Чтение 5–й страницы книги ~Цена империи~

- Я не понял, - сухо произнес он, - почему ты, герул, решаешь, когда и куда мне ехать?

- Потому, - рыкнул Комозик, - что этой ночью о моих герулах было сказано, что они сбежали, бросив гревтунгов\

Однако! Это уже попахивало междоусобицей. Коршунов глянул на Одохара... Лицо готского рикса было спокойно, но пальцы лежали на рукояти меча, и взгляд, который он бросил на союзника, не сулил ничего доброго... Так же как и взгляд Скулди, стоящего слева от Одохара - тоже с ладонью на эфесе...

Похоже, пока Коршунов с остальными "отдыхал" у сарматов, здесь, в лагере, дела оборачивались не лучшим образом. Понятно, почему войско так и не тронулось с места...

"Скверно! - подумал Алексей. - Очень скверно!"

Его беспокойство о друзьях, оказавшихся в плену сарматов, на время отступило на второй план. Раскол - это серьезно. Если даже герулы просто, без резни, отправятся восвояси, это тоже будет весьма огорчительно. Считай, трети армии нет. А если прочие союзники разбегутся, а они разбегутся наверняка, о Риме можно забыть.

Коршунов набрал в грудь побольше воздуха:

- Слушай меня, рикс Комозик! Я, Аласейа, этой ночью ходил к сарматам, чтобы отбить у них Красного! Я дрался с ними, но они оказались сильнее, и они взяли нас. Но только четверых. И я говорю сейчас: твои герулы и мои гревтунги отступили по необходимости. Они правильно отступили! - жестко произнес Коршунов. - Они не могли нам помочь. Они могли только умереть! Без пользы!

Огромная толпа вокруг замерла, ловя каждое слово Коршунова. И он почувствовал, как у него в груди рождается что-то... Волна ликования, рвущаяся наружу, подобно боевому кличу...

Но Коршунов справился. И помог ему Комозик, которого ораторствование Алексея ничуть не зацепило. Плевать было риксу герулов на всю эту патетику. Он просто ждал, когда Коршунов выговорится, чтобы перехватить инициативу и навязать Алексею собственную волю. Или убить. Крутой мужик, который знает только свою волю, свое "я хочу!".

Чем-то он напомнил Алексею бойца-тяжеловеса, который равнодушно игнорирует удары более легкого противника, знающего на опыте, что непременно решит дело нокаутом.

"Ладно, - подумал Коршунов. - На твоей самоуверенности мы и сыграем".

Он не видел тысячной толпы вокруг - только тех, кто стоял в первых рядах. Но он слышал ее дыхание. Чувствовал ее силу. Если большая часть этих воинов будет на стороне Коршунова, если он сумеет связать себя с ними, то Комозику просто не позволят разделаться с Алексеем!

- Слушай меня, рикс Комозик! - звонко и четко произнес Коршунов, обращаясь, разумеется, не к Комозику, а к толпе. - Я никогда не назову трусом воина, который отступил, вместо того чтобы умереть бессмысленно и бесславно! И я не знаю никого, кто назвал бы твоего Скулди трусом! - Он сделал паузу, оглядел тех, кто стоял перед ним: ну, никто не желает возразить? Никто, естественно, возражать не стал. В том числе и Комозик, которому было бы уж совсем глупо оспаривать данное утверждение. - Я знаю, что говорю, рикс! Я знаю, что говорю и что делаю! Я знаю, что делаю. И если мой рикс Одохар не препятствует мне, то не тебе, рикс герулов, стоять у меня на дороге!

- А не то - что будет? - недобро усмехнулся Комозик. Он наконец дождался своей реплики и явно шел на конфликт, зная наверняка, чем закончится его поединок с Алексеем.

- А не то я тебя убью, - негромко, но внятно произнес Коршунов. - Я тебя убью, потому что сейчас, - тут он повысил голос, - на чаше весов - жизнь моего родича Агилмунда! Жизни моих друзей Ахвизры, Скубы и Красного! И моя клятва!

Коршунов шагнул вперед (правая рука в сумке нащупала рукоять пистолета), поглядел на Комозика снизу вверх и произнес совсем тихо, так, что в общем гуле его услышали только Комозик и, может быть, Одохар с Травстилой, которые стояли с ним рядом:

- И не думай, что я стану драться с тобой на мечах, рикс герулов. Я тебя просто убью. Я тебя, мудака, просто пристрелю! - добавил он по-русски, благо никто из боранов не мог его услышать. - Вышибу мозги на хрен!

Комозик, разумеется, не был трусом. И разумеется, он знал, что Коршунов - не Бог весть какой фехтовальщик. А он, рикс герулов, признанный поединщик. Настолько признанный, что за последние несколько лет лишь один воин осмелился бросить ему вызов. Вынужден был бросить ему вызов. Воином этим был "мирный" вождь герулов, тоже боец изрядный. Вернее, был изрядным бойцом, пока Комозик его не прикончил. То есть у рикса герулов не было совершенно никаких причин опасаться поединка с Коршуновым. Но, вероятно, услышал Комозик в голосе Алексея что-то такое или в глазах прочитал... Все-таки Комозик был рикс, следовательно, обладал и интуицией, и умением разбираться в людях. Возможно, он вспомнил, что Аласейа Небесный Герой в гневе метает пламя... Или сообразил, что своими словами Коршунов связал свою жизнь с четырьмя другими и убей сейчас Комозик Алексея, на него тотчас обрушится совокупный гнев гепидов и готов. (Боранов, в связи с их малочисленностью, можно пока в расчет не принимать. Пока...) А возможно, вспомнил, что Аласейа - не сам по себе, а дружинник Одохара, а Одохар вряд ли спокойно отнесется к убийству своего дружинника. В общем, заколебался рикс герулов... Но ему очень не хотелось "потерять лицо"... Помог Травстила.

- Клятва священна! - прогудел кузнец, перекрыв прочие голоса. - И родство священно! Так повелели боги! Дайте ему дорогу!

И слегка отодвинув в сторону вождя герулов, подошел к Коршунову, подставил сцепленные руки для опоры:

- Езжай, Аласейа! - и вполголоса: - Надеюсь, ты сумеешь вернуться...

- Конечно, я вернусь! - Коршунов оттолкнулся от ладоней кузнеца и взлетел в седло "запасного" коня. - Я вернусь! (Ласковая улыбка - Анастасии, уверенная - Одохару.) И я вернусь не один! - Коршунов ударил каблуками сарматского жеребца, послав его прямо в толпу. - Дорогу!

И толпа раздалась, пропуская "исполнителя воли богов".

Теперь Коршунов видел их всех: тысячи обращенных к нему лиц, молодых и постарше, бородатых и безбородых, раскрашенных, татуированных, суровых, ожидающих...

Ему показалось: позови он их за собой - пойдут, не задумавшись. Но - не сейчас. Сейчас он поедет один. Но когда вернется...

- А на коне он сидит все равно как пес на борове, - проворчал Кумунд, обидевшийся за своего рикса. - Эх! Мне бы такого коня! Да я бы на таком коне... А этот Аласейа.,,.

- Этот Аласейа, Кумунд, метит прямо в риксы! - перебил друга Скулди. - И станет риксом, если его не убьют. И тогда мы с тобой, друг, хлебнем из чаши его удачи! А кони сарматские хороши, - добавил он после паузы. - Тут ты прав. Чудо, а не кони!

Глава одиннадцатая,

В КОТОРОЙ АЛЕКСЕЙ КОРШУНОВ ВМЕСТО ДРУЖБЫ ПОЛУЧАЕТ КНЯЖЕСКИЙ ПОДАРОК

В шатер заглянул сармат-охранник: плоское, выдубленное солнцем лицо, жидкая бородка на крепкой челюсти.

- Ачкам! Аланский знахарь пришел. Что сказать?

- Пусть уходит, - бросил вождь сарматов. - Не надобен.

Разумеется, Коршунов его не понял. По тону догадался. Впрочем, ему было не до местных знахарей. Он уже вогнал в бедро несчастного парнишки четыре кубика разных "космических снадобий" и думал, что бы еще такое заправить. Оно, конечно, в медицине Коршунов не профи. Но ведь есть инструкция...

Ачкам наблюдал за действиями новоявленного лекаря с большим интересом. Особо заинтересовался иголками. Ну да, одноразовые шприцы в сарматском обиходе отсутствовали.

- Это - сжечь! - строго произнес Коршунов. - В них - болезнь!

Скуба перевел, и Ачкам, не без сожаления, отложил шприцы.

Коршунов уселся по-турецки на войлок около больного. Прикрыл глаза. Устал, однако. Беспокойная у него жизнь в последнее время... Сейчас бы выбраться на бережок этой речки, где песочек помягче, да камышей поменьше, выкупаться... вместе с Настенькой... Хрена лысого тут можно спокойно выкупаться! Только расслабишься, глядь, а вокруг уже толпятся такие вот... любители острого. Есть такое острое восточное блюдо - ножом по горлу.

"Домой хочу, - подумал он с тоской. - К дивану и телевизору!"

Но тут вспомнилось вдруг, как ехал он сегодня между воинами, и чаще забилось сердце. Да, там, в прошлом-будущем, с ним такого никогда не случилось бы. Никогда...

Он открыл глаза и обнаружил, что "космические снадобья" сделали свое дело. Больному явно полегчало: задышал ровнее, вроде бы даже жар спадать начал.

Ачкам поднялся. Неторопливо приблизился к сыну, потрогал щеку, наклонившись, понюхал распухшее бедро. Выпрямился, крикнул что-то тем, кто снаружи.

Коршунов вопросительно поглядел на Скубу - тот пожал плечами: не понял.

Прошло еще около часа. В молчании. Состояние укушенного парнишки улучшалось на глазах. Наконец он пришел в себя. Открыл глаза, пробормотал:

- Атей†...

Ачкам подошел к нему, произнес негромко что-то успокаивающее, погладил по щеке.

Отогнув полог шатра, бросил что-то вроде: къю-ут.

Через минуту появился сармат с кувшином, двумя чашами и подносом, на котором лежала коричневая горка чего-то, напоминавшего муку.

Ачкам собственноручно рассыпал "муку" по чашам, залил белой жикостью из кувшина, вероятно молоком, размешал пальцем.

- Ты - настоящий человек, - перевел Скуба. - Назови свое имя.

- Аласейа, - ответил Алексей. Готский вариант имени показался ему здесь более уместным.

- Ты спас моего сына, Аласейа, - торжественно произнес сарматский вождь. - Прими мою благодарность! - и протянул одну чашу Коршунову.

Отказаться было нельзя. Алексей принял чашу, приложился. Нет, это было не молоко. Что-то кисловатое, слабоалкогольное. А "порошок", как выяснилось впоследствии, был именно мукой. Только смолотой не из обычных зерен, а из зерен, предварительно обжаренных в оливковом масле. Вкус у "супчика" был специфический.

- Проси, что хочешь получить, - перевел Скуба. - Тебе не будет отказа.

- Две вещи, - сказал Коршунов. - Этого достаточно. Первая - свобода моих друзей. Вторая - твоя дружба.

Ачкам покачал головой.

- Твои друзья получат свободу, - последовал ответ. - Но в дружбе я тебе откажу. Потому что завтра ты и я встретимся в битве.

Теперь уже Коршунов покачал головой.

- Битвы не будет, - сказал он. - Я не хочу воевать с тобой. Я хочу воевать с Римом. Присоединяйся!

- Ты храбр, - произнес Ачкам. - Но воевать с Римом - нелегко. Лучше бы тебе воевать не против Рима, а за Рим. Я это знаю, потому что воевал за Рим. Рим платит золотом тем, кто доказал свою доблесть. Даже, - губы сармата презрительно искривились, - аланам.

- Понимаю, - кивнул Коршунов. - Но как лучше доказать свою доблесть, если не в битве?

- Ты понимаешь, - признал вождь сарматов. - Было не слишком умно нападать на меня в моем лагере. Но, похоже, ты умен, Аласейа. Может быть, когда-нибудь я стану твоим другом. Когда ты докажешь, что достоин быть другом того, в ком кровь самого Тангри, я вспомню твою просьбу. А сейчас я подарю тебе коней, которые несли тебя, когда ты нес жизнь моему сыну. И еще я дарю тебе мое слово: первым я не подниму своего копья против тебя, Аласейа, - перевел Скуба речь сармата. - Вот мои дары, спаситель моего сына. Принимаешь ли ты их?

- Принимаю и благодарю! - торжественно произнес Коршунов.

Они опрокинули еще по чашке болтушки, и союз был закреплен.

Вождь сарматов Ачкам наблюдал, как Коршунов прикрепляет к седлу подаренного коня кожаные ремни с петлями - импровизированные стремена. Затем подал реплику.

- Петли надо укреплять конским волосом, - перевел Скуба. - Тогда кольца не будут сминаться. Легче вдевать ногу.

Коршунов воззрился на сармата с нескрываемым удивлением:

- Тебе знакомы эти... приспособления?

Ачкам кивнул.

- Но тогда... Почему вы их не используете?

- Используем, - последовал ответ. - Когда человек становится стар, ему трудно взбираться на лошадь и удерживаться на ней.

- А в бою?

Ачкам шевельнул широкими плечами:

- Слабые в бой не пойдут, а сильным они - помеха. Ты - храбрый воин, Аласейа. Но наездник очень плохой. Как все твои соплеменники. (Слышал бы его Ахвизра!) Только мы, сарматы, настоящие всадники. Только мы можем биться настоящим оружием.

Под настоящим оружием подразумевались неимоверной длины копья, с которыми сарматы и впрямь управлялись столь же ловко, как швея - с иголкой. В этом Коршунов убедился на практике.

- Хотя там, на восходе, - Ачкам махнул в сторону востока, - тоже есть неплохие всадники. Я сражался с ними, когда служил Риму. Неплохие, но до нас им далеко.

- А аланы?

Пренебрежительная усмешка тронула губы Ачкама. Ио он не ответил. Вместо этого предложил:

- Давай посмотрим на твоего друга. Того, который осмелился напасть на воина-сармата. Хочу узнать: не повредился ли он умом?

Коршунов обеспокоился. Неужели удар по голове так сказался на Ахвизре?

- Поехали! - сказал он, влезая на коня. Алексей уже знал, что пешком сармат ходит только отлить. И то не всегда. - Поехали! - и не без зависти пронаблюдал, как садится на лошадь Ачкам: рука - на переднюю луку, толчок - и воин уже в седле. Впрочем, когда сармат садился на лошадь в полном вооружении, это смотрелось еще эффектнее. Особенно если знать, сколько весит "костяной" доспех.

Нет, речь шла не об Ахвизре. Как оказалось, Ачкам имел в виду совсем другого отморозка. Красного.

М-да, видок у вождя гепидов был еще тот. Практически голый - от штанов остались одни лохмотья, а другой одежды не было, - неимоверно грязный, со спутанными волосами, покрытый коркой запекшейся крови... Но отнюдь не сломленный. Судя по толщине цепи, которой Красный был прикован к вбитому в землю бревну изрядной толщины.

При появлении Ачкама гепид зарычал и рванулся вперед. Коршунова и Скубу он как будто не заметил. Цепь натянулась, сармат, приставленный охранять пленника, ударил Красного в живот тупым концом пики.

- Не трогать! - рявкнул Коршунов. - Он - мой!

Сармат-охранник, кривоногий, квадратный, с глазками-щелками, Алексея, разумеется, не понял, но прежде, чем ударить еще раз, посмотрел на Ачкама. Тот сделал знак: отойди; окинул пленника скептическим взглядом, повернулся к Коршунову.

- Он твой, - перевел Скуба. - Но будь осторожен. Он бросается на всех. Ремни обгрыз и порвал, силен, как медведь. Пришлось на цепь посадить. Как медведя.

Коршунов спешился. Приблизился, но так, чтобы оставаться вне досягаемости гепида. У Красного и раньше с "крышей" были проблемы. А теперь, похоже, "планка" совсем упала. Натуральный вутья, как говорят коршуновские родичи-готы. Глядел на Алексея, не узнавая, нехорошо так глядел...

- Спроси, кормили ли они его? - обратился Коршунов к Скубе.

Нет, последовал ответ. Не кормили. Чтобы ослабел и стал покладистее. Только воду давали. Вчера.

"Садисты", - подумал Коршунов. Хотя нет, он не прав. Просто практичный подход.

- Прикажи принести воды. Ведро.

Воду принесли. Зачерпнув прямо из реки, разумеется.

Коршунов осторожно приблизился, протянул кожаное ведерко...

Красный учуял воду, в глазах мелькнуло подобие мысли.

- Возьми, - сказал Алексей. - Пей.

Гепид пил долго, шумно и много. Остатки выплеснул на голову - грязные потоки потекли по широкой груди. Ни лицо, ни грудь от этого чище не стали. Чтобы отмыть гепида не ведро требовалось - цистерна.

- Я - Аласейа, - медленно и четко произнес Коршунов по готски. - Я пришел за тобой, Красный. Ты узнаешь меня?

- Да, - хрипло проговорил гепид. - Узнаю.

- Сейчас тебя освободят, и мы уедем. Ты понял меня?

- Да... - Красный покосился на Ачкама.

- Тебя освободят, но, если ты нападешь на кого-нибудь, снова окажешься на цепи, - предупредил Коршунов. - Ты понимаешь?

Красный мотнул спутанной гривой.

- Ты меня выкупил?

- Да, можно так сказать.

- Тогда скажи, пусть пожрать принесут, - потребовал Красный, усаживаясь на землю.

- Скажи Ачкаму, - обратился Алексей к Скубе, - что он хочет есть.

- Его накормят, - последовал ответ. - Он успокоился, да?

- Думаю, да, - подтвердил Коршунов. - Но мне бы не хотелось, чтобы кто-то его... раздражал. Он - немного бешеный.

- Дразнить его не будут, - пообещал Ачкам. - Но он и твои друзья должны уехать немедленно. Моим воинам они не нравятся. Но ты, целитель моего сына, можешь остаться.

- Я уеду с ними, - сказал Коршунов. - Но если ты позволишь, завтра я вернусь. Посмотрю, как твой парень себя чувствует.

Ачкам кивнул.

- В моем шатре для тебя всегда найдется войлок и чашка кьюута. Приезжай.

Глава двенадцатая

"НЕ БУДЕМ МЫ С НИМИ ДРАТЬСЯ!"

- А я говорю: мы не будем с ними драться! - заявил Коршунов. - Не вижу смысла. Крови прольется много, а добычи - никакой.

- А поселение? - вякнул кто-то из младших вождей, тоже гот, но не гревтунг, а другого племени. Звали вождя... Кажется, Беремодом? Коршунов так, и не научился их толком различать: все здоровые, бородатые, увешанные побрякушками. И имена одинаковые: Беремод, Берегед... Хрен запомнишь.

- А что поселение? Который день мы тут стоим? Тамошние аланы уже все повывезли да попрятали.

- Да там и не было ничего, - вмешался Ску-ба. - Бывал я там. Когда ярмарка, тогда товаров много. Но все - привозные.

- Из-за такой мелочи с сарматами драться не резон - рассудительно произнес Агилмунд. - Прав Аласейа: даже и побьем, что толку? Гривны с шей поснимаем да шлемы с голов? Даже доспех ихний не взять или копья - ими только сами сарматы драться могут.

- А лошади? - подал голос тот же младший вождь. - Вона Аласейю какими славными конями одарили!

Сарматские кони и впрямь были знатные. Готские лошадки рядом с ними, как какой-нибудь кулан - рядом с призером стиплчеза.

- Так то Аласейю конями одарили, - усмехнулся Агилмунд. - А тебя, Беремод, не конем, копьем в брюхо обрадуют.

Все задумались. Копьем в брюхо - никому не хотелось. Стало слышно, как шагах в сорока от фургонов, между которыми проходило почтенное собрание, гепиды разделывают добытых утром степных быков. Вечером намечался пир по случаю благополучного возвращения их доблестного вождя.

Затем раздался сердитый окрик Сигисбарна, шуганувшего любопытного воина, вознамерившегося узнать, о чем совещается начальство.

Коршунов, разместившийся вместе с Агилмундом на платформе собственного фургона, оглядел "высокое общество". Всего здесь собралось человек тридцать, хотя реальными фигурами были только пятеро: Одохар, Комозик, Травстила, выполнявший по совместительству обязанности жреца, Красный и, конечно, он сам, Аласейя. Некоторым авторитетом обладали также Скулди с Агилмундом и Скуба. Остальные - так, мелкие вожди. Хотя не стоит забывать, что за этими "мелкими" в совокупности почти тысяча копий.

- Значит - что? - прервал молчание Комозик, - Спустим сарматам обиду? Аласейа драться не хочет. Понимаю. Он получил от сарматов дар. Может, и еще получит...

- Не то говоришь, рикс! - вступился за родича Агилмунд. - Знаешь ведь, за что Аласейа дар получил! Ссоры ищешь?

- Не дело это нам - ссориться! - прогудел Травстила. И посмотрел на Одохара: мол, ты что молчишь?

Но Одохар от реплики воздержался.

"Хитер, - подумал Коршунов. - В верховные вожди целит. Грамотно".

Действительно грамотно. Формально Алексей - человек Одохара. Если рикс Комозик на равных соперничает с Коршуновым, а Одохар выступит в роли арбитра, значит, Комозик - ниже Одохара.

В принципе, верховное лидерство Одохара Коршунова устраивало. Одохар - правильный мужик. И опытный. Но это - в принципе.

- И какие же обиды причинили тебе сарматы, рикс герулов? - осведомился Коршунов. - Что битва у нас была, так это не обида. Верно я говорю?

Собрание ответило одобрительным ворчанием: ясное дело, битва не обида. Битва - нормальное развлечение храбрых воинов.

- Или, может, твоя обида в том, что пленных сарматы отпустили без выкупа? - поинтересовался Коршунов. - Может, хотелось тебе, чтобы мы в плену сарматском томились? Или чтобы в битве захваченный рикс гепидов отважных не с нами сейчас сидел, а у сарматов на цепи? Тогда скажи, рикс, почему тебе этого хочется? Мне интересно об этом узнать. И всем интересно. Особенно - нашему другу, риксу гепидов. Скажи, Красный, интересно тебе узнать, почему рикс Комсзкк желал бы тебя на цепи видеть, а не на свободе?

- Еще как интересно! - прорычал простодушный гепид, с недавнего времени полностью доверявший Коршунову и принимавший все им сказанное как абсолютную истину. - Еще как интересно! - и одарил Комозика недружелюбным взглядом.

- Много говоришь, Аласейа, - буркнул рикс герулов. - Много и по-пустому. Не то мне обидно, что отпустили Красного, а то, что равного нам рикса на цепи держали, словно медведя.

- Ну уж тебя-то, рикс герулов, на цепи держать бы не стали! - усмехнулся Коршунов. - Это для Красного, даже и безоружного, железную цепь сыскать пришлось. Тебе, Комозик, и обычной веревки хватило бы!

Терпение рикса герулов иссякло. Он уже начал приподниматься, набирая в грудь воздуха... Но тут вмешался наконец Одохар.

- Не прав ты, Комозик, - веско произнес он. - Красному ты не родич. Даже и обидели бы его - не тебе за его обиды искать. И на Аласейю моего не кричи. Хочешь доблесть свою показать, ярость священную излить - с сарматами схватиться? Никто тебе не препятствует. Доблесть явить - дело славное. Вон и Скулди твой тоже доблесть готов проявить. Верно, Скулди?

Скулди угрюмо молчал...

Комозик, впрочем, не обратил на это внимания.

- А что ты предлагаешь, Одохар? По домам бесславно разойтись?

- Я предлагаю послушать, что Аласейа скажет, - ответил хитрый гот. - Ведь не только за то ценим мы Аласейю, что он - Небесный Герой и обилен удачей. Еще и за то мы его ценим, что мудр он и слова его всегда делом оборачиваются. Говори же, Аласейа, - произнес он повелительно. - Мы ждем!

"Хрен с тобой, - подумал Коршунов. - Хочешь быть главным - будь. Главное - мне не мешай".

- Я хочу только одного, - заявил Алексей. - Чтобы наш поход великой славой увенчался и чтобы от груза добычи трещали оси наших телег. Не боюсь я сарматов. Но вижу в этом волю богов. Знак, что не на аланах надо славу и добычу искать. Это как когда боги посылают ненастье и ливни, от которых земля в болото обращается и вязнут в грязи колеса даже пустых повозок. Мудрый поймет знак и повернет на правильную дорогу. Глупый скажет - не хочу отступать. И пойдет дорогой неправильной. Сарматы - не враги нам. Они - Знак. Я вижу его! - Коршунов спрыгнул на землю, выбросил вверх руку. - Я вижу много неправильных путей. И только один правильный! Только один! - Он сделал патетическую паузу. - Только один правильный путь - на Рим!

- На Рим! - взревел Красный.