был немножко философом, особенно после изрядной выпивки. Любил потолковать о
бытии, о смысле жизни, о вещи-в-себе, о Фрейде, Ницше и Канте. Бригадир наш
был человек уникальный, и мало кто мог понять его, когда он заводил речь о
высших материях. Бригада его тут же начинала зевать от скуки и пялиться в
потолок. Но Колян уже ничего не замечал: оседлав своего любимого конька, он
несся во весь опор сквозь дремучие дебри крутых философских наворотов.
длиннющий монолог на одну из своих излюбленных тем. Дабы упредить его и не
дать развернуться бригадирскому красноречию, от которого у всех нас начинали
вянуть уши, я сунул ему под нос газету.
еле ворочая языком. -- Ну и что?
его прорвет. Я не ошибся. Колян икнул в третий раз, скривил рот в
снисходительной усмешке, скосил и без того уже косые глаза на кончик своего
носа и взял слово.
ты, Васька, друг мой закадычный, что вопросом своим -- ик! -- поверг ты меня
в уныние и тоску невы... невыраз-зимую? Что ты видишь в этой своей серой,
будничной жизни? Одну лишь видимость бытия. А я, Васька, зрю в корень, в
самую что ни на есть антиномистически-монодуалистическую полноту абсолютной
реальности. Ик! Зрю, Васька, и вижу м-многое. У-у, чего я только там не
вижу. Такое порой приви... привидится, что... А, да ты все одно не поймешь,
ибо погряз ты в рутине своего невежества. Погряз, Васька, и нету у тебя,
Васька, стержня, оси, идеи... Дай я тебя п... п... целую. Не желаешь? Ик. Не
желаешь.
для тебя все равно что потемки беспросветные. С-сумерки, Васька, темень
ночная. Непостижимое инобытие. А непостижимое, Васька, постигается через
постижение его непостижимости. Какое, спрашиваешь, нынче число? Отвечу тебе
словами великого Сократа: а хрен его знает!
которого можно было не иначе как шестью бутылками водки, внезапно
встрепенулся и мечтательно произнес:
Тоже, бывало, любил о жизни потрепаться и идеи всякие говорил. Лысый был,
как моя коленка, с бородавкой на носу, в очках. Чудной был человек. Такое
порой отмочит, что хоть башкой об стенку бейся. Я и бился поначалу, а потом
ничего, привыкать начал.
чрезмерного увлечения спиртом "рояль", вот меня и спровадили туда для
поправки здоровья.
отрекся от этого своего блудословия. А вот Христос, так тот до сих пор бока
на койке казенной пролеживает. Видно, долго ему еще люминал глушить. Стойкий
мужик, братцы, кремень каких мало. "Не отрекусь, говорит, от истины, и все
тут. Истина, говорит, превыше всего". Все ожидал, бедолага, нашествия
жидо-масонов, ждал, когда же распнут его, сердешного, за правду-матку. Он и
крест-то уже изготовил, мелом на палатной двери изобразил, как раз по своему
росточку плюгавому, все примерялся к нему, пристраивался. Уважал я его,
братцы, за многое. Водку, к примеру, только "кристалловскую" потреблял.
Кремень, а не человек.
впечатление.
разбирает меня тоска. Просто уши вянут вас слушать. И до чего ж вы, мужики,
темный народец!
самый подбородок уперся. Потом хлопнул очередной стакан и медленно, с
достоинством, сполз под стол, где и отключился.
прочухается.
столу, наполнил до краев стакан и официально заявил:
поморщившись. -- Сейчас окосею.
побагровела, на толстых, как у папуаса, губах заиграла идиотская ухмылка,
массивная челюсть отвисла, и на мою газету, и без того обильно усеянную
окурками и залитую водкой, упал тлеющий бычок. Я и глазом моргнуть не успел,
как в дедморозовском подарке, вокруг вовкиного бычка, образовалась дыра.
появилась рука и сдернула мою газету со стола.
газетку, он тут же уволок ее в свой угол, где и принялся жадно читать. Как
обычно: снизу вверх и справа налево, начиная с последней страницы. Как и
положено правоверному последователю Аллаха. Я махнул рукой -- грех обижаться
на юродивого.
разговоры как-то разом прекратились, все кивали, сопели и пускали пузыри.
Нужная кондиция была достигнута.
тоже закивал и отключился.
то домой в тот день я приполз на карачках. А я ей верю.
-==Глава шестая==-
змеев-горынычей и злобно косилась на мою спящую персону. У одних были
шашечки на чешуйчатых боках, словно у такси, другие сжимали в своих лапищах
по одной, а то и по паре монтировок. Утром, едва продрав глаза, я твердо
решил: все, баста, больше никакой водки, а то ведь недолго и в Кащенку
угодить. Психушки мне сейчас только и не хватало для полного счастья. Хорош,
мужики, пора завязывать.
Что ж, придется выбираться из дерьма в одиночку. Ну да не впервой.
Мир воспринимался с трудом, сквозь муть в глазах, шум в ушах и пелену в
мозгах. Организм трясло, как при армянском землетрясении, в нутре бушевал
пожар, правый глаз заплыл, а рук и ног я не чувствовал вообще. Хреново твое
дело, Василь Петрович, сказал я себе, тебе ведь еще на работу пилить. Не
отбросить бы тебе с перепою коньки.
Кое-как собрался и отправился на смену.
Иванычем, нашим почтальоном, классным мужиком и большим любителем заложить
за воротник. Распил я с ним, помню, не одну бутылочку, это уж точно.
инопланетянина.
соболезнуя.
языком.
Погоди-ка, а не ты тут вчера с двумя бомжами поцапался?
тебе еще фингал под глазом поставил. -- Он присмотрелся ко мне
повнимательнее. -- Ага, так и есть, светится-то фонарь. А уж какую, Вась,
ахинею ты нес! Будто вернулся ты только что из командировки... э-э... из
какой-то там Занзибарской губернии, где вместе с каким-то Сократом
новенькими "жигулями" одаривал тамошних психов, и что был ты Дедом Морозом,
а этот твой Сократ вроде как в учениках у тебя ходил и мешок с "жигулями" за
тобой таскал. -- Он снова покачал головой. -- Плохи твои дела, Василь
Петрович, заговариваться начинаешь. Как бы рецидив у тебя не вышел. Что, так
ничего и не помнишь?
этих делах толк понимаю.
безмозглый осел, и поэтому читать мне мораль бесполезно. Не надо, Иваныч,
мне мозги продувать, там так и так ветер гуляет.
Прозоров Александр
Шилова Юлия
Мичурин Артем
Белов Вольф
Афанасьев Роман
Суворов Виктор