Чтение 5–й страницы книги ~Додж по имени Аризона~

- Во-первых, - говорю, - я тебе не трибунал - приговор выносить. А что касается возраста... Ты здесь с 41-го, а сейчас 44-й. Вот и посчитай, восемнадцать моих довоенных, да три года войны за десять. И за ранения добавь, и каждую ходку к немцам в тыл тоже учесть не забудь. Это первое.

А второе... Ты, Трофим, что, указ о своей демобилизации видел? Лично наркомом обороны подписанный? Я тебя не в дезертирстве обвиняю, но, раз ты сам себя дезертиром не числишь, значит, продолжаешь оставаться бойцом Красной армии. И по стойке "смирно" ты передо мной станешь!

Говорю, а сам думаю - а если не встанет? Не драку же с ним тут устраивать? Да и командовал-то я такими бородами один раз всего, когда из окружения выходили и я вместо убитого лейтенанта на взвод стал. Эх, думаю, капитана бы сюда, ему-то тоже всего двадцать шестой пошел, а как скажет что-нибудь тихим своим голосом - рысью мчишься.

Встал Трофим. Руки дрожат, с бороды баланда на стол капает. Арчет с Карой на нас обоих смотрят - и ни черта понять не могут.

- В самом деле, - Арчет говорит, - чего это на вас нашло? Из-за чего спор?

- Не понимаешь - не лезь! - отвечаю. И Трофиму: - Встал. А теперь сядь. И заруби себе на носу - чьи мне приказы выполнять, я как-нибудь без тебя решу. Ясно?

Трофим на меня поглядел, даже не со злостью, а жалостью.

- Ох, и молод же ты, парень, - говорит. - Ох, и горяч. И ничего-то ты еще в жизни не видел.

Достал он меня.

- Что надо, - говорю, - то и видел. Три "За отвагу", две "Славы" и "звездочка" - иконостас хороший. Да еще два наградных листа по инстанциям ползают. Я такое видел, что тебе в страшном сне не приснится. И скажи спасибо, что не приснится, а то борода у тебя давно седая бы сделалась.

Черт, думаю, надо же, второй раз за утро срываюсь. Сначала к рыжей пристал, теперь вот Трофима... он, как про мои награды услышал, прямо аж бледный сделался. Зря я, в общем-то, на него полез. Он-то ведь, наоборот, обрадовался - земляка встретил.

Просто трудно сразу на другой лад перестроиться. После передовой все в одном свете видишь. И когда в тыл попадаешь, тоже поначалу привыкнуть никак не можешь, . Стоишь, бывало, перед комендатурой каким-нибудь и кроешь его про себя: "Ах ты, морда тыловая, окопались тут - гаубицей не выковыряешь, ишь какую ряшку откормил". А потом глядишь - четыре нашивки за ранение, и смотрит он на тебя с такой тоской лютой, - со всем совестно становится. Хотя и барсуков по тылам тоже навалом. Вот так первую неделю походишь, а потом уже легче, привыкаешь. У всех ведь свое место, свое задание.

- Ладно, - говорю, - замяли и проехали. Расскажите лучше, что у вас тут за дела.

- Рассказывать, - Арчет говорит, - долго. Проще показать. Тут недалеко.

- Ну, пойдем, посмотрим. Пошли.

Замок этот, оказалось, в горах стоит. Просто из-за стен их видно не было. Странные горы, не так чтоб высокие, но... я уже потом сообразил. Неестественные они какие-то, вот.

Стоит замок у выхода из ущелья. В другом конце ущелья тоже стена, но не высокая, а просто завал каменный, типа баррикады, дорогу перегораживает. Впереди - мост через пропасть. Тоже странный мостик, цельный камень, словно из скалы вырублен. А пропасть под мостом - дна не видать, только туман внизу клубится.

- Глубоко? - спрашиваю. Аулей плечами пожал.

- Без дна, - отвечает.

Я уж было открыл рот спросить: "Сколько это "бездна"?", а потом одумался. Черт, думаю, их знает, может, она и в самом деле без дна. У них все может быть.

А дорога неплохая, широкая. И мостик этот, пожалуй, тяжелый танк выдержит.

Вышел я на этот мостик, осмотрелся и вдруг сообразил, что мне вся эта местность напоминает. На траншею она похожа. Пропасть - окоп, а горы точь-в-точь как бруствер по сторонам. Ну не бывает в природе таких гор, под линейку сделанных.

- Интересно, - говорю, - сами такой противотанковый ров выкопали или помог кто?

Кара на меня опять косо взглянула. Ох, до чего мне эти их взгляды надоели, словно не они тут свихнулись, а я.

- Пропасть, - отвечает, - это граница между Светом и Тьмой. Ее провели боги.

Хорошая граница, думаю. Нам бы такую в 41-м. Это вам не обмелевший Буг форсировать.

- И давно она тут?

- С последней битвы, - отвечает Арчет. - До нее граница была в тридцати лигах западнее.

- Вот дела! - говорю. - Выходит, она, как линия фронта, двигаться может?

Кивает.

- Граница, - говорит, - живая.

Ничего себе. Стояли себе две горные цепи с пропастью между ними, а потом взяли да передвинулись от старой границы к новой. Кейтен зи, ви функционирт дизэс агрегат?* [Не могли бы вы показать, как работает эта установка?]

- Интересно, а у темных этих, на той стороне, тоже застава есть?

- Да.

- Рыжая, - поворачиваюсь, - а как же ты тогда вчера на ту сторону попала и меня обратно протащить умудрилась?

- Я, - заявляет рыжая, - путешествовала Тайными Тропами. И не спрашивай меня о них - знать это тебе не положено. И рыжей меня тоже не называй.

- Хорошо, - говорю. - Но только слугой я тебя звать тоже не намерен. Не было у меня никогда слуг и не будет. На рядовую будешь откликаться?

- Я - не рядовая. Это уж точно.

- Ладно, - говорю, - Карален так Карален. Пошли, на вашу линию обороны поглядим.

Оборона у них, конечно, хлипкая. Двенадцать винтовок - шесть "трехлинеек", две "СВТ", четыре немецкие. И "максим". Трофим на него, как на икону, уставился.

- Первая, - говорит, - вещь против орков.

- Орки, - спрашиваю, - это такие зеленые, с клыками?

- Они самые.

- Ну, по ним из "максима" самое то. Хотя мне лично немецкий "МГ" больше нравится.

Гляжу - веревка какая-то по земле протянута, за, камень уходит. Заглянул - ни черта себе. Веревка к гранате противотанковой примотана, а граната - к авиабомбе. Немецкая фугаска, 250-килограммовая.

- Это еще что?

- А это, - Трофим отвечает, - на крайний случай. Если уж совсем зажмут - дернем, благословясь, и будет и нам, и им.

- Дернуть, - говорю, - это, конечно, здорово. А почему б не взять эту дуру и не рвануть ею мостик прямо сейчас, не дожидаясь, пока зажмут? А то ведь в последний момент еще неизвестно, как обернется. Оборону вашу хилую смести - даже "фердинанд" не нужно подтягивать. Полковушку приволокли - и вышибли вашу баррикаду, как фигуру в городках. А если с миномета долбануть - одной мины на этот мешок каменный хватит и еще лавиной накроет так, что и могилу братскую копать не надо.

- Так ведь, - отвечает, - пробовали уже. Ничего это не даст. Переход в другом месте объявляется. А там-то уж замка нет.

- Все равно, - говорю, - хреновая у вас оборона. Совсем хилая.

- Да уж какая есть.

- Вот за такой ответ, - говорю, - и под трибунал можно. Оборона должна быть ни какая есть, а какая надо и еще лучше. Только для этого о ней думать постоянно надо. И работать над ее совершенствованием.

- И как же ее, по-твоему, - Трофим интересуется, - усовершенствовать?

- Да много как, - отвечаю. - Вот, например, я вчера у Аулея тарелки из дюраля видел. Где вы его взяли?

- Там же, где и бомбу, - говорит. - С самолета.

- А что за самолет?

- Немецкий.

- Немецкий, а дальше? Тип какой?

- Не знаю, - отвечает. - Они его без меня разобрали. Я только крыло видел, его целиком в замок приволокли.

- Я, - Кара встревает, - видела.

Начал я ее расспрашивать - тот еще источник информации. Словно венгра какого-нибудь по-немецки допрашиваешь, а он слов знает еще меньше тебя, да и то не те. Кое-как разобрался.

- Эх, - говорю, - олухи. Это ведь "Хейнкель-111" был. На нем одних огневых точек не меньше пяти штук. Вот и представь себе, Трофим, вместо одного твоего "максима" - пять авиапулеметов. Такой шквал свинца - кого хочешь смести можно. И потом бомба эта ваша - хорошо, если сдетонирует от гранаты, а вдруг нет?

- А ты что предлагаешь?

- Взять, - говорю, - и разобрать ее. Нормальную мину соорудить. Даже тол не надо вытапливать - просто дыру в корпусе проделать и взрыватель по-человечески приспособить.

Да и вообще. Сейчас линия фронта опять в эти места вернулась и добра к вам должно сыпаться - только успевай карманы подставлять.

Эх, старшину бы нашего сюда, Раткевича. Он бы тут через неделю колхозы учредил, а за месяц и вовсе полный коммунизм построил.

- Об этом, - говорит Трофим, - ты лучше с отцом Иллирием поговори. Он у нас и духовный наставник, и магии обучен.

- Он что, - спрашиваю, - две должности совмещает?

- Он больше совмещает. У нас тут церковь воинствующая.

Ну, думаю, вот только попов с пулеметом мне и не хватало.

Глава 4

Попа мы обнаружили в комнатушке при часовне. Сидит он себе, вроде бы и не делает ничего, только шарик стеклянный по столу катает.

- Да пошлют тебе боги добрый день, - говорит, - Сергей. С чем пожаловал?

- И вам доброе утро, - говорю. - Вопросы у меня тут возникли.

- Раз вопросы, а не вопрос, - говорит Иллирий, - тогда садись за стол. Кара, а ты, будь так добра, принеси нам из кухни что-нибудь, хвалу богам воздать.

Рыжая пару секунд потопталась - очень уж ей, видно, услышать хотелось, о чем я попа допрашивать собрался, - и умчалась.

Как она в дверях скрылась - я аж дух перевел. Умотала она меня за утро.

Иллирий за моим взглядом проследил и тоже усмехнулся.

- Кара, - говорит, - девушка хорошая. Даже очень хорошая. Только... как бы это точнее сказать... Слишком много ее иногда бывает.

- Не то слово, - говорю. - Окружает со всех сторон и многократным численным превосходством давит.

- Кстати, - священник вдруг серьезным стал, - ты случайно не помнишь точное время, когда ты в наш мир попал?

- Ну, - говорю, - если считать, что я сразу после взрыва провалился, то часов в одиннадцать. В полдевятого мы на болотце наткнулись, полтора часа по нему хлюпали, на островке обсохнуть успели... Да, скорее всего, ровно в одиннадцать, меня ведь вторым залпом накрыло, а немцы народ пунктуальный - если есть возможность ровно в ноль-ноль пальнуть, в ноль-ноль и пальнут. Так что ровно в эльф.

- Хм, одиннадцать, - поп вроде о чем-то своем глубоко задумался. - Видишь ли, - говорит, - я с вашим измерением времени не очень знаком, но вчера весь день сочетание звезд очень интересное было. Ты, Сергей, свой гороскоп когда-нибудь видел?

- Я, - говорю, - даже в свое личное дело ни разу не заглядывал. А уж в хиромантию всю эту и вовсе никогда не верил.

А поп куда-то сквозь меня смотрит.

- Все верно, - говорит, - все совпадает. Ты из другого мира, наши боги над тобой не властны, а в Судьбу свою ты не веришь - и поэтому сам ее творишь. Все совпадает.

- Понимаешь, - говорит, - Сергей. Я астролог, конечно, слабый, но вчера после нашего разговора пошел на звезды посмотреть. Посчитал, что раз ты в нашем мире только вчера объявился, то это и есть день твоего рождения. И попытался твой гороскоп составить.

Тут я наконец чего-то вспоминать начал. Читал в одном трофейном: журнале - фюрер бесноватый тоже вроде в эту херню верит.

- Ну, интересуюсь, - и чего там ваши звезды мне напророчили?

- Знаешь, Сергей, - отвечает Иллирий, - ты уж меня прости, но то, что я в эту ночь увидел, я ни тебе, ни Кape не скажу. И даже Аулею с Матикой тоже. Я тебя только об одном попрошу - когда будешь выбор делать - не ошибись! А лучше - не делай его вовсе!

Ну и ерунду же он несет. Причем на полном серьезе. Я-то вижу - он все это верит, как в оперативную сводку.

- Все сразу выбрать нельзя? - спрашиваю. Тут он на меня так глянул. Даже не дико, а с восхищением и каким-то и ужасом, словно я ему конец света после дождичка в четверг напророчил.

- Все можно, - шепчет. - Все можно. Ах я, старый дурак. Все ведь возможно.

Тут рыжая объявилась. Полную корзинку фруктов приволокла. Некоторые знакомые, а часть - первый раз вижу. Даже брать их боязно - вдруг это какие-нибудь ананасы местные и с них кожуру прежде счищать нужно. Прямо, дурак, как рыжей наши консервы.

Выбрал одно яблоко-переросток, откусил - земляника. Что за черт, думаю, уж землянику-то я от яблока на вкус отличить еще могу. Еще раз вгрызся - точно, уже вкус яблока. Гебен зи мир, битте, айн кило фон ден апфель.* [Мне, пожалуйста, один кило вон тех яблок.]

Интересно, "яблочки" эти у них сами по себе на елке выросли или местные селекционеры расстарались? Ну, показать бы такую елочку товарищу Мичурину - он бы на ней м повесился с тоски. Только, думаю, чего ж у них при таких выдающихся достижениях хлеб-то такой дрянной? Одними ананасами народ не прокормишь, надо бы и пшеницу с картошечкой.

- Так о чем, - спрашивает Иллирий, - ты со мной поговорить хотел?

- Посмотрел я тут, - говорю, - на ваш передний край.

- Ну и...

- Ну и хилая же у вас тут оборона, - говорю. - Удивительно, как вас еще до сих пор не смели.

- А ты, Сергей, - спрашивает, - знаешь, как ее укрепить?

- Мне сказали, что вы, как святой маг, в курсе, где, когда и что из моего мира в ваш валится. Вот и наладьте сбор и переработку. Только на серьезной основе, а не так, как сейчас, - только то, что непосредственно на голову свалилось.

- С этим, - отвечает, - у нас большие проблемы. Людей в замке не так уж много, а отрезок границы, который мы собой закрываем - без малого десять лиг в обе стороны. А кроме как в замке, людей в округе почти не осталось. Ушли. Боятся Тьмы, боятся нового вторжения.

- К тому же, - рыжая встряла, - простолюдины к вещам из твоего мира близко не подойдут. Они их проклятыми считают.

Понять-то их можно. Там, наверное, такие подарочки попадаются - не то что костей, пыли не соберешь.

- Хорошо, - говорю, - допустим, один доброволец у вас нашелся. Я да машина во дворе - и обернуться быстро можно, и загрузиться неплохо. И что за какой конец брать, тоже знаю. Но хоть примерные координаты указать можете?

- Места, - священник говорит, - показать могу. Это несложно.

Полез куда-то под стол, залязгал чем-то. Наконец вылез с рулоном полотна. Расстелил его по столу и пальцем тычет.

- За последние дни, - начал, - вот...

А я на эту, с позволения сказать, "карту" гляжу - та еще карта. Ребенку, который ее рисовал, лет десять было, а то и меньше. Факт наличия основных местных достопримечательностей показан, но дальше этого дело не идет. По пачке "Беломора" и то легче ориентироваться.

- Стоп, - говорю, - а другой карты у вас нет? Более приближенной к рельефу местности? Типа двухверстки.

- Эта карта, - поп говорит, - самая лучшая во всем замке.

Да, думаю, топография у них тут явно не на высоте.

- Ладно. Но тогда мне к этой карте еще и проводника нужно. Переводчика. Чтобы он всю эту живопись к местности привязывал. А то ведь у вас, наверно, не один холмик с тремя кустиками. Их бин хир ляйдэр нихт бэкант.* [Я, к сожалению, сам плохо знаю этот район.]

Сказал и тут же язык прикусил. Только вот поздно уже было.

- Все, что надо, я могу показать лучше любого в Замке! - заявила Кара.

Я на Иллирия кошусь - дочь хозяина как-никак, а он кивает.

- Да., - говорит, - лучше Кары окрестности замка мало кто знает.

Посмотрел я на нее тоскливо, вздохнул. А что тут сделаешь? Назвался шампиньоном...

- Ладно, - говорю, - не-рядовая Карален. Слушай приказ. Выяснить у священника координаты, переодеться в полевую форму и через пять минут быть у машины? Ясно?

- Нет, - отвечает. - Мне не ясно, что такое "ко-ордаты", "полевая форма" и сколько это - "пять минут"?

- Отвечаю по порядку: координаты - расположение нужных нам мест на карте, полевая форма - одежда, которую не жалко изорвать в бою, а пять минут - как можно быстрее. Ферштейн?

- Теперь да, - отвечает. - А что такое верштайн?

- А вот немецким, - говорю, - мы как-нибудь в другой раз займемся, - и чуть ли не бегом за дверь.

Добежал до "Доджа", сел, дух наконец перевел. Ну, думаю, ох и влип же ты, Малахов, с этой рыжей штучкой. Познакомился, называется, с аристократкой. Навязалась в напарники, то есть, тьфу, в напарницы. Тоже мне - стрелок-радистка.

Ладно. Вылез, походил вокруг, протекторы попинал. Только обернулся, а рыжая уже тут как тут. Вырядилась в свою вчерашнюю кожанку и сетку проволочную натянуть не забыла. Смотрю я на нее и сатанею потихоньку.

- Это, - спрашиваю, - форма полевая?

Рыжая носик гордо вздернула, и от этого еще смешнее стала выглядеть.

- Это, - отвечает, - моя боевая форма.

- Что боевая, это я вижу. Дыр, как будто с трех убитых уже сдирали. В общем так, - говорю, - феодалочка, хочешь на себе блох разводить - дело твое, но металлолом этот сними и спрячь подальше и поглубже. А еще лучше - в керосин окуни, пусть хоть ржавчина отстанет.

Кара снова вспыхнула, но промолчала. Стянула кольчужку, бросила в кузов и сама через борт махнула. Я сел, мотор завел.

- Садись рядом на сиденье, - говорю, - чего трястись-то.

- А мне, - отвечает - отсюда лучше видно.

- Ну, как хочешь. Хоть уцепись за что-то.

- Я, - заявляет рыжая, - с трех лет в седле.

- Так то в седле, - говорю. - А ты в кузове.

Стоит. Как хочешь, думаю, не говори, что не предупреждал. Выжал сцепление, газанул - "Додж" с места рванул, только земля из-под колес брызнула. Ну и, само собой, грохот в кузове. Проехал мост, оглянулся назад - рыжая из-под брезента выбирается, за плечо держится и шипит сквозь зубы.

- Ну как, - спрашиваю, - может, все-таки сядешь на сиденье?

Рыжая меня взглядом ожгла, словно кипяток плеснула. Перебралась на сиденье, устроилась и молчит.

- Ау. А дорогу кто будет показывать, Пушкин или Сусанин?

- Прямо, - говорит, - а затем направо.

- Ну вот, так бы сразу и сказала. Гэрадаус унд дан нах рехтс.

Нет, надо с этими немецкими словечками заканчивать. А то сыплются они из меня к месту и не к месту. Вон как рыжая на меня возмущенно косится глазищами своими желтыми. Глаза у нее, как два прожектора, так и прожигают насквозь. Дымиться, наверно, скоро начну от этих взглядов.

Помню, у нас в разведроте один парень в медсанбат на пару дней угодил с касательным ранением, а на столе письмо недописанное осталось. Адрес он нацарапал, а само письмо так и не начал - два дня думал, чего б такое написать, и додумался - пулю плечом поймал. Ну а мы после поиска гурьбой ввалились, красные от мороза и наркомовских - и давай за него дописывать. Еще края на коптилке обуглили и начали: "Дорогая Катя. Пишу я тебе из горящего танка".

И пошло-поехало. Каждый норовит свое вставить.

"Глаза ваши горят в ночи, как две осветительные ракеты. Вы прекрасней, чем залп "катюш". Каждый раз, когда я сжимаю пальцами горло очередного фашистского гада, я думаю только о вас..." и так далее.

Всю страницу подобной чушью измарали. Вспоминать стыдно.

И вдруг капитан заходит. Сел, начал читать, а мы стоим вокруг и трезвеем потихоньку. Ну, думаем, ой, что сейчас будет. Во-оздух! Хоть под нары ныряй!