тысячи франков. Не разрешите ли вы мне взять две тысячи в счет годового
жалованья?
свет, надо иметь деньги на игру. Возьмите шесть тысяч, расплатитесь с
долгами; отныне мы будем делить расходы пополам: ведь вы по большей части
являетесь моим представителем в свете, и от этого не должно страдать ваше
самолюбие.
излишним. Этот случай даст вам представление о характере наших отношений.
Тем не менее мы еще не чувствовали полного доверия друг к другу, он не
раскрывал передо мною бездонных тайников, которые я смутно угадывал в его
душевной жизни, а я не решался спросить его: "Что с вами? Какие муки вас
терзают?" Что он делал, где пропадал долгими вечерами? Часто он возвращался
пешком или в наемной карете, когда я, его секретарь, подъезжал к дому в его
собственном экипаже! Неужели такой благочестивый человек предавался тайным
порокам и лицемерно скрывал их? Может быть, он устремлял все силы ума на
утоление мук ревности, более изощренной, чем ревность самого Отелло? Или он
был в связи с женщиной, его недостойной? Однажды утром, уплатив по счету
одному из поставщиков и возвращаясь домой, я наткнулся по пути от собора
святого Павла к городской ратуше на графа Октава, который так оживленно
разговаривал с какой-то старухой, что не заметил меня. Физиономия старухи
навела меня на странные подозрения, тем более обоснованные, что я не
понимал, куда граф девает деньги. Страшно подумать! Я становился судьей
моего покровителя! В то время, по моим сведениям, у него на руках было более
шестисот тысяч франков, и если бы он обратил их в ренту, я бы непременно это
знал, до такой степени безгранично было его доверие ко мне во всем, что
касалось его доходов. Иногда по утрам граф бродил по саду и кружился по
аллеям, как будто прогулка служила крылатым конем для его мечтательной
задумчивости. Он шагал, шагал без устали, потирая руки, чуть не сдирая с них
кожу. И когда я встречался с ним на повороте аллеи, то видел, что его лицо
светится радостью. Не холодными, как бирюза, были глаза его, а бархатистыми,
как барвинок, что поразило меня еще при первом нашем знакомстве, ибо
подчеркивало удивительное различие: различие между взором человека
счастливого и человека несчастного. Не раз в такие минуты случалось, что он,
схватив меня под руку, увлекал за собой, а потом вдруг спрашивал: "Вы меня
искали?" - вместо того, чтобы поделиться со мной своею радостью. Но чаще,
особенно с тех пор как я стал заменять его в работе и составлять за него
доклады, несчастный проводил целые часы в саду, глядя на золотых рыбок,
плававших в прекрасном мраморном бассейне, вокруг которого амфитеатром росли
великолепные цветы. Казалось, этот государственный муж до самозабвения
увлекался пустой забавой - бросал рыбам хлебные крошки.
бурной, столь опустошенной, где, как в круге ада, забытом Данте, бушевали
чудовищные страсти...
приехали на совещание господин председатель де Гранвиль и граф де Серизи - в
то время товарищ председателя Государственного совета. Втроем они составляли
комиссию, секретарем которой был я. К тому времени граф уже назначил меня
аудитором Государственного совета. Все материалы, необходимые для
рассмотрения одного политического вопроса, негласно подведомственного этим
господам, были разложены на длинном столе нашей библиотеки. Де Гранвиль и де
Серизи собрались к графу Октаву для предварительного изучения документов,
относящихся к их работе. Было решено сначала собраться на улице Пайен, чтобы
не переносить бумаг на квартиру председателя комиссии господина де Серизи.
Тюильрийский кабинет придавал огромное значение этой работе; она ложилась
главным образом на меня, и благодаря ей я в том же году был назначен
докладчиком дел. Хотя граф де Гранвиль и граф де Серизи, напоминавшие по
образу жизни моего патрона, никогда не обедали вне дома, однако наше
обсуждение затянулось до такого позднего часа, что лакей вызвал меня и
сказал:
Павла, уже два часа ожидают в гостиной.
- воскликнул со смехом граф Октав, обращаясь к своим коллегам. - Не знаю,
способен ли Гранвиль побороть свое отвращение к сутане.
Будьте покойны, аббат Фонтанен уже ушел из прихода святого Павла...
Гранвиль. - Ханжи приводят меня в ужас, но истинно набожные люди бывают иной
раз весельчаками.
люди, политические деятели, обогащенные громадным жизненным опытом и
привычкой говорить речи, - превосходные рассказчики, если обладают даром
слова. У них не бывает середины - они или скучные, или обаятельные
собеседники. В этой тонкой игре ума князь Меттерних не уступает Шарлю Нодье.
Остроты государственных мужей отшлифованы, как граненый алмаз, и отличаются
четкостью, блеском и глубоким смыслом. Мой дядя, уверенный, что в обществе
трех высокопоставленных особ приличия будут соблюдены, дал волю своему
остроумию, изящному, трогательно незлобивому и полному лукавства, как у всех
тех, кто привык скрывать свои мысли под сутаной. Поверьте, что в этой
беседе, которую я охотно сравнил бы по очарованию с музыкой Россини, не было
ни пошлости, ни пустословия. Аббат Годрон, скорее напоминавший, как
выразился господин де Гранвиль, святого Петра, нежели святого Павла,
крестьянин, крепкий в вере, высокий и широкоплечий, бык в образе священника,
ничего не смыслил в вопросах света и литературы и вносил оживление в
разговор наивными восклицаниями и неожиданными вопросами. Наконец заговорили
об одной из неизбежных язв, присущих общественной жизни, о прелюбодеянии -
извечная тема, которая и теперь занимает нас с вами. Мой дядя отметил
противоречие между законом гражданским и законом религии, которое допустили
в этом вопросе составители Кодекса законов еще в эпоху революционных бурь,
откуда, по его мнению, и проистекало все зло.
вашего же суда это всего лишь проступок. Прелюбодея увозят в карете полиции
нравов, вместо того чтобы сажать на скамью подсудимых. Наполеоновский
Кодекс, проникшись состраданием к виновной женщине, не справился с задачей.
Разве не следовало согласовать в этом вопросе гражданское право с правом
церковным и, как в былые времена, до конца дней заточать в монастырь
виновную супругу?
сначала понастроить сотни монастырей, а в те годы монашеские обители
обращали в казармы. К тому же, подумайте только, господин аббат!.. Как можно
предлагать богу тех, кого отвергло общество!
предоставлено право жаловаться, и что же - за год не поступает и десятка
жалоб на прелюбодеяние.
Иисус Христос, - заметил граф Октав. - На Востоке, в колыбели человечества,
женщина была просто игрушкой, вещью; от нее не требовали иных добродетелей,
кроме покорности и красоты. А нынешняя европейская семья, дщерь Иисуса,
возвеличив душу над плотью, выдумала нерасторжимый брак, да еще обратила его
в таинство.
Гранвиль.
усмехаясь, - но наши нравы никогда не привьются в странах, где семилетняя
девочка считается созревшей женщиной, а женщина двадцати пяти лет -
старухой. Католическая церковь упустила из виду интересы половины земного
шара. Следовательно, будем говорить о Европе. Что такое женщина - низшее или
высшее существо? Вот основной вопрос в наших условиях. Если женщина существо
низшее, то, возведя ее на такую высоту, как это сделала церковь, пришлось
изобрести страшные кары для прелюбодеек. Потому-то в старое время их и
наказывали так строго. Монастырь или смертная казнь - вот и все прежнее
законодательство. Но с тех пор законы, как это бывает всегда, изменились под
влиянием обычаев. Трон стал ложем прелюбодеяния, и широкое распространение
этого пресловутого греха указывает, что догматы католической церкви ослабли.
В наши дни церковь требует от грешницы лишь искреннего покаяния, общество же
довольствуется моральным осуждением, не применяя наказаний. Правда, закон
все еще выносит приговоры виновным, но он уже никого не страшит. Словом,
существует две морали: мораль света и мораль закона. Там, где слаб закон - я
согласен в этом с нашим почтенным аббатом, - свет дерзок и своеволен. Кто из
судей не хотел бы сам совершить проступок, против которого на судебном
процессе он обрушивает довольно безобидные громы своих "обвинительных
речей". И все же свет, подрывающий мораль своими празднествами,
развлечениями и обычаями, более суров, чем Свод законов и церковь, - свет
наказует всякий ложный шаг, тем самым поощряя лицемерие. Систему законов о
браке следует, по-моему, пересмотреть сверху донизу. Быть может, французское
законодательство станет совершеннее, если лишить дочерей права наследования
- Мы-то, все трое, изучили вопрос досконально, - сказал со смехом граф де
Гранвиль. - У меня жена, с которой я не могу ужиться, у Серизи жена, которая
не хочет жить с ним, а тебя. Октав, жена бросила. Таким образом, мы втроем
олицетворяем все виды "супружеского согласия"; нет сомнения, что именно из
нас и составят комиссию, если когда-нибудь вернутся к вопросу о разводе.
Граф побледнел, как мертвец, ч метнул на председателя гневный взгляд, указав
глазами на меня.
Но ведь Серизи и я были твоими соучастниками, а до этого свидетелями, я не
Буджолд Лоис
Махров Алексей
Круз Андрей
Быков Василий
Березин Федор
Посняков Андрей