Чтение 5–й страницы книги ~Тщета земная~

прабабушка извещала Эми о своем глубочайшем убеждении, что нынешняя напасть
- лишь предвестье новых бед, кои вскорости обрушит всемогущий господь на уже
обреченный гибели многогрешный род человеческий; это лишь предупреждение,
что близок срок и всем надо приготовиться, ибо грядет конец света. Что до
нее самой, она уже давно этого ждет и с покорностью встретит час, когда
суждено предстать перед Создателем; и Эми, равно как беспутному брату ее
Гарри, также надлежит предать себя в руки господа бога и приготовиться к
худшему. "Дорогая моя злосчастная юная родственница, - лопотала двоюродная
прабабушка Салли, - долг наш в крайности съединиться всесемейно пред очи
грозного судии, а не хватит овцы в стаде, что скажет Христос?"

Странствия прабабушки Салли по путям веры давно стали у родни веселой
притчей во языцех. Росла она католичкой, но отреклась от католической церкви
ради некоего молодого человека из семьи камберлендских пресвитериан. Однако
с их воззрениями освоиться не сумела и перешла к Независимым баптистам - в
секту, ничуть не менее ненавистную мужниной родне, чем католики. Всю жизнь
она провела в терзаниях, добровольной мученицею своей веры. По словам Гарри,
"религия запустила в тетушку Салли свои когти и препоручила ей оттачивать их
на себе". Салли переспорила, переборола и пережила всех своих сверстников,
но ничуть без них не скучала. Она неутомимо выедала печенки следующему
поколению родичей и уже с жадностью принималась за третье.

Читая прабабушкино письмо, Эми, как всегда, рассмеялась так весело и
заразительно, что и все вокруг засмеялись, еще сами не зная над чем, а ее
зеленые попугайчики-неразлучники обернулись в клетке и серьезно на нее
поглядели. "Представляете, вдруг окажешься в царствии небесном рядышком с
тетей Салли - вот удовольствие!"

"Подожди смеяться, - сказал ей отец. - Царствие небесное создано как
раз для тети Салли. Там она будет чувствовать себя хозяйкой".

"Попасть в рай с тетушкой Салли - это будет мне наказание за грехи", -
сказала Эми.

В беспокойное время, пока отсутствовал Гарри, Эми по-прежнему
отказывалась выйти замуж за Габриэла. День за днем до матери Эми доносились
их голоса, конца не было этому разговору. Однажды Габриэл вышел от Эми очень
серьезный и расстроенный. Остановился перед ее матерью, сидевшей с шитьем в
руках, и сказал:

"Я все заново обдумал, теперь я вижу, что Эми никогда за меня не
выйдет".

"Никогда я никого так не жалела, как бедного Габриэла в ту минуту, -
повторяла потом бабушка. - Но я сказала ему твердо: вот и оставь ее в покое,
она больна".

И Габриэл ушел, и больше месяца от него не было вестей. Наутро после
ухода Габриэла Эми поднялась, с виду совершенно здоровая и цветущая, поехала
с братьями Биллом и Стивеном на охоту, купила бархатную пелерину, заново
постриглась и завилась и стала писать длинные письма Гарри, который
превесело проводил время своего изгнанничества в Мехико-сити.

За одну неделю она трижды танцевала ночи напролет, а потом однажды
поутру проснулась оттого, что у нее пошла кровь горлом. Эми словно бы
испугалась, просила позвать доктора и пообещала во всем его слушаться.
Несколько дней она провела спокойно за чтением. Спросила про Габриэла. Никто
не знал, где он. "Ты бы ему написала, его мать перешлет письмо", -
посоветовали ей. "Ну нет. Я привыкла видеть его кислую физиономию. А от
писем нет никакого толку".

Однако через считанные дни Габриэл появился, с весьма кислой
физиономией и с неприятной новостью. Проболев всего лишь один день, умер его
дед. На смертном одре, во имя божие, находясь в здравом уме и твердой
памяти, он лишил своего любимого внука Габриэла наследства. "Во имя божие
старый дьявол в двух словах оставил меня нищим, Эми", - сказал Габриэл.

Он сказал, что больше всего уязвлен поведением ближайших родичей. Они
не скрывают злорадства. Они всегда знали, что у Габриэла были все права и
основания считать себя наследником деда, и завидовали ему. Ни один не
предложил хоть что-то ему уделить. Ни один даже и не подумал загладить
внезапную несправедливость выжившего из ума старика. Втайне все ликовали,
что им повезло. "Он лишил меня наследства, и они радуются, - сказал Габриэл.
- Наверно, воображают, что, значит, не зря они меня раньше всячески
осуждали. Правильно они обо мне судили. Я паршивая овца, никудышник. О
господи, поглядели бы вы на них".

"Интересно, как ты сможешь теперь прокормить жену?" - заметила Эми.

"Нет-нет, Эми, все не так плохо. Если бы ты только захотела..." - начал
Габриэл.

"Если мы поженимся сейчас же, мы как раз успеем поехать на время
карнавала в Новый Орлеан, - сказала Эми. - А если станем ждать великого
поста, будет уже поздно".

"Что ты, Эми, - сказал Габриэл, - разве когда-нибудь может быть
поздно?"

"Вдруг ты передумаешь, - сказала Эми. - Сам знаешь, ты такой ветреник".

Среди множества писем, хранимых бабушкой, были два, которые Мария и
Миранда прочли, когда стали взрослыми. Одно было от Эми, написанное через
десять дней после свадьбы.

"Милая мамочка, за то время, что мы с Новым Орлеаном не виделись, он
изменился гораздо меньше, чем я. Я теперь степенная мужняя жена, а Габриэл
очень преданный и добрый муж. Вчера на скачках Рампа пришла первой и
принесла нам выигрыш, это было чудесно. Я на скачках бываю каждый день, наши
лошади великолепны; у меня был выбор - Хвала Ирландии или Мисс Люси, и я
выбрала Мисс Люси. Теперь это моя лошадка, она быстрая, как молния. Габриэл
говорит, я выбрала неправильно. Хвала Ирландии продержится дольше. А я
думаю, Мисс Люси на мой век хватит.

Мы здесь чудно проводим время. Как-нибудь на днях я надену карнавальный
костюм и пойду с Габриэлом на улицу. Мне надоело любоваться праздником с
балкона. Габриэл говорит, это небезопасно. Он говорит, если я настаиваю, он
меня поведет на карнавал, но я не уверена. Мамочка, он очень милый. Не
волнуйся за меня. На бал-маскарад я надену бархатное платье, очень красивое,
розовое с черным. Госпожа свекровь осведомилась, не слишком ли оно бьет на
эффект. Я ей сказала - надеюсь, что так, если только меня не обманули.
Корсаж облегающий, как перчатка, плечи очень открыты - папа ни за что бы не
одобрил, - а юбка спереди от талии до колен схвачена широкими серебряными
лентами, очень широкая на боках и особенно сзади, и кончается треном ровно в
ярд длиной. Талия у меня теперь, благодаря мадам Дюрэ, всего восемнадцать
дюймов. Надеюсь, я буду до того эффектна, что мою свекровь хватит удар. У
нее они часто бывают. Габриэл тебе кланяется. Пожалуйста, хорошенько
заботьтесь о Сером и Скрипаче, когда я вернусь, опять буду на них ездить. Мы
собираемся в Саватогу, еще не знаю точно когда. Передай всем мой самый-самый
нежный привет. Здесь, конечно, все время идет дождь...

Р. S. Мамочка, когда у меня выдается минутка свободная, я ужасно скучаю
по дому. До свиданья, милая мамочка".

Второе письмо, через полтора месяца после свадьбы Эми, написала ее
сиделка.

"Я срезала прядку ее волос, потому что была уверена, что вам захочется
их сохранить. И пожалуйста, не думайте, что я по небрежности оставила
лекарство у нее под руками, доктор сам про это написал и все объяснил. Оно
бы ей ничуточки не повредило, не будь у нее такое слабое сердце. Она просто
не знала, сколько приняла, она мне часто говорила, что от такой маленькой
лишней пилюльки вреда не будет, и я ей сказала, надо быть поосторожнее и
принимать только то, что я ей даю. Иногда она у меня их так выпрашивала, но
я ни за что не давала больше, чем прописал доктор.

В ту ночь я уснула, потому что совсем не похоже было, что ей так уж
худо, и доктор не велел мне сидеть возле нее ночью. Пожалуйста, примите мое
сочувствие в вашей великой утрате и, пожалуйста, не думайте, что кто-нибудь
был невнимателен к вашей милой дочке. Она очень страдала, а теперь обрела
покой. Выздороветь она не могла, но могла бы пожить подольше. С
почтением..."

Эти два письма и все милые сердцу бабушки странные памятки запрятаны
были в сундуки и забыты на многие-многие годы. Видно, им не было места в
этом мире.

Часть II. 1904

Каникулы Мария с Мирандой проводили у бабушки на ферме; беспрерывно
читать было для них такое же естественное и приятное занятие, как для пони -
щипать травку, и вот по некоей счастливой случайности им попались запретные
литературные плоды, несомненно принесенные и оставленные там с
душеспасительными намерениями кем-то из родственниц-протестанток. Если
авторы стремились развлечь читателя, то книжки эти попали в самые подходящие
руки. Текст, отпечатанный дрянным шрифтом на бумаге вроде промокательной,
украшали неряшливо оттиснутые картинки, которые захватили девочек прежде
всего тем, что в них ничего не удавалось понять. Тут были рассказы о
красивых, но несчастных девицах, которые по загадочным причинам становились
жертвами заговора и оказывались во власти безжалостных монахинь и
священников; а потом их "заточали" в монастыри и заставляли принять постриг
- ужасающий обряд, во время которого жертвы издавали отчаянные вопли, - и
навеки обрекали на самое жалкое и несуразное существование. Похоже, они
потом только и делали, что лежали, скованные цепями, в мрачных кельях либо
помогали другим монахиням хоронить задушенных младенцев под каменными
плитами в сырых, кишащих крысами подземельях.

Заточены! Вот слово, которого недоставало Марии с Мирандой, чтобы
описать их жизнь в Новом Орлеане, в школе при монастыре младенца Иисуса, где