лицо гондольеру, который, стоя во весь рост позади него, четко обрисовывался
на фоне бледного неба. Это был человек с неприятной, даже свирепой
физиономией, одетый в синюю матросскую робу, подпоясанную желтым шарфом, в
соломенной шляпе, местами расплетшейся и давно потерявшей форму, но лихо
заломленной набекрень. Весь склад его лица, так же как светлые курчавые усы
под коротким курносым носом, безусловно не имели в себе ничего итальянского.
Несмотря на худобу, казалось бы делающую его непригодным для ремесла
гондольера, он весьма энергично орудовал веслом, при каждом взмахе
напружинивая все тело. Раза два при большом усилии он поджимал губы, обнажая
два ряда белых зубов. Нахмурив рыжеватые брови и глядя поверх головы
приезжего, он вдруг сказал решительно, даже грубовато:
Святого Марка. Там я пересяду на вапоретто.
наглый и столь непринятый здесь в отношении иностранца тон показался ему
непозволительным. Он сказал:
хранение. Вам придется повернуть.
о нос гондолы. Затем опять послышалось невнятное бормотанье: гондольер
беседовал сквозь зубы сам с собой.
решительным человеком, разве мог бы наш путешественник настоять на своем? Но
как мягко было бы ему покоиться на подушках, не вздумай он возмущаться!
Разве не желал он, чтобы этот путь длился долго, вечно? Самое разумное
предоставить вещам идти, как они идут, а главное -- самое приятное. Какие-то
расслабляющие чары исходили от его сиденья, от этого низкого кресла, обитого
черным, так сладостно покачивавшегося при ударах весла своенравного
гондольера за его спиной.
шевельнулось в Ашенбахе, но не пробудило в нем мысли об энергичной
самозащите. Еще досаднее, думал он, если все сведется к простому
вымогательству. Некое подобие чувства долга или гордости, как бы
воспоминание, что надо предупредить беду, заставило его еще раз собраться.
Он осведомился:
машинально произнес:
туда, куда мне надо.
меня везешь! Даже если ты заришься на мой бумажник и ударом весла в спину
отправишь меня в Аид, это будет значить, что ты вез меня хорошо".
лодка с бродячими музыкантами, мужчинами и женщинами, которые пели под
аккомпанемент гитар и мандолин; назойливо догоняя гондолу, они едва не
касались ее борта и оглашали тишину над водой корыстными звуками итальянских
песен для иностранцев. Ашенбах бросил монету в протянутую с лодки шляпу. И
опять стало слышно бормотание гондольера, отрывочно беседовавшего с самим
собой.
прибыли на место. Двое муниципальных чиновников, заложив руки за спину и не
сводя глаз с лагуны, прохаживались по берегу. Ашенбах вышел из гондолы и
ступил на мостки, поддерживаемый одним из тех вооруженных багром стариков,
что непременно стоят на всех пристанях Венеции; и так как у него не нашлось
мелочи, он направился в расположенный около мола отель, чтобы разменять
деньги и по собственному усмотрению рассчитаться с гондольером. В вестибюле
ему выдают мелкие купюры, он возвращается, его чемоданы 1уже сложены на
тачку, а гондола и гондольер исчезли.
человек без патента! Один только у нас и есть такой. Другие позвонили сюда
по телефону. Он заметил, что его ждут, И улизнул.
бросил в нее монету. Он велел везти свой багаж в отель и пошел следом за
тачкой по аллее; по белым цветом цветущей аллее с тавернами, лавками и
пансионами по обе стороны, что, пересекая остров, спускалась к морю.
террасу и, не задерживаясь в вестибюле и в следовавшем за ним огромном
холле, направился прямо в контору. Так как он заранее дал знать о своем
прибытии, его встретили с услужливым почтением. Администратор, маленький,
тихий, льстиво-предупредительный человечек с черными усами, одетый в сюртук
французского покроя, поднялся с ним в лифте на второй этаж и указал ему его
комнату, очень приятно выглядевшую, с мебелью вишневого дерева, множеством
очень пахучих цветов и высокими окнами, из которых открывался вид на море.
После того как администратор удалился, Ашенбах подошел к одному из них, --
служитель в это время вносил и размещал в номере его чемоданы, -- и стал
смотреть на пляж, почти безлюдный в эти часы, и на пасмурное море, которое,
как всегда во время прилива, посылало на берег невысокие, длинные, покойно и
равномерно набегавшие волны.
расплывчатее и в то же время глубже, чем если б он находился на людях, его
мысли весомее, прихотливее, и на них неизменно лежит налет печали. Картина
мира, ощущения, которые легко можно было бы потушить единым взглядом,
смешком, обменом мнений, его занимают больше чем следует; в молчании они
углубляются, становятся значительным событием, авантюрой чувств,
неизгладимым впечатлением. Одиночество порождает оригинальное, смелое,
пугающе прекрасное -- поэзию. Но оно порождает и несуразицу,
непозволительный абсурд. Так, дорожные перипетии, гнусный старый франт с его
лопотаньем о красотке и отверженный гондольер, не получивший своих
заработанных грошей, и сейчас еще тревожили душу путешественника. Нимало не
затрудняя разум, не давая, собственно, даже материала для размышлений, все
это тем не менее по самой своей сути представлялось ему необычно странным и
в странности своей тревожным. Меж тем он глазами приветствовал море и
радовался, что так близка теперь, так достижима Венеция. Наконец он отошел
от окна, освежил лицо водою, отдал дополнительные распоряжения горничной,
ибо хотел быть как можно более удобно устроенным, и велел лифтеру в зеленой
ливрее отвезти себя вниз.
прибрежный бульвар и прошел изрядный кусок в направлении отеля Эксцельсиор,
Когда он возвратился, уже было время переодеваться к ужину. Он проделал это
неторопливо и обстоятельно, так как привык работать, одеваясь, и все же
спустился в зал слишком рано. Там, впрочем, уже находилось немало гостей,
между собой незнакомых и притворно друг другом не интересующихся, но с
одинаковым нетерпением ожидавших ужина. Взяв со стола газету, он опустился в
кожаное кресло и стал наблюдать за собравшимися. Общество приятно отличалось
Трубников Александр
Земляной Андрей
Буркатовский Сергей
Круз Андрей
Журавлев Владимир
Березин Федор