.) Он шлялсЯ по рынкам, собирал игрушки, а то и попивал пивко,
сидЯ за домино во дворе, и до самого момента его возвращениЯ домой она
не отходила от плиты, от стряпни. Сычев возвращалсЯ и все сжирал, гру-
бые, большие куски, огромнаЯ тарелка С ел без разбору.
и на менЯ С еще, еще подпихни малость!.. Кряхтел. Старушка Сычиха (сей-
час подойду к ней) в ожидании всЯ извелась, стоны стали тонкие, как у
мышки. Мучил стыд, мучил возраст. И было еще смущение: как это она ляжет
на проливающуюсЯ грелку.
Акунин Борис
Шилова Юлия
Василенко Иван
Шилова Юлия
Глуховский Дмитрий
Херберт Фрэнк