с самых нежных лет, эту тему. Она преждевременно состарила его мать,
наполнила постоянной тревогой их дом, повергла в отчаяние их семью,
сделала по временам отвратительным их доброго отца.
пораженных этим тягчайшим пороком, омерзительнее которого едва ли еще
что-нибудь можно сыскать, - о нищете и позоре, об унижениях и подлостях,
сопутствующих этому пороку. И слезы невольно покатились по разгоряченным
его щекам. Он схлебывал их, не замечая. И продолжал рассказывать об ужасе
и стыде, которые испытывают, вероятно, все, кроме самого пьяницы.
- Длинная моя жизнь [а ему еще не было 60, когда он это говорил
(прим.авт.)], не свободная от увлечений и, может быть, заблуждений.
Однако, такого увлечения, как пьянство, в ней не было. Видимо, отец выпил
за меня мою порцию и навсегда внушил мне отвращение к выпивке. До сих пор
я помню эту проповедь мою о вреде пьянства. Апис был в восторге. Он только
требовал, чтоб я стоял недвижимо. Нельзя-де даже двигать плечами,
поднимать брови, произнося поучение, а тем более чесаться и покачиваться.
Апис не понял, что я уже близок был к обмороку. Добрые люди увели меня в
кабинет ректора и отпаивали там чаем. Взволнованность мою Апис отнес на
счет робости моей и смущения перед его величественной особой.
хотелось архиерею развить и усовершенствовать проповеднический талант
этого семинариста, то ли просто занимала его стеснительность молодого
человека. Как бы там ни было, но архиерей каждую неделю посещал уроки
гомилетики и требовал к кафедре Бурденко:
матерь свою и да долголетен будеши на земли..."
проповеди.
заранее заучено? Как же ты священником собираешься быть?
Но не ответил, не решился. Да и как можно было решиться. Это был бы
скандал. Человек уже заканчивал духовную семинарию, на него возлагали
надежды и в учебном заведении и дома. Больше того, он, как говорится,
многое обещал. И вдруг...
ГИБЕЛЬ НАДЕЖДЫ
сам порой теперь, изображая среди молодых друзей архиерея Аписа,
преподавателей вроде Ксеныча, Троицкого, Успенского, рассказывая о нравах
семинарии, внушаю, наверно, моим слушателям этакое безотрадное
представление о моей юности, о семинарских годах. Однако все не так уж
безотрадно было. Я, пожалуй, действительно бы стал попом, не будь среди
моих воспитателей наряду с недобрыми, даже подлыми людьми людей глубоко
порядочных и честных, умных и образованных. Всегда, всю жизнь с
восхищением вспоминаю, например, ректора семинарии протоиерея Петра
Николаевича Позднева и инспектора Владимира Никифоровича Протопопова,
сменившего в этой должности злобного Успенского. Им и особенно
преподавателю истории раскола Хвощеву, а также библиотекарю Попову я
обязан многим в моем образовании, в том числе и ранним знакомством с
творениями таких умов, как Добролюбов и Чернышевский, Дарвин и Сеченов...
Может быть, я несколько старомоден в своих выражениях. Теперь не принято
говорить: добрые люди. Теперь говорят: сознательные, культурные или что-то
в этом роде. Но я все-таки по-прежнему считаю, что люди и особенно
воспитатели раньше всего должны быть добрыми. Хотя, конечно, и такие
добрые и умные наши преподаватели, как Позднев, Протопопов, Хвощев, не
могли серьезно смягчить семинарских нравов. Добрыми, наверно, должны быть
не только люди, но - главное - законы, установления, правила. Установления
семинарии были недобрыми. Однако наряду с мертвящим и смердящим
догматизмом, наряду с нудотой и скукой богословских наук, существовал еще
пленительный мир свободной мысли, общаться с которым помогала великолепная
для той поры библиотека имени Лермонтова.
Лучшую из пяти городских библиотек не напрасно здесь назвали его именем. В
ней, в собрании ее книг, в поведении ее сотрудников и особенно в широте
взглядов ее добрейшего директора Попова всегда чувствовался бодрящий и
окрыляющий дух свободомыслия и доброжелательности. Здесь не только читали
книги, но и спорили о них. Здесь сходились учащиеся всего города: из двух
гимназий - мужской и женской, - из женского епархиального училища и
женской прогимназии, из реального и землемерного училища, из школы
садоводства и техническо-железнодорожной школы, с фельдшерских курсов и из
школы сельских повитух.
Бурденко прочел наизусть почти всего "Евгения Онегина". Здесь его часто
просили читать вслух Некрасова, Гоголя, Гончарова и Чехова. Но с особым
наслаждением он читал Лескова.
Бурденко на склоне лет. - Читал и много раз перечитывал его. И многие
рассказы мог без затруднения читать наизусть. Здесь, в этой главной
пензенской библиотеке, заводились полезные в смысле умственного развития
знакомства и необыкновенно расширялся круг знаний, официально ограниченный
семинарским богословием.
себе теперь, что это такое. Ведь не всем, далеко не всем это понятно в
нынешнее время. - Бурденко как бы подсчитывал на пальцах. - Их было в
программе семинарии четыре: богословие основное, богословие догматическое,
богословие нравственное и, наконец, богословие обличительное, которое,
чистосердечно скажу, принесло мне немалую пользу. Платон и Плиний, Сократ
и Спиноза, Декарт и Гегель, Бэкон и Дарвин, Ньютон и многие другие светочи
человечества были справедливо представлены нам в семинарии как противники
богословия, которых мы должны были изучать, чтобы затем их же опровергать
или, точнее, пытаться опровергать с помощью логики и философии, с помощью
формально логического мышления. Так, семинария вопреки настоянию церкви,
вопреки воле самодержавия, дикарски требующих все беспрекословно принимать
на веру, а наипаче верить в непогрешимость высочайшей власти, неожиданно
прививала нам благотворное сомнение, учила нас, иначе говоря, критическому
взгляду, без чего, собственно, нельзя двигаться вперед. И позднее поэтому
я все-таки не жалел, что учился в семинарии, что изучал, в частности,
обличительное богословие.
гимназии, о том, чтобы перейти в гимназию. Но на это не было средств. В
семинарии же он продолжал учиться на казенный счет. И как лучшего ученика
его направили в духовную академию в Санкт-Петербург.
Доживу ли я? Хотя что ж... Может, и доживу. Очень бы мне хотелось,
Николушка, чтобы... в крайнем случае, чтобы хоть собственный поп отпел
меня. В случае чего...
котором почему-то без особой радости сын сообщал, что все экзамены в
духовную академию он уже выдержал. Все, словом, в порядке.
раскланивались знакомые и соседи. - Боже, какое, наверно, счастье иметь
сына-священника! И ведь это, надо понять, не простой священник, если он
обучался в духовной академии. И не где-нибудь, а в Санкт-Петербурге. Его и
государь там может заметить при отличных успехах. Да мало ли...
горды. Но вскоре вслед за письмом прибыл из столицы Николай и объявил, что
учиться на священника не хочет, тем более что ему стало теперь известно,
будто бы и бога нет. Во всяком случае, между учеными естествоиспытателями
идут такие рассуждения, что бога, каким его изображает религия, не
существует вовсе. Есть, вероятно, какая-то могучая разумная сила,
озаряющая жизнь людей, но это еще исследуют философы.
как же это может быть, ты подумай, Николаша? Как же это может быть, чтобы
бога не было? Откуда же тогда земля и воды, зверье и рыбы? И мы сами, ты
подумай, откуда, если бога нет, как ты говоришь?
турецкой войны лет этак сколько-то тому назад возвернулся вот этак же, но
без руки наш деревенский плотник Сенька Курсин. Так вот он тоже куражился
не хуже ваших ученых, что, мол, и бога нет и даже будто бы никогда и не
было. И царя, мол, вроде того, что не за что почитать. Ну что ж, отвезли
этого Сеньку, теплого дурака-горлопана, в Сибирь. А ты-то уж, Николушка,
подумай...
Сибирь? Что ты там затеял делать?
университета, куда принимают семинаристов, - в Юрьеве, в Варшаве, в
Томске. Еду в Томск. Уже отправил туда документы. Прямо из Петербурга.
Хочу изучать живую природу, естествознание.
Посняков Андрей
Панов Вадим
Махров Алексей
Прозоров Александр
Корнев Павел
Прозоров Александр