был враг всякого насилия - растерянно смотрел, как Локки, оскалив зубы,
изо всех сил хлопнул калиткой, сел в свой серебристый "мармон" и укатил.
кроткая женщина, которую состарили раньше времени тоска по родине и
постоянная забота о том, как свести концы с концами, но она сохранила
гэльский юмор уроженки острова Мэн и передала его мне и моей сестре
Джинни. Всем нам было смешно - всем, кроме Тома. Нас даже чем-то подкупало
несокрушимое нахальство Локки. Но у Тома были все задатки будущего члена
парламента, из тех, что высоко держат знамя оппозиции не только на
заседаниях в палате, но и вне ее стен. Воевать так воевать.
словно это была остроумная шутка, придуманная им самим:
его ночью, чтобы с помощью химического анализа добыть необходимую улику; и
я ожидал, что отец, возмущенный столь недостойными методами, тут же
позвонит Дормену Уокеру и призовет его к ответу, но он только смеялся и,
подняв голову, вопрошал небо:
наверно же он его ночью стащил.
ему покоя.
не мог относиться равнодушно. Ему было без малого восемнадцать - возраст,
когда все приводит или в восторг, или в отчаяние; хорошее и плохое
путалось в его переполненной душе. Он даже перестал ходить на танцы (хоть
был недурным танцором), потому что усмотрел в этом развлечении долю
притворства. А между тем физическая радость жизни бурлила в нем и
просилась наружу, но он не знал никакого выхода для нее, кроме охоты да
плавания.
что речное купание летом служило как бы ритуалом, снимавшим с нас заклятие
зимней спячки. Зимой вода Муррея была холодной, быстрой, недоступной и
злой; летом, спадая, она становилась прозрачной и ласковой. Зимой, в
полноводье, по реке ходили колесные пароходы, летом наступали время
купания и рыбной ловли, и мы, как Том Сойер и Гек Финн, жили тогда только
на реке и рекой. Том был одним из лучших пловцов среди городской молодежи,
а лето в тот год выдалось жаркое, дни тянулись медленно в пыльной,
размаривающей духоте, и по субботам мы все спозаранку спешили к Муррею, к
глубокой заводи, где было особенно хорошо купаться. Посреди этой заводи
торчал крохотный островок - восемь на пять футов, - прозванный Собачьим
островом, потому что его очертания напоминали контур собачьей головы.
играть в такую игру: забравшись на островок, сталкивали друг друга в воду,
и выигрывал тот, кому удавалось продержаться дольше. Задача, надо сказать,
не из легких: земля на островке, намокнув, делалась такой скользкой, что
при самом незначительном толчке устоять на ногах было практически
невозможно. Том очень любил эту нехитрую забаву; вероятно, она заменяла
ему радости миновавшей поры мальчишеских драк. Порой на Собачьем острове
разыгрывались целые шуточные баталии. Том, сильный, ловкий, дольше других
умел выдерживать натиск любого противника, но иногда в разгар борьбы на
него вдруг нападал неудержимый приступ смеха, и он кувырком летел в воду.
заводи, впервые расколола вражда. Восемнадцатилетний боксер-любитель финн
Маккуйл, поклонник и верный приспешник Локки Макгиббона, объявил, что он и
его друзья решили больше не пускать на Собачий остров никого из Квэйлов.
Финн был австралиец буйного, задиристого нрава, чуть ли не с
четырехлетнего возраста стремившийся подражать своим кумирам -
знаменитостям ринга. Его отец когда-то водил пароходы на Муррее, но, после
того как по его вине разбилось судно на порогах Суон-Рэпидс, примерно в
миле от города, он запил и опустился. Мать умерла еще раньше, и
воспитанием Финна занимались от случая к случаю соседи и сердобольные
монахини, а по сути дела, не занимался никто, вот он и вырос головорезом
без всяких нравственных устоев. С девушками он вел себя развязно и нагло,
и мне уже случалось видеть, как он в субботний вечер валялся пьяным на
улице. Финн состоял при Локки чем-то вроде добровольного оруженосца или
телохранителя, - возможно, в благодарность за то, что Локки готовил его в
городские чемпионы в легком весе. Дрался Финн грубо. У него была привычка
угрожающе шипеть, когда что-нибудь ему не нравилось, словно он собирался
сокрушить предмет своего недовольства; он не мог никак отделаться от этой
привычки и, выступая в организованных Локки матчах, каждый свой особенно
удачный хук или свинг предварял коротким шипением, что значительно
уменьшало его шансы сделать карьеру на ринге.
чувствуя это, они недолюбливали друг друга. Хотя Финн чисто
по-австралийски гордился силой своего крепкого, мускулистого тела, они с
Томом в детстве ни разу не подрались - до сих пор удивляюсь, как это так
вышло. Должно быть, они друг друга побаивались; вернее, побаивались того,
чем могла окончиться их драка. Теперь они были уже чересчур взрослыми,
чтоб подраться просто так, без причины, но пока причин не было, удобный
повод могла дать спортивная игра. И вот Финн Маккуйл, а с ним и его дружки
- Джек Доби, по прозвищу Доби-Ныряла, Питер Макгилрэй и Форд Джонсон, все
католики, но никто еще пока не враг, - бросили нам вызов. Том принял его с
радостью. Мы все забрались на остров, Том сразу же столкнул двоих, в том
числе самого Финна, двоих других столкнул я, и мы приготовились к
следующей схватке.
нам - наши. Из приятелей Тома оказались на месте близнецы Филби, отец
которых был гуртовщиком, и Фред Драйзер, племянник старого Драйзера из
железнодорожных мастерских. У меня тоже кое-кто нашелся. Словом, через
несколько минут с каждой стороны уже дралось с десяток ребят, не
брезговавших ничем, чтобы одержать верх в этой полушуточной-полусерьезной
потасовке. Неразбериха голых рук и ног напоминала кучу земляных червей,
сплетшихся в огромный тугой клубок, и кончилось дело тем, что мы так кучей
и свалились в воду. Но, падая, Том оторвался, налетел на Пегги, которая
стояла в стороне и криками подбадривала своих, сбил ее с ног и вместе с
ней ушел на дно.
подхватил отяжелевшее тело и поволок. Пегги хорошо плавала, но удар
оглушил ее. Вытащенная Томом на скользкий островок, она лежала на спине и
не шевелилась. Мы все вылезли из воды и столпились вокруг. Том, наклонясь,
отводил намокшие рыжие волосы с бледного лба в веснушках, и я хорошо
видел, какое у него лицо и какое лицо у нее. Постепенно ее взгляд
прояснился и, прояснившись, упал на Тома. И Том, взволнованный,
растерявшийся, с внезапной тревогой в сердце ответил на этот удивленный
взгляд, и я понял, что его беспокойство о ней встретилось с ее неожиданным
прозрением, открывшим ей Тома, которого она не знала, - доброго, честного
юношу с чуть угловатой, но неподкупной душой, - а может быть, и еще что-то
в нем открывшим, неведомое даже мне, и в этой встрече они по-новому
увидели друг друга.
утверждать, что Том толкнул Пегги нарочно. Том, взбешенный, одним
движением сбросил троих в воду. Среди этих троих был и Финн, которого Том
считал виновником всего происшедшего. Но остальные набросились на Тома и
повалили его, а сами попрыгали в воду и поплыли вдогонку Пегги, которая
уже плыла, не оглядываясь, к берегу и звала их за собой. На берегу все
ребята католики выстроились в шеренгу и по знаку Финна запели свою
оскорбительную пародию на "Трудитесь, ибо ночь близка..." А мы в ответ
тянули на разные голоса: "Куда, ах куда девалось корыто Локки? Где, ах где
теперь нам его искать?"
- например, для Доби-Нырялы, одного из сторонников Локки, сломавшего в
стычке правую руку у кисти. Доби, тихому, славному парню, вообще не везло
в жизни. У него была хорошая голова, он блестяще окончил школу и после
окончания пытался найти работу по себе, устроиться хотя бы клерком в
банке, но отец его был простой торговец молоком, и сын мог рассчитывать
только на место чернорабочего, хотя на контрольных испытаниях в банке он
получил самые лучшие отметки. Из всей молодежи, резвившейся на Собачьем
острове, только Доби-Ныряла и я имели в то лето работу, да и то временную.
Доби работал на маслозаводе весовщиком и упаковщиком. Ему было двадцать
лет, как и мне, и он прославился своими прыжками в воду с девяностофутовой
высоты городского моста, на что никто другой не отваживался. За это его и
прозвали Доби-Нырялой. Но со сломанной рукой нельзя было ни взвешивать, ни
паковать масло, и бедняга потерял свое место.
наглотаться грязной речной воды и несколько дней пролежала в постели
больная. Том все эти дни ходил сам не свой, что нетрудно было заметить.