Чтение 5–й страницы книги ~Я умею прыгать через лужи~

мыши в моей комнате под полом, ведь я из-за темноты боялся ночью подойти к
бачку напиться воды. Иногда я задумывался: что сказали бы люди, если бы они
узнали об этом?

Но люди настойчиво твердили, что я храбрец, и я принимал эту похвалу с
тайной гордостью, хотя и испытывал при этом чувство какой-то вины.

Прошло несколько дней; я сроднился с палатой и моими соседями и уже
чувствовал свое превосходство над новичками, которые нерешительно входили в
палату, смущенные устремленными на них взглядами, охваченные тоской по дому,
по привычной постели.

Больные разговаривали со мной иногда покровительственно, как обычно
говорят взрослые с детьми, иногда шутливо, желая позабавиться и видя во мне
мишень для своих острот, порою же обращались ко мне просто оттого, что
иссякали другие темы для разговора. Я верил всему, что они говорили, и это
их забавляло. Они взирали на меня с высоты своего многолетнего опыта и, так
как я был простодушен, считали, что я не понимаю, когда речь идет обо мне.
Они говорили про меня так, словно я был глух и не мог их услышать.

- Он верит всему, что ему говорят, - рассказывал новичку парень
лежавший напротив. - Послушайте-ка сами. Эй, весельчак, - обратился он ко
мне, - в колодце у вашего поселка живет ведьма, правда?

- Да, - ответил я.

- Видите, - продолжал тот. - Смешной малыш. Говорят, он никогда не
будет ходить.

Я решил, что он дурак. Я не мог понять, почему они вообразили, что я
никогда не буду ходить. Я-то знал, что ждет меня впереди. Я буду объезжать
диких коней и кричать "ого-го!" и размахивать шляпой, а еще я напишу книгу
вроде "Кораллового острова".

Мне нравился второй сосед. Вскоре после того, как я очутился в палате,
он сказал:

- Давай дружить. Хочешь, чтобы мы были товарищами?

- Идет, - ответил я.

В одной из моих первых книжек была цветная картина, благодаря которой у
меня создалось впечатление, что товарищи должны стоять рядом и держаться за
руки. Я сообщил ему это, но он сказал, что это вовсе не обязательно.

Каждое утро он приподнимался на локте н, отбивая такт рукой,
внушительно говорил:

- Помни всегда, что самые лучшие в мире ветряные мельницы - это
мельницы братьев, Макдональд.

Я был доволен, что узнал, какая фирма делает лучшие в мире мельницы.
Это заявление так прочно запечатлелось в моей памяти, что и много лет спустя
оно определяло мое отношение к ветряным мельницам.

- А что, их делает сам мистер Макдональд с братом? - как-то спросил я.

- Да, - ответил он. - Старший Макдональд - это я, Ангус. - Он
неожиданно откинулся на подушку и раздраженно произнес: - Один бог знает,
как они справятся там без меня с заказами и всем прочим. Всюду нужен глаз да
глаз. - Тут он обратился к одному из больных; - А что пишут сегодня в
газетах о погоде? Будет засуха или нет?

- Газета еще не пришла, - ответил тот. Ангус был самым рослым и
широкоплечим из всех обитателей нашей палаты. У него бывали приступы боли и
тогда он громко вздыхал, или ругался, или испускал тихие стоны, которые меня
пугали:

Утром после беспокойной ночи, он обычно говорил, ни к кому в
отдельности не обращаясь:

- Ну и намучился же я за ночь.

у него было большое, чисто выбритое лицо с глубокими складками от
ноздрей до уголков рта. Кожа на его ляпе была гладкая, как клеенка. У него
был подвижный, чуткий рот, который легко расплывался в улыбке, когда Ангус
не чувствовал боля.

Он часто, повернув голову на подушке, подолгу молча смотрел на меня.

- Почему ты так долго молишься? - как-то спросил он меня и в ответ на
мой изумленный взгляд добавил: - Я видел, как шевелятся твои губы.

- У меня ведь очень много просьб, - объяснил я.

- Каких просьб? - спросил Ангус.

Я смутился, но он сказал:

- Что же ты запнулся? Рассказывай, ведь мы же товарищи.

Я повторил ему мою молитву, а он слушал, устремив взгляд в потолок и
скрестив руки на груди.

Когда я кончил, он повернулся и посмотрел на меня:

- Ты ничего не упустил. Задал ему работенку. Выслушав все это, господь
бог составит о тебе неплохое мнение.

Эти слова обрадовали меня, и я решил попросить бога, чтобы он помог и
Ангусу.

Моя молитва перед сном оказалась такой длинной потому, что у меня к
богу было множество просьб, и число их все возрастало. С каждым днем у меня
появлялись все новые нужды, а так как я опускал ту или иную просьбу лишь
после того, как она удовлетворялась, а число услышанных молений было
ничтожно, то молитва стала такой громоздкой, что я уже со страхом приступал
к ее повторению. Мать не позволяла мне пропускать занятия в воскресной школе
и научила меня моей первой молитве - она была в стихах, начиналась словами
"кроткий, Добрый Иисус" и кончалась просьбой благословить многих людей, в
том числе моего отца, хотя я всегда был убежден, что он-то в благословениях
не нуждается. Однажды я увидел выброшенную кем-то вполне хорошую, на мой
взгляд, кошку и вдруг испугался ее застывшей неподвижности; мне объяснили,
что она мертвая. И вот теперь по вечерам в кровати мне казалось, что я вижу
мать и отца, лежащих так же неподвижно, с оскаленными зубами, как эта
кошка... И я в ужасе молился о том, чтобы они не умерли раньше меня. Это
была самая серьезная моя молитва, которую нельзя было пропускать.

После некоторого размышления я решил включить в молитву и мою собаку
Мэг и просить о том, чтобы бог сохранил ей жизнь, пока я не стану взрослым
мужчиной и не смогу перенести ее утрату. Побаиваясь, что я прошу у бога
слишком многого, я добавил, что, как и в случае с Мэг, я согласен
удовлетвориться, если мои родители доживут до тех пор, пока мне исполнится,
скажем, тридцать лет. Мне казалось, что в таком почтенном возрасте слезы -
уже пройденный этап. Мужчины никогда не плачут.

Я молился о том, чтобы поправиться, и неизменно добавлял, что если бог
не возражает, то я хотел бы выздороветь не позже рождества, до которого
оставалось два месяца.

Надо было помолиться и о моих птицах и зверюшках, которые жили в
клетках и загородках на заднем дворе, так как теперь, когда я не мог сам
кормить их и менять им воду, всегда была опасность, что об этом позабудут. Я
молился, чтобы об этом никогда не забывали. Моего попугая Пэта, сердитого
старого какаду, надо было каждый вечер выпускать из клетки, чтобы он полетал
среди деревьев. Иногда соседи жаловались на него. В дни стирки он садился на
веревки с бельем и сдергивал прищепки. Рассерженные женщины, видя, что
чистые простыни лежат в пыли, бросали в Пэта палками и камнями, и мне
приходилось молиться, чтобы они не попали в него и не убили.

Молился я и о том, чтобы стать хорошим мальчиком.

Ангус, высказав свои замечания о моих молитвах, спросил меня:

- Как по-твоему, что за малый - господь бог? Какой он из себя?

Я всегда представлял себе бога в виде силача, одетого; в белую
простыню, подобно арабу. Он восседал на стуле, упираясь локтями в колени, и
посматривал на мир внизу. Глаза его быстро перебегали от одного человека к
другому. В моем представлении бог не был добрым - он был только строгим.
"Вот Иисус, - думал я, - он добрый, как мой отец, но только никогда не
ругается". Однако то обстоятельство, что Иисус ездил обычно на осле и
никогда не скакал верхом на лошади, вызывало у меня большое разочарование.

Однажды отец, сняв новые сапоги, которые он разнашивал, переобулся в
эластичные сапоги фирмы "Джилспай"; при этом он с чувством воскликнул:

- Вот эти сапоги изготовлены на небе.

С тех пор я был уверен, что Иисус ходит в эластичных сапогах фирмы
"Джилспай".

Когда я сообщил все это Ангусу, он заметил, что, возможно, у меня более
верное представление о боге, чем у него.

- Моя мать, - сказал он, - всегда говорила по-гэльски. Бог мне казался
сгорбленным стариком с белой бородой, окруженным толпой старух, которые
вяжут и разговаривают по-гэльски. Мне казалось, что у бога на глазу повязка,
а моя мать говаривала: "Это все мальчишки камнями швыряются". Я не
представлял, чтобы бог что-нибудь делал, не посоветовавшись предварительно с
моей матушкой.

- Она вас шлепала? - спросил я его.

- Нет, - ответил он задумчиво. - Нас, детишек, она никогда не била, но
богу от нее сильно доставалось. -

Один из больных, лежавших на кровати слева, что-то сказал ему.

- Не тревожьтесь, - ответил Ангус, - я не хочу поколебать его веру. Он
сам до всего додумается, когда станет взрослым.

Хотя я верил в бога и часть вечера посвящал молитве, я все же считал
себя существом, от него независимым. Ему нетрудно было меня обидеть, но
тогда я бы никогда больше с ним не заговорил. Я боялся его потому, что он
мог заставить меня гореть в адском огне. Об этом нам говорил учитель
воскресной школы. Но еще больше, чем адского огня, я боялся стать подлизой.

Когда, охотясь за кроликами, Мэг повредила себе плечо, я почувствовал,
что бог сильно подвел меня, и решил в будущем сам заботиться о благополучии
Мэг, отказавшись от его услуг. В этот вечер я не молился.

Заговаривая о боге, отец всегда его критиковал, но мне его отношение к
богу нравилось: оно означало, что я могу положиться на отца, если бог
окажется не на высоте, - недаром отец перевязал плечо Мэг, Но все же меня
беспокоил тон, каким он говорил о боге.

Однажды отец отвел кобылу к старику Дину, у которого был жеребец. Дин
спросил, какой масти хотел бы он получить жеребенка.

- Я знаю способ, чтобы сделать любую масть, - хвастал Дин.

- А можешь ли ты сделать так, чтобы был жеребец или, скажем, кобыла? -