хочет, а стоит дать, так он тут же на тебе и заснет, да еще в
рот тебе напустит слюней из какого-нибудь своего поганого сна,
где ему дают то, что наяву никогда бы не дали. Да и не вдруг
выберешься из-под него. Вот тебе клубок, держи, пока не
заснешь. Смотри только не порви нитку. Если порвешь, тот, кому
я вяжу, пропал.
свою красиво вылепленную руку.
плачет, как слабый голод. Или, лучше сказать, слабый голод,
который ищет боль.
боль и голод на дне души после гостя обычно появляются сами, не
будь я тем, кто носит белую бороду под черной. Мне известно, в
какую чашу вина не доливают.
уши. Знаешь сколько их было, тех, кто провел ночь под этими
волосами?
родилась.
горшка пук ежиной травы, взяла ее в рот, языком завязала в узел
и показала узел Софронию.
женского хлеба ты еще не пробовал. Что? Никак не откроется
третий глаз? Ну-ну, не бойся. Даже остановившиеся часы иногда
показывают время правильно... Давай научу тебя, как молиться в
четыре руки, если ты кое-что отгадаешь.
гитару и протянула ему.
заходи.
положил руку себе на грудь и застонал.
боль под сердцем, которая плачет, как слабый голод?
а икону ликом к стене и легла в постель к Софронию. На каждой
груди у нее было что-то наподобие маленькой груши.
матери, -- проговорила она неслышным шепотом, губы к губам...
ветру!
Мартина-исповедника, кто-то разбудил молодого поручика Опуича в
глубине его дома в Триесте.
глубокий, как будто он доносился из ее женского лона, --
подсвечник ваш пусть будет единственным из тысячи! Волк-то и в
стаде овцу зарезать может. Ой-ой-ой, золотые мои. Не ходите на
сторонку, где слезы льют, не ходите к черному оврагу, с берега
счастья и лада не ходите на берег, где лес да ветер, где все,
что весит и стоит, идет за цену шапки без головы. А и на другой
стороне поберегитесь! Как бы не перебрался к вам сынок мой,
разбойник, у которого из глаз выглядывает мрак, а из-за зубов
поцелуи. Он вас настигнет и там, куда никакая чума не
доберется... Ой-ой-ой, золотые мои...
украшенными седыми прядями, которые были гораздо короче черных
волос, так как седина растет медленнее. На него смотрели
зрачки, покрытые рябинками, как змеиные яйца. Прежде чем
поднять веки и увидеть все, Софроний почувствовал всегда
сопровождавший ее запах акации и по этому запаху узнал свою
мать. Вместе с ней над постелью склонилось четыре или пять
женщин в шуршащих платьях с кринолином и лысый молодой человек
с черными усами.
приговаривала мать, поворачивая икону ликом в комнату. -- Что
клюет курица? Пшеницу. А чем кормят часы? Тиканьем, милый мой.
Послушай, они клюют и тикают одно и то же: сей-час! сей-час!
сей-час!
вскрикнули, увидев его нагого и в полной готовности.
пойдешь? -- взорвалась госпожа Параскева и, скрестив руки,
схватила себя за уши.
что фундамент ее с одного бока оседает, поэтому нижний край
икон, висевших на южной стене, немного отделялся от ее
поверхности. Участок земли, на котором построили церковь, лежал
над подземными водами. Во время службы кто-то наступил Софронию
на шпору, он обернулся и увидел Петру, одетую в черное. Она
сверкнула улыбкой с драгоценным камнем на дне.
окружающих, -- та, что стоит возле иконы святого Алимпия, вон
та, которая обернула косу вокруг шеи, это твоя сестра Сара. Она
носит перстень под языком, чтобы обмануть голод, а вечером
вместо перчаток натягивает на руки носки, потому что нет у нее
никого, кто бы ее согрел. Та, рядом с твоей матерью, которая
может перепоясаться ресничкой, -- это твоя невестка Аница. Ей
можно между грудями налить бокал вина и выпить, и ни одна капля
не прольется. А возле нее -- другая твоя невестка, Мартица, и
кое-что от нее получить так же легко, как легко заставить ее
прослезиться. Если она тебе приснится, переверни подушку на
другую сторону, и она тоже увидит тебя во сне. А тот лысый --
ее муж и твой брат Лука. Сейчас он держит в руке камень, чтобы
не заснуть во время службы. Если заснет, камень упадет и
разбудит его. А твоя мать говорит, что камень он держит и в
постели, когда заваливается с Мартицей...
Параскева Опуич, усаживаясь за накрытый на двенадцать персон
стол, -- а потом окунем взгляд в суп. А вот что я говорю им,
еретикам, о Тебе, Господи, хранящий на пороге наше счастье. Чья
повозка меня везет, тому я и коня нахваливаю! Помилуй, Господи,
хозяина нашего и моего повелителя Харлампия, очисти руки и его,
и наши, Господи, перед хлебом Твоим и кровью Твоею, ибо руки
Твои извечно чисты и глаголы Ты в них не берешь. Буду хранить
себя, Господи, храни и Ты и меня, и все, что принадлежит нашему
Харлампию. Аминь.
хлеба и засунула себе за пояс.
твоих невесток, -- шесть месяцев в году у них июнь, а декабрь
едва заглядывает к ним в дом. И все это подарил им отец наш,
Харлампий. Ты только посмотри, Марта: пирожки жареные с
пахучими травами; глянь, Марко, поросенок, запеченный в сахаре,
и капуста, заквашенная в день святого Луки; возьми, Сара,
вареников, а ты, Лука, знаю, больше всего любишь сардины,
сваренные в вине, берите, детки мои, и голубков и с двумя, и с
тремя крылышками... Любуйтесь на эту красоту да кушайте. Все
сладостью растекается во рту, греет, пощипывает язык, хрустит
на зубах, сок пускает, за ушами потрескивает, горло распирает.
А как проглотишь, снова возвращается, в нос шибает. Да и после
того как в живот проскочит, след оставляет: воспоминания,
сладкие воспоминания, которые тебя, как икону, целуют... А ты,
Аница, заткни за ухо чесночную дольку, от нечистой силы, она от
тебя совсем близко ходит и от шалопая моего, Софрония, который
чужой жаждой напивается да чужим голодом наедается. А знаешь ли
ты, Софроний, что вкуснее всего?
Акунин Борис
Суворов Виктор
Афанасьев Роман
Шилова Юлия
Пехов Алексей
Андреев Николай