VIII
Черным снегом набухло на севере низкое небо позднего декабря. Короче стали
улицы, но выросли расстояния. Тьма поднялась за моей спиной. Я увидел
воздух - густой и неподвижный. Тусклым шаром собрался он вокруг
единственного фонаря, оставив улицу близкой ночи и сумеречному космосу.
Ночь взошла следом за мной. Я не звал ее с собою и не я привел ее. Но вышло
так, что пришла она за мной и теперь для всех, кто спросит, - почему пришла
ночь? - ответом будет, - он привел ее, - хоть это не ответ даже тому, кто
пожелает узнать, - как пришла она? Впрочем, и таких слов мне не услышать.
Они молчат, спрашивая, и отвечают молча. Ответ для них очевиден, а вопрос
не имеет смысла. На любой вопрос отвечают здесь: "Он виноват" и кивают в
мою сторону, подтверждая свою уверенность.
Они неправы. Неправота их мелочна и мстительна. Она подобна ледяной крупе
начинающегося бурана, что режет мне глаза. И как перед этим снегом, я
бессилен и беспомощен перед ней. Мои слова гаснут в свисте ветра, который
не только бьет в лицо, вызывая стынущие слезы, но заметает мои следы на
этой земле. Вот швыpнул он последние клочья воздуха в ночное небо, и низкие
его тени метнулись по острым, выметенным гладко сугробам.
- Новый караул пришел, товарищ сержант, - в глазке шевельнулись губы
часового.
- Спасибо, Бучинский. - Антон, прислушавшись, различил строевой шаг
караула. Заступал второй взвод его роты. Это значило, что кормить будут
неплохо и днем дадут поспать. Антон научился спать на столе, кладя ноги на
батарею. Так было теплее и удобнее, если разговор об удобстве тут возможен.
Ожидая визита начальников караула - старого и нового, он вложил тетрадь и
ручку в томик Хлебникова, который взял с собой, собираясь на гауптвахту.
Все это хозяйство сунул в карман шинели, а саму шинель повесил на батарею.
Антон опасался не строгости нового начальника караула, а посещения
"летучего голландца" - дежурного по части, который мог прийти на смену
караулов. Было бы жаль отдавать им Хлебникова, уж больно долго искал его
Антон. Нашел же почти случайно.
Хлебниковым обернулся для него высокий прибалт с внешностью истинного
арийца и фамилией Херманис. Его притащили на расправу вояки из первого
Антонова набора, оставленные на месяц в караульной роте, покуда "молодые"
не примут присягу. Херманис был "молодым". Из общего галдежа Антон понял
примерно следующее: Херманис чистил сапоги на лестнице, ведущей в казарму,
что считалось мелким криминалом. Чистили там сапоги и достойные
представители караулки. Занимались они этим делом спокойно и мирно, пока
какой-то ревнитель не увидел свежестриженную голову.
- Эй, дух, - сказал он, растирая щеткой по голенищу густой плевок, - у нас
сапоги чистят в курилке.
- Я не курю, - отвечал ему Херманис с вызывающе буржуазным акцентом. Именно
этого акцента не стерпело рабоче-крестьянское самосознание "ветеранов
учебки". Они доставили Херманиса к сержанту и окружили их, ожидая расправы,
скорой и немилосердной.
- Ты курил на лестнице? - намеренно тихо, чтобы, прислушиваясь, умолк
караульный взвод, спросил Антон.
- Я не курил. Я вообще не курю.
- Так что ж ты там делал? - Антон изобразил непонимание, подыгрывая
публике. Публика принесла удаву кролика и затихла, ожидая.
- Ботинки чистил, - сказал Херманис. Взвод грохнул.
Перед Антоном стоял интеллигентный мальчишка, затравленный и одинокий. На
душе у него было так же погано, как у самого Антона в первые армейские дни.
По-хорошему следовало отпустить этого Херманиса с Богом. Антон сделал бы
именно так, будь они тут вдвоем, но взвод ждал зрелищ.
- Дежурный, - зло рявкнул Антон, еще не зная, зачем ему нужен дежурный.
- Здесь дежурный, - показал улыбающуюся морду ефрейтор Козлаускас.
- Почему караульный взвод чистит обувь на лестнице?
Улыбка Козлаускаса, дрогнув, погасла. Медленно и как бы случайно взвод
разошелся по казарме.
- Бери своего брата по крови, - Антон кивнул на Херманиса, старательно
Шилова Юлия
Сертаков Виталий
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Лондон Джек