"Уж не орден ли?"
бе[38] сенок с черными рожками стоял подбоченясь и глядел на него голубыми
пронзительными глазами. Затем он вытянул вперед свою красную ручку и сказал,
обращаясь неведомо к кому:
их сиятельства я никак не ждал-с...
исчезло.
отсутствие наведывалась дама, барина спрашивала, ожидать отказалась,
назвалась непонятно.
иных событий, померк, наподобие сумеречного Петербурга. Вертя на подушке
голову, он пытался унять дрожь в челюстях и причитал:
Зачем, зачем это мне, господи!..
сумбура в голове, но, на его счастье, Ерофеич внес в ком[39] нату и поставил
на стол дымящуюся тарелку щей с бараниной, и сытный аромат заставил
Авросимова вздрогнуть и открыть глаза, ибо хотя и был он натурой
чувствительной и по тем временам тонкой, однако молодость и здоровье делали
свое дело, а пустой желудок отказывался ждать.
испытывая естественное нетерпение, а тут еще, как сквозь туман, различил
пузатую рюмку с крепкой домашней наливкой и, заткнув за воротник салфетку,
опрокинул наливку одним махом.
влияния, и Авросимов не ощущал приятной расслабленности в теле, а, напротив,
с каким-то ожесточением представлял себя рядом с военным министром, и как
он, Авросимов, стоит, вытянув руки по швам, и как говорит жалкие слова,
вместо того чтобы толково все разъяснить о себе и свое мнение относительно
графского любопытства; то вдруг круглое лицо Пестеля, бледное и напряженное,
появлялось перед ним, словно из пара, вьющегося над щами, и Авросимов
пытался увязать его злодейство с тем, что граф Татищев понимает об этом.
[40]
надо пройти самому и все понять. Вот, к примеру, надо, собравшись с мыслями,
определить, как Пестель на злодейство решился.
как будто и не его спрашивали.
откинувшись на стуле. - Или государь сам не знает, чего да как? - Тут
Авросимову почудилась на лице старика улыбка... - А может, это козни все? -
сказал он неуверенно.
просветления не было заметно. Авросимов заработал ложкой, доел щи, отставил
тарелку и спросил:
ты тогда?..
понимая направления беседы.
улыбаясь. - А если тебе злодей вольную посулит - не произведет ли на тебя
это симпатии? - и наш герой засмеялся, видя смятение в душе Еро[41] феича. -
Он ведь многих умников соблазнил, не тебе чета. А? Каков он тебе?
месяц назад да посули он тебе рай земной, так ты бы за ним пошел с радостью.
А?.. И меня бы - вилами...
кашки сейчас... - и он кинулся на кухню, переступая ватными ногами.
этому? Вот я сейчас поем, оденусь в лучшее и пойду... Кликну ваньку, съезжу
на Невский, пойду до Фонтанной до самой пройдусь, к дяде, Артамону
Михайловичу, зайду, спрошу его обо всем... А этому-то каково? Он хлебушка
пожевал, водою запил и на досточки улегся... Ах, да зачем же он все это
затеял?! Чего ему нехорошо было? Или не виноват он? Да нет, соумышленники на
него указывают почем зря..."
Организму его не пришлось долго со сном бороться, тем более что привычка
деревенская была покуда сильна в нем, а именно - ранний сон и вставание на
заре с петухами. И он вскоре захрапел, отдавшись этому приятному занятию,
словно спа[42] саясь от выпавших на его долю огорчений и забот, в которые
был вовлечен не по собственному расчету. Но жизнь человеческая в руках
Божьих, и уж если тебе назначено нести бремя, то от назначения этого с
легкостью не уйдешь, как бы ни изворачивался, как бы ни притворялся. И едва
наш герой прикрыл глаза и перестал слышать пошаркиванье Ерофеича и его
шуршание, как тотчас увидел перед собой лицо военного министра, который не
то что во сне бывает - искаженно как-нибудь изображается или вдруг залает
(мало ли чего...), - а совершенно как живой уставился на Авросимова и
спросил:
протертыми подлокотниками и никак не мог решить, на какой вопрос отвечать
сперва: "С кем?" - или: "Для чего?"
- на первый, какой-то бес его обуял вдруг, и он выговорил одним духом:
словно отползал от него.
стоял рядом, будил его.
по-божески. Ночь ведь.
уставившись в детские глаза Ерофеича, спросил:
замышляешь? А? Говори...
Бог...
голову иметь! Вот у Пестеля - голова. Небось кликни он тебя, ты бы рысью за
ним побежал...
Да тьфу мне на него!..
продолжая казнить Ерофеича взглядом.
его жалеть, нешто он мой барин?
не испытывая уже желания мучить Ерофеича да и себя самого вопросами, которые
он, по сути, [44] себе самому и задавал, находясь в душевном смятении. Что
знает человек, сей ничтожный, о себе самом? Пожалуй, лишь то, что он
ничтожен перед лицом высших сил, и стоит ему об этом задуматься, как тотчас
ничтожество его прет наружу, словно ребра у худого коня. Но если он и впрямь
таков, откуда это у него сила взялась на государя руку поднять? На божество?
На первого в сословии? Стало быть, либо государь не велик, что
противоестественно, либо злодей велик, что тоже противоестественно, хотя,
может, и от сатаны все. Ну а Бог-то, что же? А вот он и покарал. Тогда для
чего же целый сонм судей, да адъютантов, да фельдъегерей, да всяких прочих,
таких, как Авросимов сам? Почему они все божеское предписание исполняют, а
те, другие, противоборствуют? В чем же истина? Велик государь? (А надо бы
тебе, сударь ты мой, принять казнь за таковые сомнения.) А если велик, как
же у того разбойника достало силы духа вынашивать черные свои планы об
убийстве? Как он замахнуться-то осмелился? Вот ведь что ужасно! Какое оно,
начало, всему было? Ведь не мог же он просто так: жил, жил, как все, вдруг
решил - убью. Не мог. Значит, исподволь все копилось, а начало где? А нет ли
этого начала и в нем самом, в Авросимове? [45]
Свеча оплыла. Авросимов и сам потом объяснить не мог, какая сила его подняла
с места, заставила одеться не раздумывая. Даже галстух повязал он так,
словно целый час вертелся перед зеркалом, хотя к зеркалу и не подходил,
занятый своими мыслями, а так все на ощупь. Накинул шубу - и вон из
постылого дома к людям, туда, где шум.
Конюшевский Владислав
Шилова Юлия
Лукьяненко Сергей
Быков Василий
Никитин Юрий
Роллинс Джеймс