"Докторе Живаго").
обновления жизни, владевшее Пастернаком во время войны, с
силой выражено им во вступлении к очерку "Поездка в армию",
написанном осенью 1943 года по фронтовым впечатлениям.
горестями, и мечтами, и мыслями. Победило разнообразье.
новую, высшую эру нашего исторического существования.
всех. Его действие сказывается и на наших скромных занятиях".
с университетской молодежью. На этом вечере он не только читал
стихи -- он впервые после молчания 30-х годов лицом к лицу
разговаривал с будущим страны. В дневнике одной из студенток,
присутствовавшей на этом вечере, сохранилась конспективная
запись этого разговора: "...Пастернак рассказывал, как работа
над прозой и над переводами Шекспира органически привела его к
стремлению писать так, чтобы "всем было понятно". <...>
Говорил, что "стихи -- этюды к будущему замыслу, который в
итоге даст вселенную. Поэтому нужно для каждого этюда брать
всю палитру..." Как на исповеди, Пастернак говорил в этот
вечер о "зрелости исторического отрезка революции".
Предсказывал, что "мы придем к реализму, продолжающему нашу
литературу XIX века" и что "зачатки его в нашей военной
литературе". "Приближается победа, -- мечтал он вслух. --
Наступает момент оживления жизни. Историческая эпоха, какой
свет не видал! Срок приспел! Писателю теперь как никогда
необходима своя крепкая внутренняя эстетика..."
контактов с многолюдной читательской аудиторией, ее живой и
благодарный отклик поддерживали и укрепляли Пастернака в его
новом мироощущении.
писал он 29 июня 1945 года С. Н. Дурылину. -- И представь
себе, это принесло одни радости. На моем скромном примере я
узнал, какое великое множество людей и сейчас расположено в
пользу всего стоящего и серьезного. Существование этого
неведомого угла у нас в доме было для меня открытием".
не только дома, но и далеко за его пределами существует
множество людей, ценящих и понимающих его творчество. Осенью
1946 года кандидатура Пастернака была впервые выдвинута на
Нобелевскую премию.
шли вразрез с историческими надеждами. В литературе с новой
силой воцарялся дух "морально подозрительной" трескучей фразы,
казенщины и репрессивных проработок. Литературным образцом
объявлялась дилогия А. Н. Толстого "Иван Грозный",
прославлявшая жестокость и произвол (Сталинская премия 1946
года). Снова на полный ход была запущена карательная машина, и
среди ее новых жертв было немало представителей "нравственного
цвета поколения", вынесшего всю тяжесть войны.
писал об этом времени: "...когда после великодушия судьбы,
сказавшегося в факте победы, пусть и такой ценой купленной
победы, когда после такой щедрости исторической стихии
повернули к жестокостям и мудрствованиям самых тупых и темных
довоенных годов я испытал во второй (после 36 г.) раз чувство
потрясенного отталкивания от установившихся порядков, еще
более сильное и категорическое, чем в первый раз. <...> Это
очень важно в отношении формирования моих взглядов и их
истинной природы".
росписью сужденного я больше не в состоянии и что сверх
покорности (пусть и в смехотворно малых размерах) надо делать
что-то дорогое и свое, и в более рискованной, чем бывало,
степени, попробовать выйти на публику" (письмо С. Н. Дурылину
от 29 июня 1945 г.).
известных "нобелевских" событий 1958 года, Пастернак подробно
объяснял, чем был для него этот важнейший жизненный шаг:
продолжающимися положениями стихотворчества, литературной
деятельности и имени, как непрерывным накапливанием промахов и
оплошностей, которым хотелось положить разительный и
ощущаемый, целиком перекрывающий конец, которые требовали
расплаты и удовлетворения, чего-то сразу сокрушающего
привычные для тебя мерила, как, например, самоубийства в жизни
других или политические судебные приговоры, -- тут не
обязательно было, чтобы это была трагедия или катастрофа, но
было обязательно, чтобы это круто и крупно отменяло все
нажитые навыки и начинало собою новое, леденяще и
бесповоротно, чтобы это было вторжение воли в судьбу,
вмешательство души в то, что как будто обходилось без нее и ее
не касалось.
он -- удачен. Но это -- переворот, это -- принятие решения,
это было желание начать договаривать все до конца и оценивать
жизнь в духе былой безусловности, на ее широчайших основаниях.
Если прежде меня привлекали разностопные ямбические размеры,
то роман я стал, хотя бы в намерении, писать в размере
мировом. И -- о, счастье, -- путь назад был раз навсегда
отрезан".
интенсивности его работы над романом в зимние месяцы 1945/46
года. В январских письмах уже поступают, правда еще в самой
общей форме, контуры замысла в целом.
охватывающее годы нашей жизни, от Мусагета(*) до последней
войны, опять мир "Охранной грамоты", но без теоретизирования,
в форме романа, шире и таинственнее, с жизненными событиями и
драмами, ближе к сути, к миру Блока и направлению моих стихов
к Марине(**). Естественна моя спешка, у меня от пролетающих
дней и недель свист в ушах" (письмо С. Н. Дурылину от 27
января 1946 года).
г. с целью теоретического осмысления художественной практики
русского символизма. Участие в "Мусагете" Блока, Андрея
Белого, Вяч. Иванова и др. сделало его заметным явлением в
истории русской культуры 10-х годов. В одном из кружков,
существовавших при издательстве, принимал участие Пастернак.)
написаны Пастернаком 25-26 декабря 1943 г. В стихах
упоминаются будущая "книга о земле и ее красоте" и ключевая
для романа тема "воскресенья". О "Докторе Живаго" как о части
"долга" перед погибшей Мариной Цветаевой говорилось в письме
Пастернака к О. М. Фрейденберг от 30 ноября 1948 года.)
по-видимому, настолько оформился в сознании Пастернака, что он
твердо рассчитывал воплотить его в течение нескольких месяцев.
февраля 1946 года, -- то есть, чтобы я не поникал под бременем
усталости и скуки. Я начал большую прозу, в которую хочу
вложить самое главное, из-за чего у меня "сыр-бор" в жизни
загорелся, и тороплюсь, чтобы ее кончить к твоему летнему
приезду и тогда прочесть".
шекспировского "Гамлета" в переводе Пастернака, на котором он
присутствовал. Февралем 1946 года датируется первоначальная
редакция стихотворения "Гамлет", открывающего тетрадь
"Стихотворений Юрия Живаго":
Шекспира" трактовка Гамлета получает у Пастернака отчетливый
автобиографический отпечаток, и смысл судьбы Гамлета,
раскрываемый с помощью евангельской цитаты, связывается с
христианским пониманием "жертвы": "Гамлет отказывается от
себя, чтобы "творить волю пославшего его". "Гамлет" не драма