латунный патрон.
на него с обожанием.
Выдохнул вместе с горячей струей злой командирский окрик. Оборвал их веселье
и праздник:
десантного отсека к другому грозная бодрая весть. Начинали реветь моторы,
фыркали кудрявые голубые дымки. Машины дергались в рытвинах, медленно, крутя
гусеницами, вышвыривая комья земли, выползали из капониров. И повсюду среди
грузовиков, фургонов и танков бежали, торопились, кричали молодые
возбужденные люди. Кудрявцев шагал, побуждая их своими командами и окриками
действовать энергичней и слаженней.
валялись расщепленные доски, искрились не успевшие заржаветь опустошенные
консервные банки. Увидел трех прапорщиков -- стояли перед березовой плахой,
на которой поблескивала початая бутылка водки. Один подносил к губам налитый
стакан, а двое других жевали, держа ломти намазанного тушенкой хлеба. На
стенке фургона, подвешенная за ноги, свисала полуободранная телячья туша с
перламутровыми сухожилиями и золотистой приспущенной шкуркой. Под ней черно
и липко, не впитываясь в мокрую землю, скопилась кровь. Между обвислых, с
темными копытцами ног виднелся обрубок шеи с сахарно-розовым позвонком. На
земле лежала отрезанная телячья голова с шершавым розовым носом, бархатными
ушами, с туманно-голубыми, в белесых ресницах глазами. Губы были приоткрыты,
и в них, стиснутый зубами, виднелся кончик языка. Голова смотрела далеко,
сквозь фургоны, кухонные котлы, груды консервных банок, в сумеречную степь,
где угадывался размытый город.
крови.
желтые зубы и продолжая жевать. -- Зам по тылу нацелил на ужин, а тут, вишь,
выступаем! Ну и решили забить, с собой в город взять. Там и сварим. А то
здесь пропадет, солдаты сожрут!
-- добавил тот, что только что выпил водку. Морщился, сопел, отламывая кусок
горбушки. -- Еще и холодец получится!
вдаль и кого-то напоминала Кудрявцеву. Кого-то очень знакомого и живого. Но
он не мог понять кого. Вид этой мертвой, печально глядящей головы, теплой,
окутанной влажным паром туши, прижатой к железной бортовине фургона, щемяще
поразил Кудрявцева. Он все старался вспомнить, кого напоминает ему
отсеченная, поставленная на позвонки голова.
указывая горбушкой на початую бутылку и нечистый мокрый стакан. -- Для
сугреву!
наглые прапорщики. Все не мог понять, кого напоминает ему отрубленная голова
бычка.
Глава третья
тулово. Проснулась, сердито и недовольно стряхивала с себя землю и сор.
Бугрила загривок, горбила спину, выползала из берлоги на свет. И на этом
холодном свету начинали тускло светиться взбухшие мышцы, мерцали глазницы,
скребли землю металлические острые когти. И там, где недавно дремало,
покоилось невидимое существо, -- там открылась парная черная рытвина,
отпечаток огромного тела, сырая потная лежка, откуда поднялся и пошел на
кривых могучих лапах растревоженный зверь.
команды командирам взводов. Направлял машины к ближнему тракту. Уклонялся от
движения выруливающю встречных машин, увертывался от неуклюжих танков,
встраивался в общую, медленно собираемую колонну, в которую криками, матом
на батальонных радиочастотах вгонялись взводы и роты, машины связи,
грузовики со снарядами, цистерны ( водой, подвижные зенитно-ракетные
комплексы Регулировщики, забрызганные грязью, задыхаясь от едкой, бившей в
лицо гари, отмахивались жезлами от наезжавших танков. Как злые погонщики,
криками, взмахами палок направляли тупое, неповоротливое стадо в одну
сторону -- к черному земляному тракту, в который проваливалась, оседала,
продавливая землю, выстраивалась маршевая колонна.
Его нежно пламенеющее лицо, стиснутое грязным танковым шлемом, алело на
ветру, как бутон шиповника. Он наклонялся в люк, что-то сердито и грубо
кричал механику-водителю. Но, выглядывая наружу, озирая огромное,
наполненное дымами, блеском и шевелением пространство, восторженно сиял
глазами, приоткрывал пунцовые губы. Было видно, что он ликует, ощущая свою
малую отдельную жизнь встроенной в могучее движение армады, где каждый, кто
к ней приобщался, становился непобедимым, всесильным.
убирала с нее многотонные лапищи. Вытягивалась по степи среди серых холмов.
Громоздила по вершинам чешуйчатую разбухшую плоть. Спускала в долину
глазастую, с бронированным лбищем голову. Хвост ее вяло извивался среди
рытвин и капониров, брошенных нужников и свалок, а голова, напряженная,
осмысленная, укрепленная на тугой набрякшей шее, устремлялась вперед -- к
невидимой, но уже желанной цели.
кидавших ему навстречу брикеты грязи.
эфире звучали позывные и коды, сквозь хрипы и свист он узнавал голоса
комбата, ротных, редкие прерывистые команды комбрига и начальника штаба,
которые по мере того, как выстраивалась колонна, становились спокойней и
сдержанней, вплетались в надсадный рокот и лязг, сотрясавший степь.
темно-зеленых полей, безлистых серых садов тянулось село. Плоское, с
отсветами железных кровель, с хрупким веретеном мечети, розоватыми туманными
домами. Кудрявцев всматривался в село, пытался обнаружить приметы жизни --
скотину, человека, повозку. Но село казалось ракушкой, захлопнувшей свои
створки в минуту опасности.
взводный, хватаясь за влажную в изморози пушку. Указывал на село выпуклыми
сияющими глазами, радовался могучему движению техники, огибавшей околицу.
согнутом стебле, мерцая в розовом млечном облачке. Сносимая к мечети,
качалась, опускалась и гасла, оставляя блеклый исчезающий завиток. Ее
бесшумное одинокое появление и медленное печальное исчезновение породили
тревогу. Кудрявцев вглядывался в очертания села, в пустые вытоптанные
выгоны, в мягкие размытые очертания окрестных холмов, ожидая увидеть
источник тревоги. Но его не было. Ракета возвестила кого-то о том, что мимо
села движется он, Кудрявцев, в танковом шлеме, в бушлате, с автоматом на
брезентовом ремне, упираясь в спинку сиденья, на котором уместился стрелок.
Ловит в голубую оптику слюдяное мерцание крыш, железные ворота, кирпичные
стены мечети. Эта весть вознеслась розовым облачком, полетела, сносимая
ветром в туманную степь. И кто-то невидимый за арыками, безлистыми садами,
размытыми далями принял сигнал. Узнал о движении лязгающей дымной колонны.
легкомысленный, теперь настороженно, вопрошающе смотрел на Кудрявцева,
словно ожидал от него подтверждение своей тревоги. Потянулся вниз, в люк.
Достал автомат. Перекинул ремень через шею, стволом к селу, уплывавшему за
рыжий бугор.
распадки. Взлетала на округлые вершины и с них оглядывала волнистую степь.
Колонна то растягивалась, разрывалась, голова ее уходила вперед, то потом,
пульсируя по-змеиному, она снова сжималась, ползла, огибая холмы. Если одна
из машин глохла, вся колонна замирала, упираясь в заглохшую машину. Тягач
брал ее на трос, дергал, вырывал из грязи, оттаскивал в сторону, и опять
громада колонны, лязгая и гремя, продолжала движение, догоняла оторвавшуюся
голову.
танка, его тяжелую, обращенную к холмам пушку. Орудия боевых машин и танков
были развернуты в разные стороны к вершинам бугров. Глаза стрелков,
командиров машин шарили по мягким размытым кромкам, ожидая пулеметной
вспышки, белой, как электрозамыкание, искры, чтобы грохнуть по ней всей
мощью наведенных стволов.
Высоковольтные линии навешивали над колонной свои медные жилы, охватывали
машины плетением металли-, ческих вышек. Попадались брошенные, без окон и
дверей строения, словно выгоревшие изнутри. Ржавые пути с окисленными,
торчащими среди бурьяна цистернами казались упавшими с неба. И огромная
свалка с зеленоватыми испарениями, чешуйчатая, усыпанная колючим металлом,
мокрой гнилью, рыхлыми комьями пережеванного городом бесформенного вещества
встретила колонну гарью, зловоньем, поднявшимся граем ворон.
которых задевала землю и спугивала другую стаю. И все они, крича, заглушая
моторы, сливаясь в черное мелькание, наполняли небо растопыренными черными
крыльями, наклоненными головами, опущенными когтистыми лапами. Затмевали
свет, кружили над колонной свою скрипучую карусель, пикировали, наставляли
раскрытые злые клювы, маленькие яростные глаза. Стальные машины, пулеметы,
орудия залипли в этом вязком, орущем и хлопающем облаке. Вороны не пускали
Афанасьев Роман
Посняков Андрей
Конюшевский Владислав
Круз Андрей
Каргалов Вадим
Каменистый Артем