Чтение 5–й страницы книги ~Секретный фарватер~

морской вежливости.

На палубу плюхается брезентовый мешок. И сразу же угловатый силуэт
отстает и пропадает во мгле.

Ну, сами понимаете, во время рейса команда бочком обходит мешок, словно
бы тот набит раскаленными угольями из самой преисподней. Но там письма,
только письма.

По прибытии в порт их вытаскивают из мешка, сортируют и, желая поскорее
сбыть с рук, рассылают в разные города. Адреса, заметьте, написаны по старой
орфографии, чернила выцвели!

Письма приходят с большим опозданием и не находят адресатов. Жены,
невесты и матери моряков, обреченных за грехи своего сварливого
упрямца-капитана скитаться по свету, давным-давно умерли, и даже след их
могил потерян.

Но письма приходят и приходят...

Частенько прикидываю я, друзья, что бы сделал, если бы знал магическое
слово. Есть, видите ли, одно магическое слово, которое может преодолеть силу
заклятья. Я слышал это от шкипера-финна. Ему можно верить, потому что с
давних времен финны понимают толк в морском волшебстве.

Однако слова он тоже не знал.

А жаль! Сказал бы мне это слово, разве бы я продолжал служить лоцманом?
Нет! Вышел бы в отставку, продал дом в Киркенесе - потому что я вдовец и
бездетный - и купил бы или зафрахтовал, смотря по деньгам, небольшую
парусно-моторную яхту. Груз на ней был бы легкий, но самый ценный, дороже
золота или пряностей, - одно-единственное магическое слово!

С этим словом я исходил бы моря и океаны, поджидал бы на морских
перекрестках, заглядывал во все протоки и заливы. На это потратил бы остаток
жизни, пока не встретился бы, наконец, с Летучим Голландцем.

Иногда, друзья, я воображаю эту встречу.

Где произойдет она: под тропиками или за Полярным кругом, в тесноте ли
шхер или у какого-нибудь атолла на Тихом океане? Неважно. Но я произнесу
магическое слово!

Оно заглушит визг и вой шторма, если будет бушевать шторм. Оно прозвучит
и в безмолвии штиля, когда паруса беспомощно обвисают, а в верхушках мачт
чуть слышно посвистывает ветер, идущий поверху.

В шторм либо в штиль голос мой гулко раздастся над морем!

И тогда сила волшебного слова, согласно предсказанию, раздвинет изнутри
корабль Летучего Голландца! Бимсы, стрингера, шпангоуты полетят к чертям!
Мачты с лохмотьями парусов плашмя упадут на воду!

Да, да! Темно-синяя бездна с клокотанием разверзнется, и корабль мертвых,
как оборвавшийся якорь, стремглав уйдет под воду.

Из потревоженных недр донесется протяжный вздох или стон облегчения, а
потом волнение сразу утихнет, будто за борт вылили десяток бочек с маслом.

Вот что сделал бы я, если бы знал магическое слово, о котором говорил
финн!..

Но ни я, ни вы, ни кто другой на свете не знаем пока слова, которое могло
бы разрушить старое заклятье.

Некоторые даже считают все это враньем, как я уже говорил вам. Другие,
однако, готовы прозакладывать месячное жалованье и душу в придачу, что в ром
не подмешано и капли воды...

Отойдя от окна, Грибов увидел, что курсант опустил листки и блестящими
глазами смотрит на него.

- Прочли? Я вижу, что прочли.

- Все совпадает! - с воодушевлением сказал курсант. - Даже в мелочах! И
самое главное: мертвые, корабль мертвых!

- А! Вы заметили это? Я так и думал, что заметите. Мне бросилось в глаза
сразу, как только вы начали рассказывать о Цвишене. Он удивительно повторил
биографию своего легендарного тезки и предшественника.

Звонок у двери.

Профессор взглянул на часы:

- Донченко. Точен, как всегда.

Глава третья. "СПИСАН ЗА ГИБЕЛЬЮ В ВАРАНГЕР-ФЬОРДЕ...".

Капитан первого ранга Донченко был громадный, самоуверенный, шумный. Он
сразу как бы заполнил собой весь грибовский кабинет.

Ластикову, впрочем, понравилось, что подводник, хоть и был в одном звании
с Грибовым, явился к нему не с орденской колодкой на кителе, а, в знак
уважения, при всех своих орденах. На военной службе чувствительны к таким
знакам внимания.

Вероятно, Донченко немного удивило присутствие курсанта в кабинете.
Впрочем, Грибов любил окружать себя молодежью.

Знаменитый подводник снисходительно подал курсанту руку и тотчас перешел
к теме, которая, видимо, интересовала его больше всего, - к самому себе.

- А я думал, вы знаете, Николай Дмитриевич, как я потопил этого своего
Цвишена, - сказал он, усаживаясь в кресло. - Как же, шумели обо мне газеты!
И очерк в "Красном флоте" был, называется "Поединок".

- Вырезка у меня есть, - неопределенно ответил Грибов.

Он положил на стол пачку газет, рядом свои неизменные зажигалку,
перочинный нож, записную книжку.

- Будто экзаменовать собрались! Как в доброе старое время. - Донченко
усмехнулся далекому воспоминанию.

Грибов промолчал.

- С чего же начать? С вражеской базы в Бое-фьорде?

- Превосходно. Начинайте с вражеской базы.

- Я не для хвастовства, Николай Дмитриевич, а чтобы пояснить, почему у
меня осталась лишь одна торпеда.. Другие ушли по назначению. В общем,
наделал на базе дребезгу. Как слон в посудной лавке!

Он радостно улыбнулся. Видно, и сейчас было очень приятно вспомнить об
этом.

- А уж назад, конечно, возвращался ползком. Выбрался из Бос-фьорда в
Варангер-фьорд. Полежал минут двадцать на грунте, отдышался. Потом
подвсплыл, тихонько поднял перископ. Справа норвежский берег, где и положено
ему быть. Погода, между прочим, мерзейшая, на мой вкус: солнце во все небо,
широкая зыбь и хоть бы один бурунчик - перископ спрятать некуда.

"Слышу винты подводной лодки", - докладывает акустик.

Он у меня был хорошо тренирован - по шуму винтов определял тип корабля.

Я осмотрелся в перископ. Слева сорок пять - рубка всплывающей подводной
лодки! А мне перед выходом дали оповещение: наших лодок в этом районе нет.
Стало быть, фашист! Разворачиваюсь и ложусь на курс сближения.

- С одной торпедой?

- С одной, Николай Дмитриевич! Еще не остыл после боя в Бое-фьорде, азарт
во мне так и кипит!

Опять поднял перископ. Море - хоть шаром покати! Погрузился мой фашист. И
я вниз - следом за ним!

"Ну, теперь навостри уши, Маньков!" - говорю акустику.

И информирую по переговорной трубе команду, что так, мол, и так, завязали
схватку с немецкой подводной лодкой! - Донченко повернулся к курсанту: - А в
нашем деле такой бой, один на один и вдобавок вслепую, - редчайшая вещь!
Верно, Николай Дмитриевич?

Грибов кивнул.

- Ну вот, опять докладывает Маньков: "Исчез шум винтов!" Это значит:
фашист прослушивает меня, пробует найти по звуку.

"Стоп моторы!"

Тихо стало у нас. Матросы даже сапоги сняли, чтобы не греметь подковками.
Ходим на цыпочках, говорим вполголоса. Каждый понимает: неподалеку
фашистский акустик слушает, не дышит, не только ушами, каждым нервом своим к
наушникам приник!

Многие думают: бой - это обязательно выстрелы, грохот, гром. Нет, самый
трудный бой, я считаю, такой вот, в потемках, в тишине! Ходят на глубоком
месте две невидимки, охаживают друг друга по-кошачьему, на мягких
лапках-подушечках...

- Невидимка против невидимки - это точно.

- Да. Принимаю решение: маневрировать, пока не возникнет подходящая
комбинация. Торпеда у меня одна! Надо бить наверняка.

А маневрировать, заметьте, стараюсь в остовых2 четвертях. Вражеский-то
берег неподалеку. Не набежали бы, думаю, "морские охотники"!

Маньков беспрерывно докладывает: слышу шум винтов, дистанция такая-то,
пеленг такой-то.

Стараюсь не стать бортом к фашисту, а сам увожу его подальше от берега,
от опасного соседства, - еще засекут береговые посты!

Вот кружим и кружим, меняем глубины под водой - для маневрирования в
Варангер-фьорде места хватает. Фашист остановится, я остановлюсь. Он пойдет,
и я пойду. В кошки-мышки играем. А у кошки что главное? Не чутье - слух!

Донченко склонил голову набок, зажмурившись, словно бы прислушиваясь.

- Маньков докладывает: фашист что-то продувает - получается пузырение,
вроде выхода, будто торпеду выпустил. Но, конечно, нет того характерного
свиста и торпеды, когда она разрезает воду. Один шумовой эффект! Это значит:
фашист пугает, хочет меня с толку сбить.

К маю сорок второго года, надо вам доложить, я уже не с одним фашистом
встречу имел. Не с подводником, конечно, это из ряда вон, но с летчиками,
командирами катеров. У них, я заметил, наступает иногда такое расположение
духа, когда кажется, будто все идет без сучка, без задоринки, согласно
параграфам инструкции...

- Как у Толстого, - сказал Грибов. - "Ди эрсте колонне марширт, ди цвайте
колонне марширт..."

- Именно так! Очень опасное, знаете ли, состояние.

Думаю об этих "ди эрсте, ди цвайте" и мечтаю, как бы вытряхнуть моего
фашиста из его параграфов.

Маньков услышал шипение воздуха - фашист продувает балласт. Значит, хочет
всплывать. Либо, давая при маневрировании большие хода, разрядил свои