ей, что ее любовно лелеемые надежды покоились на химерической основе и от
такого человека ей ничем не поживиться, как энергично выразилась графиня,
видимо знаток в этих делах. В своей неприязни г-жа Воке, конечно, зашла
гораздо далее, чем в дружбе. Сила ее ненависти соответствовала не былой
любви, а обманутой надежде. Человеческое сердце делает передышки при подъеме
на высоты добрых чувств, но на крутом уклоне злобных чувств задерживается
редко. Однако Горио был все-таки ее жильцом, а следовательно, вдвое пришлось
тушить вспышки оскорбленного самолюбия, сдерживать вздохи, вызванные таким
разочарованием, и подавлять жажду мести, подобно монаху, который вынужден
терпеть обиды от игумена. Души мелкие достигают удовлетворения своих чувств,
дурных или хороших, бесконечным рядом мелочных поступков. Вдова, пустив в
ход все женское коварство, стала изобретать тайные гонения на свою жертву.
Для начала она урезала все лишнее, что было ею введено в общий стол.
она Сильвии в то утро, когда решила вернуться к прежней своей программе.
неизбежное для тех, кто сам создает себе богатство, вошло у него уже в
привычку. Суп, вареная говядина, какое-нибудь блюдо из овощей всегда были и
остались излюбленным его обедом. Поэтому задача извести такого нахлебника,
ущемляя его вкусы, оказалась нелегким делом для г-жи Воке. В отчаянии, что
ей пришлось столкнуться с неуязвимым человеком, она стала выказывать
неуважение к нему, тем самым внушая свою неприязнь к Горио другим
пансионерам, а те ради забавы способствовали ее месте.
задавала себе вопрос: отчего этот купец, при его доходе в семь-восемь тысяч
ливров, с его превосходным столовым серебром и красивыми, как у содержанки,
драгоценностями, все-таки жил у нее и, несоразмерно с состоянием, так скупо
тратился на свой пансион? В течение большей части первого года Горио
нередко, раз или два в неделю, обедал в другом месте, затем мало-помалу стал
обедать вне пансиона только два раза в месяц. Отлучки г-на Горио удачно
совпадали с выгодами г-жи Воке, а когда жилец начал все чаще и чаще обедать
дома, такая исправность не могла не вызвать неудовольствия хозяйки. Эти
перемены были приписаны не только денежному оскудению Горио, но и его
желанию насолить своей хозяйке. Гнуснейшая привычка карликовых умов -
приписывать свое духовное убожество другим. К несчастью, к концу второго
года Горио оправдал все пересуды в отношении себя, попросив г-жу Воке
перевести его на третий этаж и сбавить плату за пансион до девятисот
франков. Ему пришлось так строго экономить, что он перестал топить зимою.
Вдова Воке потребовала, чтобы ей было заплачено вперед, на что и получила
согласие г-на Горио, которого все же с той поры стала звать "папаша Горио".
трудное. Как говорила лжеграфиня, папаша Горио был скрытен, себе на уме. По
логике людей пустоголовых, всегда болтливых, потому что, кроме пустяков, им
нечего сказать, всякий, кто не болтает о своих делах, очевидно, занимается
зловредными делами. Так "именитый купец" превратился в мазурика, а
"волокита" - в старого шута. Папаша Горио то оказывался человеком, который
забегал на биржу и там, по энергичному выражению финансового языка,
пощипывал на ренте, после того, как разорился на большой игре, - такова была
версия Вотрена, поселившегося тогда в "Доме Воке"; а то он был одним из
мелких игроков, что каждый вечер ставят на счастье и выигрывают франков
десять. То из него делали шпиона тайной полиции, - но, по уверению Вотрена,
Горио был недостаточно хитер, чтобы достигнуть этого. Кроме того, папаша
Горио был также скрягой, ссужившим под высокие проценты на короткий срок, и
лотерейным игроком, игравшим на "сквозной" номер. Он превращался в какое-то
весьма таинственное порождение бесчестья, немощи, порока. Однакоже, как ни
были гнусны его пороки или поведение, неприязнь к нему не доходила до того,
чтобы иго изгнать: за пансион-то он платил. К тому же от него была и польза:
каждый, высмеивая или задирая его, изливал свое хорошее или дурное
настроение.
признание. По ее словам, этот "хорошо сохранившийся и свежий, как яблочко,
мужчина, еще способный доставить женщине много приятного", был
просто-напросто распутник со странными наклонностями. И вот какими фактами
обосновала г-жа Воке эту клевету.
просуществовать полгода за счет хозяйки, г-жа Воке однажды утром, еще не
встав с постели, услышала на лестнице шуршанье шелкового платья и легкие
шаги молодой, изящной женщины, проскользнувшей к Горио в заранее
растворенную дверь. Толстуха Сильвия сейчас же пришла сказать своей хозяйке,
что некая девица, чересчур красивая, чтобы быть честной, одетая, как
божество, в прюнелевых ботинках, совсем не запыленных, скользнула, точно
угорь, с улицы к ней на кухню и спросила, где квартирует господин Горио.
Вдова Воке вместе с кухаркой стали подслушивать и уловили кое-какие нежные
слова, сказанные во время этого довольно продолжительного посещения. Когда
же г-н Горио вышел проводить свою даму, толстуха Сильвия надела на руку
корзинку, как будто бы отправилась на рынок, и пошла следом за любовной
парочкой.
богат чертовски, коли ничего не жалеет для своих красоток. Верите ли, на
углу Эстрапады[27] стоял роскошный экипаж, и в этот экипаж села она!
солнце не било в глаза.
играет. Чорт возьми, у вас есть вкус, она прехорошенькая, - сказала вдова,
намекая на его гостью.
просто самодовольством старика, соблюдавшего внешние приличия.
дочь, которая была у него первый раз в простом утреннем платье, теперь
явилась после обеда, в выездном наряде. Нахлебники, болтавшие в гостиной,
имели случай полюбоваться на красивую, изящную блондинку с тонкой талией,
слишком изысканную для дочери какого-то папаши Горио.
с живым взглядом, спросила г-на Горио.
вечером в карете, одетая в бальный туалет.
заметив в этой важной даме никакого сходства с просто одетой девицей,
приходившей в первый раз утром.
находила вполне естественным, что у богатого мужчины четыре или пять
любовниц, а в его стремлении выдать их за своих дочерей усматривала даже
большое хитроумие. Она нисколько не была в претензии, что он их принимал в
"Доме Воке". Но так как этими посещениями объяснялось равнодушие пансионера
к ее особе, вдова позволила себе в начале второго года дать ему кличку
"старый кот". Когда же Горио скатился до девятисот франков, она, увидя одну
из этих дам, сходившую с лестницы, спросила его очень нагло, во что он
собирается превратить ее дом. Папаша Горио ответил, что эта дама его старшая
дочь.
разорившийся, дошедший до полной покорности из-за нужды.
перейдя на четвертый этаж и ограничив расход на свое содержание сорока пятью
франками в месяц. Он бросил нюхать табак, расстался с парикмахером и
перестал пудрить волосы. Когда папаша Горио впервые явился ненапудренным,
хозяйка ахнула от изумления, увидев цвет его волос - грязно-серый с зеленым
оттенком. Его физиономия, становясь под гнетом тайных горестей день ото дня
все печальнее, казалась самой удрученной из всех физиономий, красовавшихся
за обеденным столом. Не оставалось никаких сомнений: папаша Горио - это
старый распутник, только благодаря искусству врачей сохранивший свои глаза
от коварного действия лекарств, неизбежных при его болезнях, а противный
цвет его волос - следствие любовных излишеств и тех снадобий, которые он
принимал, чтобы продлить эти излишества. Физическое и душевное состояние
бедняги, казалось оправдывало этот вздор. Когда у Горио сносилось красивое
белье, он заменил его бельем из коленкора, купленного по четырнадцать су за
локоть. Бриллианты, золотая табакерка, цепочка, драгоценности - все ушло
одно вслед за другим. Он расстался с васильковым фраком, со всем своим
парадом и стал носить зимой и летом сюртук из грубого сукна коричневого
цвета, жилет из козьей шерсти и серые штаны из толстого буксина. Горио все
худел и худел; икры опали, лицо, расплывшееся в довольстве мещанского
благополучия, необычайно сморщилось, челюсти резко обозначились, на лбу
залегли складки. К концу четвертого года житья на улице Нев-Сент-Женевьев он
стал сам на себя непохож. Милый вермишельщик шестидесяти двух лет, на вид не
больше сорока, высокий, полный буржуа, моложавый до нелепости, с какой-то
юною улыбкою на лице, радовавший прохожих своим веселым видом, теперь глядел
семидесятилетним стариком, тупым, дрожащим, бледным. Сколько жизни светилось
в голубых его глазах! - теперь они потухли, выцвели, стали серо-железного
оттенка и больше не слезились, а красная закраина их век как будто сочилась
кровью. Одним внушал он омерзение, другим - жалость. Юные студенты-медики,
заметив, что нижняя губа у него отвисла, и смерив его лицевой угол, долго
старались растормошить папашу Горио, но безуспешно, после чего определили,
что он страдает кретинизмом.
спросила Горио: "Что ж это ваши дочки перестали навещать вас?" - ставя этим
под сомнение его отцовство, папаша Горио вздрогнул так, словно хозяйка
кольнула его железным острием.
Володихин Дмитрий
Шилова Юлия
Сапковский Анджей
Эриксон Стивен
Херберт Фрэнк
Лукин Евгений