Встретиться они договорились в будущий вторник, в час дня. После
этого Корин сумела добежать до патефона и, включив его, повернула
регулятор громкости направо до отказа.
Она в упоении слушала хлынувшую в комнату молдавскую музыку,
представляя себе грядущую встречу.
Девятое января 1937 года было холодным и промозглым. Китайский
ресторан находился кварталах в четырех от университета, а вовсе не за
углом, как подумала Корин. Водитель, который ее вез, не мог найти его.
Заведение, втиснутое между магазином деликатесов и скобяной лавкой, не
имело выхода на Бродвей. Таксист недовольно бубнил, что не знает этого
района и что его обманули. В конце концов Корин велела ему подъехать к
обочине. Она пошла дальше пешком и сама отыскала ресторан.
Войдя внутрь, Корин выбрала кабинку напротив двери. Она успела
заметить, что только у нее нет с собой ни учебника, ни тетради. Ей
показалось, что ее норка выглядит здесь нелепо и вызывающе. После стылого
январского воздуха горело лицо. На столике, который занимали до нее двое
здоровенных парней, остались лужицы чая.
Пришла она на десять минут раньше, но сразу же стала посматривать на
дверь. Они с Фордом не условились по телефону о том, как узнают друг
друга, так что ей оставалось положиться на тонкое наблюдение Роберта
Уэйнера, заметившего, что поэты почти никогда не похожи на поэтов,
поскольку опасаются ущемить права мозольных операторов - вылитых Байронов
да еще на смутное воспоминание о маленьком светловолосом мальчике с
мелкими чертами лица. Корин нервно открывала и снова защелкивала замочек
на серебряном браслете наручных часов. Потом она его сломала. Когда она
стала чинить браслет, мужской голос у нее над головой произнес:
- Корин?
- Да.
Сунув покалеченные часы в сумочку, она поспешно протянула руку
мужчине в сером пальто.
Внезапно оказалось, что Форд уже сидит и улыбается ей. Теперь Корин
была вынуждена смотреть прямо на него. На столе не оказалось даже стакана,
к которому можно было бы потянуться.
Если бы Форд был циклопом, возможно, Корин задрожала бы от радости.
Но тут вышло совсем наоборот. Форд был мужчиной. К счастью, он носил очки,
которые мешали ему быть ослепительным мужчиной. Я не возьмусь оценить
непосредственное воздействие его наружности на неиспользованные внутренние
ресурсы Корин. Она, разумеется, дико разволновалась, но, правда, тут же
взяла себя в руки и светски заметила:
- Я жалею, что не надела блузку попроще.
Форд хотел что-то ответить, но не успел. Выскочивший из-за его спины
официант-китаец протянул ему размноженное на ротапринте засаленное меню.
Официант знал Форда. Он тут же доложил, что вчера кто-то забыл на столе
книгу. Форд подробно объяснил официанту, что книга принадлежит не ему, а
человеку, который придет попозже. Остановив официанта, пожелавшего
передать эту информацию хозяину, Форд заказал еду для Корин и для себя.
Потом он посмотрел на Корин и улыбнулся, мило и даже тепло.
- Да, ничего себе вечер, - заметил он, будто вспомнил субботнее
сборище у Смитов, о котором они не успели вдоволь посудачить. - А как тот
человек? Секретарь твоего отца, если не ошибаюсь?
- Мистер Миллер? Украл у папы уйму денег и удрал в Мексику. Скорей
всего, его дело уже закрыто. Форд кивнул.
- А как твоя собака? - спросил он.
- Умерла, когда я училась в колледже.
- Хорошая была собака. А сейчас ты чем-нибудь занимаешься, Корин?
Работаешь? Ты ведь была богатая девчушка, верно?
Они разговорились - то есть Корин разговорилась. Она рассказала Форду
о работе, о Европе, о колледже, об отце. Почему-то она вдруг рассказала
ему все, что знала о своей красивой, взбалмошной матери, которая в 1912
году в длинном вечернем платье бросилась за борт с прогулочной палубы
"Величавого". Она рассказала ему о парне из Детройта, вылетевшем на полном
ходу из машины в Канне. Она рассказала о том, как ей оперировали носовые
пазухи. Она рассказала ему - ну просто обо всем. Вообще-то Корин не была
болтливой, но в тот раз ее прямо-таки понесло. Оказалось, были целые годы
и отдельные дни, стоившие того, чтоб о них вспомнить. Кстати, Форд, как
выяснилось, умел замечательно слушать.
- Ты не ешь, - вдруг заметила Корин, - совсем ни к чему не
притронулся.
- Не беспокойся. Продолжай.
Охотно повинуясь, Корин снова заговорила.
- У меня есть приятель, Бобби Уэйнер - в журнале он мой босс -
знаешь, что он сказал мне вчера? Он сказал, что в американской поэзии есть
две строчки, от которых он опупевает. Бобби обожает такие словечки.
- И что же это за строчки?
- Одна Уитмена: "Я - человек, я мучился, я был там", и еще твоя...
только мне не хочется повторять сейчас, пока мы едим, как это называется -
чау-мейн? В общем, про человека на острове внутри другого острова.
Форд кивнул. Он, между прочим, часто кивал. Это, конечно же, была
защитная реакция, но вполне симпатичная.
- А как... как ты стал поэтом? - начала Корин и запнулась, потому что
от волнения неточно сформулировала вопрос. - То есть я не о том. Я хотела
спросить, как ты сумел получить образование? Ведь тебе пришлось бросить
школу... когда мы последний раз виделись.
Форд снял очки и, подслеповато поглядев на них, протер носовым
платком.
- Да, пришлось, - согласился он.
- Ты учился в университете? И тебе приходилось все время работать? -
простодушно допытывалась Корин.
- Нет, нет. Я сперва накопил денег. Школу я кончал во Флориде и
работал там у букмекера.
- У букмекера, правда? Это как, на бегах?
- На собачьих бегах. Их устраивали по ночам, а днем я мог ходить на
уроки.
- А разве закон не запрещает несовершеннолетним работать у
букмекеров?
Форд улыбнулся.
- Я не был несовершеннолетним, Корин. Я пошел снова учиться в
девятнадцать лет. Мне сейчас тридцать, а университет я закончил всего три
года назад.
- Тебе нравится преподавать?
Форд ответил не сразу.
- Я не могу писать стихи целыми днями. А когда не пишу, с
удовольствием рассуждаю о поэзии.
- А чем ты еще любишь заниматься? Я хочу сказать... Ну да, чем ты
любишь заниматься?
На этот раз Форд думал еще дольше.
- Пожалуй, ничем. Занимался кое-чем. Но бросил. Вернее, мне надоело.
Заставил себя перестать. Это трудно объяснить.
Корин понятливо кивнула, однако ее мозг уже переключился на любовную
волну. Следующий вопрос был на редкость для нее необычен, но такой, видно,
выдался день.
- Ты любил кого-нибудь? - спросила она, потому что ей вдруг стало
страшно интересно узнать о его женщинах: сколько их было и какие.
Ясное дело, она спросила Форда не грубо, не в лоб, как может
показаться, когда читаешь. В вопросе, конечно же, присутствовало ее
угловатое обаяние, так как Форд от души расхохотался.
Немного поерзав на сиденье - кабинка была тесная и неудобная - он
ответил:
- Нет, не любил.
Сказав так, он нахмурился, словно художник в нем опасался, что его
обвинят в намеренном упрощении или работе с негодным материалом. Он
взглянул на Корин, надеясь, что она успела забыть, о чем спросила. Она не
забыла. Красивое лицо Форда снова посуровело. Затем он, видимо, догадался,
что именно ее интересует, вернее, что должно интересовать. Так или иначе,
его сознание стало отбирать и сопоставлять факты. Наконец, возможно, чтобы
не обижать Корин, Форд заговорил. Голос у него был не особенно приятный.
Сипловатый и какой-то неровный.
- Корин, до восемнадцати лет я совсем не встречался с девчонками - ну
разве что ты пригласила меня на день рожденья, когда я был маленький, И
еще когда ты привела свою собаку, чтоб показать мне - помнишь?
Корин кивнула. Она страшно разволновалась.
Но Форд опять поморщился. Очевидно, ему самому не понравилось то, как
он начал. Было мгновенье, когда он, похоже, решил не продолжать... И все
же неприкрытый интерес на лице Корин заставил его рассказать необычную
историю своей жизни.
- Мне исполнилось почти двадцать три года, - сказал Форд решительно,
- а кроме школьных учебников я читал только книжки из серий про
Мальчиков-разбойников и про Тома Свифта. - Последнее он подчеркнул, хотя
держался сейчас совершенно хладнокровно, будто речь шла о вполне
нормальных вещах. - Никаких стихов, кроме коротеньких баллад, которые мы
заучивали наизусть и декламировали в начальной школе, я не знал, -
объяснил он Корин. - Почему-то и в старших классах Мильтон с Шекспиром все
уроки пролеживали на учительском столе. - Он улыбнулся. - Во всяком
случае, до моей парты не добирались.
Официант подошел, чтобы забрать у них пиалы и тарелки с недоеденным
чау-мейн и поджаренным рисом. Корин попросила оставить ей чай.
- Я уже давно был взрослым, когда узнал, что существует настоящая
поэзия, - продолжал Форд после того, как официант ушел. - Я чуть не умер,
пока ждал. Это... это вполне настоящая смерть, между прочим. Попадаешь на
своеобразное кладбище. - Он улыбнулся Корин - без всякого смущения - и
Лукин Евгений
Круз Андрей
Каргалов Вадим
Шилова Юлия
Смоленский Вадим
Сертаков Виталий