Чтение 5–й страницы книги ~Эвакуатор~

- Ты девочка догадливая, сама поймешь.

- Не пойму, Игорь. У меня от ранних пробуждений ум набекрень, ты же видишь.

- Там двадцать слогов, Кать. Утомишься говорить.

- То есть к тебе домой? - проговорила она в некотором отупении.

- Да, да.

- Ну так мы туда и идем...

- Катя, ты прикидываешься, что ли?

Конечно, ее сбила с толку эта непривычная серьезность.

- Извини, милый. Я думала, мы действительно не шутим.

- Мы действительно не шутим, - сказал он и посмотрел на нее так, как не смотрел еще ни разу: так, по ее представлениям, должен инструктор по парашютному спорту подталкивать взглядом новичка.

Для издевательства это было слишком.

- Так, - сказала она.

- Именно так.

- Игорь. Честное слово, я очень устала.

- А уж я-то как устал, - выговорил он тем же тяжелым голосом, каким, бывало, пародировал комиссара-поэта. - Чрезмерное тяготение. Грязь. Террор. Невежество. Менеджеры среднего звена. Рос среди приличных людей. Аристократ. Любое требование - в ту же секунду. Дурык в постель. И что у меня здесь? Ничего, кроме дурык в постель, и этой дурык я не приношу ничего, кроме отчаяния. Летим, Кать. Я совершенно серьезно.

- Это такое предложение руки и сердца?

- Я могу взять пять человек, - сказал он другим голосом, деловито. - Больше пяти никак. Она не взлетит.

- Кто? Тарелка?

- Ну, назови тарелка. Хотя они мало похожи. Просто галлюцинации чаще всего бывают у домохозяек, вот им и мерещатся тарелки. Хорошо еще, что не веники. Тарелка на самом деле неудобна по форме, она плоская. Летательный снаряд должен быть узкий и высокий. Да увидишь.

- Возьми еще водочки, - попросила Катька.

- Зачем?

- Ну, может, поверю... Ты так рассказываешь...

- Я ничего не рассказываю, - сказал он. - Ты вообще ни хрена не понимаешь. Если бы ты знала то, что я знаю...

- И что ты такого знаешь?

Он отошел за водкой и принес еще два раза по сто.

- Что я знаю, это мое дело. Я и так тебе больше, чем надо, говорю.

- Слушай! - От водки Катька повеселела, ей стало тепло. - Ты меня так уговариваешь... прямо Сохнут. Я читала. И люди другие, и небо другое...

- Да, типа. Только в нашем смысле "восхождение" несколько буквальней, ты не находишь?

- Ага, а потом вы нами питаетесь. Там, наверху. Точно, я все придумала! Выжидаем кризисный момент, создаем на земле панику, а потом говорим: пожалуйста, уезжайте. Эвакуация. Черт, разве плохой сюжет? Мы там, наверное, дефицитное лакомство. Вроде икры. За нас дают два, три зверька, за толстый человек - четыре зверька! Понимаешь, почему во время войн многие пропадают без вести? Это ведь ваши работают, так? Любимый! Дай слово, что ты съешь меня лично! А интересно, у вас это живьем? Там, у вас, ты, наверное, выглядишь совсем иначе?

- Да, - кивнул он серьезно, - немного иначе.

- Такой типа комар, да? Вонзаешь... и все высасываешь!

- Вонзаю, - согласился он.

- Но я хотя бы съезжу для начала на краткую экскурсию по вашей райской местности?

- Пять человек, - повторил он, не желая поддерживать игру. - И ни человеком больше.

- Вот всегда так, - сказала она грустно. - Когда ты придумываешь, я всегда подхватываю. А когда я придумываю, мы все равно продолжаем играть в твою дурацкую игру. Доминирование любой ценой. Пожалуй, я не дам тебе меня съесть. Пусть меня лучше съест кто-нибудь умненький, хорошенький...

- И у нас только неделя, - продолжал Игорь.

- Господи, ну почему неделя!

- Потому! - крикнул он, и кассирша обернулась в испуге, оторвавшись от газеты чайнвордов "Тещинька". - Ты же всегда все понимала, почему ты сейчас не понимаешь!

- Нет, я все понимаю. Жестокое время - жестокие игры. Просто мне не хотелось бы играть в "Спасение пяти", понимаешь? У меня уже и так две кандидатуры, которые вряд ли тебя устроят, и это совершенно не игрушки.

- Дочь не в счет. Три года... сколько она весит? Килограммов пятнадцать?

- Двенадцать. Муж тоже сравнительно легкий.

- А мужа мы обязательно берем?

- Мужа, - зло сказала она, досадуя на упрямство и бестактность любовника, - мы берем обязательно, и это не обсуждается. Я не понимаю, почему мы должны продолжать этот дурацкий разговор, и лучше поеду домой.

- Катя! - сказал он таким измученным голосом, что у нее сразу прошла вся злость. - Кать, хочешь, я на колени встану? Ну пойми ты наконец, что началась жизнь!

Это было так забавно, - до сих пор была не жизнь, а тут возникла летающая тарелка и реальность подошла вплотную, - что Катька улыбнулась и поцеловала его в небритый подбородок.

- Игорь, ты сделал все, как надо. Я на какой-то момент действительно отвлеклась. За что я тебя люблю, знаешь? Нет, мы никогда не говорили об этом всерьез, но сейчас все можно. Я даже никогда тебе не признавалась в любви. Мужу, кстати, тоже не признавалась, и никогда не признаюсь. Игорь, я тебя люблю! Я так люблю тебя! Главным образом за то... это ведь все вранье, что любят просто так. Любят всегда за что-то. Я сейчас пьяная, пользуйся случаем, земная женщина рассказывает тебе всю правду о своем внутреннем устройстве. Любят тех, с кем нравятся себе. Любят тех, с кем можно быть хорошей, и умной, и повелительной, и жертвенной, и главное - что все вместе. У нас такой есть направлений в искусстве, быть пуантилизм. Точечка тут, точечка там. Я быть молодая, глупая, очень увлекаться.

- У нас тоже это быть, - сказал он. - Тыды-кырлы.

- Да, да, правильно! Туда-сюда! И вот тебя я люблю за то, что с тобой можно столько всего пережить в единицу времени! Усталость, злость, страсть, восторг, испуг, раздражение, нежность, да, друг мой, такую нежность - я, кажется, сейчас всю эту забегаловку приняла бы в себя и поместила куда-то в вечное тепло! Я могу с тобой быть высокопарна. Не беспокойся, это пройдет сейчас. Но учти, я художник, я человек ис-кус-ства! Обрати внимание, я никогда тебя не рисую. Я столько раз пыталась это делать, но ты же как ртуть.

- Нас учат, - сказал Игорь.

- Чему?

- А вот этому. Незаметность в толпе, смена масок. Я разведчик-эвакуатор, хочешь ты этого или нет.

- Да, да, конечно! Ты разведал меня и эвакуировал, и я два месяца прожила в твоем дивном новом мире, со зверскими деньгами! Ты столько всего придумываешь, я так тебе благодарна. Не сердись, милый, что какие-то твои игры я поддерживать не в состоянии, потому что у меня есть муж и дочь, и это очень взрослая жизнь. Как все художники, я была и буду ребенком и готова с тобой играть в любые игрушки относительно меня, но не пытайся сочинять мне сюжеты про Сереженьку и Подушеньку, съемка окончена, всем спасибо! - Она снова чмокнула его, на этот раз в глаз. - Мой миленький глазик, такой красненький.

- Я тебя тоже очень люблю, - сказал Игорь. - Я так тебя люблю, что даже тебе верю. Хотя у наших есть правило никогда не верить вашим.

- Это еще почему? Я могу обидеться.

- Да обижайся сколько влезет. Просто ваши рано или поздно обязательно предают наших, и я слишком хорошо знаю, как это бывает.

- Может, ваши сами сбегают? Когда все становится серьезно?

- Это точно, - кивнул он. - Когда у вас все становится серьезно, нам тут делать больше нечего. Вам, впрочем, тоже. Но вашим как раз очень нравятся эти ситуации. Можно такое себе позволить - мама дорогая!

- Пошли к тебе. Пожалуйста, пошли к тебе. Еще немножко, и я перейду на следующий уровень. Мне станет очень-очень грустно, я буду реветь. Потом мне станет очень-очень зло. А сейчас я очень-очень хороша для тыбыдым, я гожусь для этого в высшей степени.

- Катя, - он взял ее за плечи и встряхнул. - Катя, детка. Сегодня не будет никакого тыбыдым. У меня теперь очень, очень много работы. Ты же видишь, я в "Офисе" почти не появляюсь. Только тебя забираю.

- Почему не будет тыбыдым? - захныкала Катька. - Ты не смеешь у меня отбирать единственную радость... дурык...

Она слегка поколотила его маленькими твердыми кулачками.

- Ты что, только в процессе тыбыдым теперь можешь нормально разговаривать?

- Не знаю. Пойдем к тебе, а? На нас уже смотрят. Ну пойдем, пожалуйста, я так люблю, когда у тебя... Не хочешь тыбыдым - не надо тыбыдым, просто посидым...

В этот раз все было удивительно грустно. Катька гладила его затылок, тощую спину с выступающими лопатками, костлявые плечи, почти безволосую грудь, целовала в глаза и брови и вообще чувствовала себя так, будто прощалась навеки. Все было очень нежно, медленно и бессловесно.

- Правда, будто навек, - сказала она наконец. - Ужасная вещь расставаться навек, никому не пожелаю. Ведь ты не улетишь без меня?

- Нет, - сказал он глухо, - я не улечу без тебя.

- Нет, лучше лети. Я эгоистка. Я не имею права тебя задерживать, ты здесь погибнешь. Наши пертурбации не для вашей конституции. Скажи, а никак нельзя там пересидеть страшное - и вернуться?

- Никто еще не возвращался, - сказал он.

- Это я знаю. А почему?

- Не знаю. Я вот курсирую туда-сюда, и мне тоже трудно, но я еще кое-как могу. Потому что я там вырос, и мне слетать в ваш ужасный мир - не такое уж испытание. А ваш человек вырос здесь, и когда он попадает туда - для него мысль о возвращении уже совершенно невыносима. Ну как... с чем бы сравнить? Надзиратель, допустим, может жить дома и каждый день ходить в тюрьму и обратно. А заключенный, если освободится, никогда уже не вернется в тбрьму, по крайней мере добровольно.

- Но если он там у вас чего-нибудь начудит, его же вернут насильственно?

- Было несколько раз. Они потом называли себя "духовидцы". Рассказывали ужасные глупости про какие-то дома в тридцать локтей, про золотые комнаты... Жуткие шарлатаны, эвакурированные по ошибке. У нас каждый такой случай в учебниках разбирается. А тут на этих духовидцев чуть не молились, каждому слову внимали... Как можно верить людям, которых сослали обратно на Землю? Это же как блядь, которую выгнали из блядского общества за блядство! А нормальный человек по доброй воле сюда сроду не вернется...

Словно подтверждая ее слова, за окном что-то бухнуло.

- Выхлоп, - успокаивающе сказал он.

- Нет, - медленно проговорила Катька, - не выхлоп.

- Если я говорю, значит, знаю! - крикнул он неожиданно. - Почему ты не хочешь понять!

- Тише, тише... Маленький, я все поняла.

- Ты ничего не поняла, и никогда не поймешь. И черт с тобой, я пойду против всех инструкций. Завтра в три включи телевизор, тогда, может, и до тебя дойдет.

- В три? - Катька села на кровати. - Ты же знаешь, в три ничего не говорят...

- На этот раз скажут. И пусть потом со мной делают, что хотят, - я вообще не могу в таких условиях работать, если никто не верит ничему... Растлили всех к чертовой бабушке, ни одно слово ничего не весит! Пока носом не ткнешь...

Катька похолодела. До нее наконец дошло.

- Игорь! - сказала она и закашлялась: в горле сразу пересохло. - Если ты что-то знаешь и ничего не делаешь...

- Да делаю я, делаю!

- Что же ты мне сразу не сказал... Мы тут с тобой... а там действительно...

- Ну а что я могу! - Он рывком поднялся и сел рядом. - Мы же не знаем, где... когда... Это не моя специальность. Внедряемся, пытаемся что-то... а разве тут сладишь? Ты думаешь, это единая организация? Это даже не сетка, а так - тыды-кырлы. Здесь рвануло, там рвануло... Я даже не представляю, где это завтра будет. У меня просто подсчет... примерный...

- Квадрат свиномарок плюс шестьсот шестьдесят шесть.

- Нет, сложней. Но то, что завтра все войдет в последнюю стадию, - это и без расчетов в принципе понятно, просто я не все тебе говорю. Завтра сиди, пожалуйста, дома. И своих никуда не выпускай.

- Ты серьезно?

- Абсолютно серьезно. Я бы и так тебе сказал. А потом быстро отбирай пять человек и готовься. На отборы, сборы, прощальные приготовления - неделя. После чего старт. Или сдохнем все.

- Ты хочешь сказать, что без меня не полетишь?

- Именно это я и хочу сказать.

- Так нечестно.

- А у меня нет вариантов. Иначе тебя не сковырнешь.

- Погоди. А нет у тебя предположений... ну, хотя бы относительно... Может, что-то можно остановить?

- Остановить нельзя ничего, - хмуро сказал он. - Иначе давно бы само остановилось. Шарик уже покатился, хочешь не хочешь. Не сердись, Кать. Я правда не все могу. Мы вообще избегаем вмешиваться, ты знаешь. Всякое зло - оно копируется очень легко, легче, чем думаешь. Шаг - и ты вовлечен. А нам это нельзя, кудук.

- А увозить можно?

- А увозить можно, кыдык. Я же не всех беру. Всех бессмысленно.

- Но подумай, как я могу на это пойти? Чем я лучше других?!

- Ничем не лучше. Я тебя люблю, и все. У нас в таких случаях доверяют эвакуатору.

Дороги домой она не запомнила. Болело все тело, и настроение было хуже некуда - то ли она заболевала, то ли устала, то ли будущее давило на нее всей тяжестью. Она знала за собой эту способность физически предчувствовать худшее. Предположим, что все игра, хотя и совершенно бесчеловечная. Но на секунду, на полсекунды допустим, что нет! И тогда - как жить, если знаешь, что завтра... Но живем же мы, зная, что завтра кто-то попадет в автокатастрофу, кто-то не проснется, кто-то, как пелось у Цоя, в лесу натолкнется на мину, следи за собой, будь осторожен! Живем же мы как-то - только в самолете вспоминая, что смертны? Черт бы его драл с его выдумками, предупреждала меня мать, что в конце концов обязательно доигрываешься.

- Ну? - только и сказал он.

Катька подняла на него зареванные глаза.

- Если ты придешь сам, - сказала она, - ничего не будет. Честно. Они же сказали - если кто-то придет сам, отпустим. На Библии клялись.

Игорь скривился, как от зубной боли.

- Да, - процедил он. - Надо было мне, дураку, думать...

- Ничего! Честное слово, еще можно... ты знаешь, все еще можно...

- Ты что, совсем? Вот же блин, как же я не учел, что ты именно так и подумаешь... Все эта подлая земная логика, когда же я этому выучусь, в конце концов!

Катька на секунду понадеялась, что все не так страшно, но тут же отбросила надежду - теперь ведь понятно. Эта версия объясняла все, с самого начала.

- И ты действительно думаешь, что я один из них?

Она быстро, жалобно закивала.

- Работаю под прикрытием "Офиса"?

- Черт тебя знает, под каким ты прикрытием. Ты мне поэтому и в компьютер не разрешал лазить.

- Идиотка! - простонал Игорь. - Господи, ну если уж ты такая идиотка - чего тогда про остальных?! Что за раса подлая, каиново семя, как вы еще живы, я вообще не понимаю! Ты спала со мной два месяца, рассказывала мне все про себя и семью, говорила, что ближе меня у тебя нет человека! А потом, когда я тебя предупредил, чтобы ты сидела дома, - ты за полчаса поверила, что я шахид!

- Не шахид, - затрясла она головой.

- Ну еще хуже! Вообще профессор Мориарти, черная Фатима, организатор, все нити заговора, мозговой центр! И все легло в эту версию - и то, что я тебя в компьютер не пускал, в игрушечки поиграть, и то, что знал про вокзалы, и то, что на работу редко хожу! Катя! Катя, ты видишь себя со стороны хоть на столько?! Ты же... блин... ты же говорила, что дышать без меня не можешь!

- Да, да, - Катька ревела, кивала и тряслась.

- И как это все у тебя смонтировалось?

- Игорь, родненький... ну как же ты не понимаешь... ну ведь это не злодеи, хотя они и убийцы, и все такое. Они просто мстят... и почему я не могла бы одного из них полюбить?

- Не злодеи? Ты это говоришь после всего... после этого?!

- Ну, я в том смысле, что они другие... не такие злодеи... не ради бабок же, в конце концов! Они просто не люди, это совсем другое дело. Ну вот и ты... я ведь тоже не совсем человек, я урод, я никогда не могла полюбить просто человека! Из-за этого всегда и мучаю всех...

Она заревела в голос. На них оглядывались. Впрочем, плакали в тот день многие, - Москва уже привыкала к истерикам на улицах, и к битью головой об асфальт, и к расцарапыванию лиц, но этого было как раз немного. Все-таки не Владикавказ, не Беслан. К чему нельзя было привыкнуть - так это к понурой, молчаливой толпе на улицах, к людям, шедшим на работу и в магазин, как на заклание. В них была такая обреченность, которая хуже любой истерики. Все ждали, что с ними случится еще что-то подобное, и ничему не удивлялись; странным образом каждое новое потрясение только глубже вгоняло их в безвыходный, тяжкий сон.

- И ты решила, что я один из них?

- Ага.

- И по вечерам трахаюсь с тобой, а по ночам взрываю других русских?

- Ага.

- И кто бы я был после этого?

- Чеченец.

- Ка-тя! Да неужели по человеческим меркам не следовало бы заживо зажарить такого борца, который вечером спит с русской женщиной, а ночью взрывает ее братьев?!

- Следовало бы.

Она соглашалась, не понимая, что говорит. Ее здорово колотило.

- Черт, и не пойдешь никуда... Ка-тя! Ты что, всерьез предлагала мне сдаться?

- Ага, ага. Да.

- Да очнись ты!

- Не могу. Игорь, две тысячи человек... две тысячи... ты понимаешь? Никогда столько не было, нигде... Хотя в "близнецах", кажется, было... Игорь, ну как так можно, а? Игорь, если ты знал и не сделал ничего, то как так можно, а?!

- Говорят тебе, я не знал! Знаешь же ты, что завтра будет утро!

- Н-не знаю, - повторяла она. - Не знаю. Теперь ничего не знаю.

Он схватил ее за руку и потащил за собой.

- Куда мы?

- В сквер, не торчать же тут у людей не виду.

- Я не пойду никуда, мне надо домой.

- Сейчас, сейчас, пойдешь домой... Нам же надо поговорить, ты сама хотела поговорить.

Они сели на лавку в сквере возле ее дома - она сама вызвала Игоря сюда, не опасаясь больше, что знакомые их увидят вместе; метро закрыто, центр оцеплен, доехать до Свиблова она не могла. Можно, конечно, было поймать машину, переплатить, по окружной добраться до него - но у нее ни на что не было сил. Она загадала: если он все-таки приедет, значит, есть хоть крошечный шанс, что он не из тех. И он приехал, и теперь они сидели у пруда, вокруг которого почти не было гуляющих - матери с детьми предпочитали сидеть дома. Чрезвычайное положение еще не было объявлено, но его ждали. Никто еще толком не понял, что произошло. Раньше после каждого теракта Катьке кто-нибудь звонил, советовались, обсуждали, что делать, - теперь, когда на месте Комсомольской площади зияла яма глубиной в три метра, телефон замолчал наглухо, телепрограммы прекратились по случаю траура, президентское обращение задерживалось. Катька не смогла пойти на работу, да вряд ли в "Офис" приперлась в тот день хоть одна живая душа: кому теперь-то было все это нужно?

- Катька, - помолчав минут десять, чтобы она успокоилась, сказал Игорь. - Теперь-то ты понимаешь?

Она кивнула.

- Ты поедешь со мной?