- Вот уж точно, милые бранятся - только тешатся!
Ворон на него цыкнул, а Вольг еще и затрещину отвесил - для пущей важности. Я же за угол завернула и стою, отдышаться никак не могу, сама себе дивлюсь - эк меня угораздило! Прощай теперь прогулки совместные, покой чародейский, басни дивные, - муж-от меня и так едва терпел, теперь, поди, и вовсе видеть не захочет...
А внизу, слыхать, Кощей сапоги заново натянул, с воеводой да Прасковьей Лукинишной простился, Пашка у крыльца копытом бьет, Вольга учуяв.
- Эх, Кощей, и завидую же я тебе! - В шутку сетует неугомонный Финист. - Кабы меня такая жена любила-миловала, я бы жизнь за то отдал, не задумавшись.
А Кощей в ответ возьми да и молви тихим горьким голосом:
- Я тоже. Только седой да криворукий ей без надобности...
И все - хлопнула дверь, ушли чародеи.
А я так и стою столб столбом, руку к сердцу прижала. Да что же это он такое говорит?! За весь медовый месяц ни разу не приголубил, а теперь - без надобности! Куда ж он сам смотрел?! Ну я-то, понятное дело, себе даже думать о любви заказала - муж-от мне не чета, чародей великий, всякого в жизни перевидал, за ратным делом да колдовством ему не до женщин, а ну как засмеет? Неужто и ему краса моя неписаная уста замкнула, негодящим себя посчитал?
Покликала меня Прасковья Лукинишна на кухню, кисельком вишневым поманила, да я усталью отговорилась и у себя в покое заперлась.
Не могу я спать, мечусь по опочивальне - и сладко мне, и страшно. Придет - что я ему скажу?! "Ой ты гой еси, друг любезный, бери меня за руки белые, лобзай в уста сахарные, будем жить-поживать и добра наживать"? Такое только в сказках проходит! Да он на меня как на умалишенную глянет, не то что в опочивальне - за воротами терема замкнется!
Егорушка из клетки глядит сочувственно, усами шевелит. Изловчился как-то шитье мое едва законченное в клетку затянуть, лежит барином на всем Лукоморье вместе с птицами, рыбами да солнцем мохнатым, в тереме батюшкином дырку для обзору прогрызть успел. Пусть его, не тем голова занята...
А если не придет? А вдруг они там с Моровной не на жизнь, а на смерть схватились? Коль проведала чародейка, что жизни ей до рассвета осталось, да первой удар нанесла? Может, я уже час как вдова, впору венок батюшкин черной лентой перевивать - "от безутешной жены Василисы и ее родственников"? Ой, страсти-то какие! Хоть бы пришел скорей, черт с ней, с любовью, лишь бы все там у них обошлось...
Забылась я наконец сном тревожным, часу не прошло - будят. Я как почуяла что неладное, мигом с постели сорвалась, запор откинула. Стоит на пороге воевода во всеоружии, лица на нем нет, глаза неживые:
- Вставай, Василиса, беда великая приключилась! Идет на нас орда басурманская, слова не сдержавши! Тут уж не до чародейства, Кощей в дружину поскакал, а меня за тобой отправил, велел привезти к нему сей же час!
Я расспрашивать долго не стала, только сапожки натянула - и за воеводой. Пробежали мы через двор, Черномор засов отодвинул, выскочила я за ворота, а они за спиной как хлопнут! Осталась я одна-одинешенька в чистом поле, ни Кощея, ни дружины, ни орды, хоть бы собака какая голос подала тишина как на погосте, едва-едва светать зачало! Только и услышала, как воевода ворота запер и к терему неспешно пошел, по весь рот зевая. Закралось тут в меня подозрение великое, кричу ему вослед:
- Эй, Черномор Горыныч, да ты, никак, со мной шутки шутить вздумал?! Отвори ворота, змей!
Слышится мне в ответ голос женский, медовый:
- Не кричи, Василисушка, только горло зазря натрудишь. Зачарованный он, не слышит тебя, а после ничего и не вспомнит.
Обернулась я скоренько - стоит у меня за спиной женщина незнакомая, в облачении богатырском, пуд железа вместе с мечом на себя нацепила, не меньше. Прямо сказать, с ее статью мужика только в темнице и удержишь: волос стриженый, нос длинный, зубы кривые, нижняя губа короткая, верхняя оттопыренная, на ней ус редкий, черный. Кольчуга как на доске плоской висит. Спрашивает меня:
-Ну что, Василиса Премудрая, Прекраснейшая из царевен Лукоморских, жена Кощеева, знаешь, кто перед тобой?
- Раньше я только гадала, прекраснейшая али нет, - отвечаю, - а как на тебя посмотрела, точно уверилась! Ты, видать, Баба-Яга?
Скривилась богатырка, точно уксуса хлебнула:
- И кто тебя только Премудрой прозвал! Марья Моровна я, чародейка могучая!
- Ой, - говорю, - извини, обозналась! А Баба-Яга тебе точно не родственница?
- Ты мне зубы не заговаривай, - злится чародейка, - лучше от забора отойди, чтобы пятна на нем мокрого не оставить! Прочих жен я чужими руками изничтожила, оружием человеческим, чтобы подозрение на меня не пало, а нынче уж все едино - как узнает Кощей, что я цельный год под видом купчихи вдовой неподалеку от его терема жила, мигом догадается, кто его жен порешил, да поздно будет - к первому лучу солнца меня и след простынет.
Представила я пятно с косой на заборе - перетрусила, да виду не подала.
- И за что же нам, женам Кощеевым, такая немилость? Никак, чародейке могучей мир с басурманами костью в горле встал?
Смеется Марья Моровна:
- Мне до басурман дела нет, как заполучу я силу Кощееву, они ко мне сами на коленях приползут! Узнала я из книги колдовской, как ту силу на себя перетянуть, надобно только, чтобы он сам отдать ее мне захотел. Уж как я его, в гости залучивши, ни уговаривала - и плетью, и железом каленым, так хозяйку и не уважил... Вдругорядь-то уж я не сплошаю, придумаю чего поубедительнее!
Я и бровью не повела:
- Таких хозяев хлебосольных и в ответ попотчевать не грех, да рук марать не хочется; уходи-ка ты отсюда подобру-поздорову, пока мой муж не вернулся, он ужо тебе сполна за ласку отплатит!
- Ишь ты, наглая какая! - Дивится Марья Моровна. - Да я тебя, Василиса Преглупая, на одну ладонь положу, другой прихлопну - мокренько станет!
- Смотри, - говорю, - как бы у самой штаны не отсырели, Марья Мордовна!
Марья Моровна зубами скрежещет, кулаки сжимает - впору камню водой истечь:
- Ну все, разозлила ты меня, Василиса, теперь...
А мне уж все едино, помирать так с бранью:
- Как будто ты раньше шибко добрая была!
- Не перебивай, - орет богатырка тонким голосом, - когда с тобой враг разговаривать изволит, может, он что важное напоследок сказать хочет! Кабы я прежде знала, что Кощей таку стерву в жены взял, погодила бы тебя губить, ты бы Кощея скорее меня уморила!
Дай, думаю, и впрямь послушаю, заодно и время потяну, а там, глядишь, и муж подоспеет.
- Не губи ты меня, чародейка могучая, смени гнев на милость! Неужто ты, Кощею досадить надумавши, вдовить его повадилась? Тем Кощея не проймешь - ему от жен одна морока, слезинки не уронит, еще и спасибо тебе скажет, избавительнице!
- Вдругорядь не угадала! - Шипит ведьма сквозь зубы стиснутые. - Кабы я Кощею только досадить хотела, уж сыскала бы, чем его пронять! Давно я за его силой охочусь, да все без толку, ровно везение Кощеево меня под руку толкает, очи застит. Открыла я тогда книгу свою колдовскую, спросила, как везение в нем истребить, да и вычитала, что не смогу одолеть Кощея прежде его жены... Что ты смеешься, бестолковая?
- Да вот подумала: ежели в книгу твою описка вкралась, ведь вся работа насмарку! Экая незадача!
- Что ты в чародействе понимаешь, девка скудоумная! - Рычит Марья Моровна, ногой притопывая. - В моей книге не страницы - кожа человеческая, по ним не чернилами - кровью писано, и кровь та ровно в живом теле под кожей переливается, на каждый вопрос свой ответ слагает, кривды не кажет!
Приуныла я для виду:
- Куда уж мне до тебя, волос длинный да ум короткий... Никак в толк не возьму, эк ловко ты с воеводой управилась, я-от думала - чары только глаза в глаза передаются?
Лестно Марье Моровне такое слышать, сделала милость, разъяснила:
- Мне на него глядеть нужды нет - как пошел воевода с дружиной да чародеями меня воевать, за друга-хозяина мстить, Кощей им есть-пить в моем тереме заказал строго-настрого, а воевода не утерпел - вишенку с ветки над крылечком сорвал да вместе с косточкой и проглотил. С той поры под власть мою попал, исправно службу несет, о планах Кощеевых докладывает, царевен за ворота выводит... поутру только диву дается, отчего кинжал булатный затупился, меч в рже-руде измазался?!
Пожалела я воеводу, вины ему не отмерила - где ж тут против вишни устоять? Скорей бы уже кочета клич кинули, солнышко разбудили, не век же мне ведьму разговором занимать!
Марья Моровна тоже не лыком шита - смекнула, куда я клоню:
- Зря ты, Василиса, на восход посматриваешь, к солнышку примериваешься - ему еще полчаса за краем света отмеряно, подмоги тебе ждать неоткуда, Кощей ни сном ни духом не ...
Осеклась чародейка, под ноги себе глядит, глазам не верит - дрожит земля меленько, в коленках отдается. У меня от сердца отлегло, легко-легко стало - Пашкину поступь ни с чем не спутаешь, козлом скачет. Траву ветром качнуть не успело - конь златогривый вперед него домчал.
Осадил Кощей Пашку, на землю спрыгнул.
- Как чуял, что тут без меня не обойдется! Вот мы и свиделись, ведьма!
Отшатнулась Марья Моровна, ровно привидение увидела:
- Кой черт тебя принес, Кощей? Мы тут с Василисой о своем, о женском толковали, тебя не звали!
- Ага, - говорю, - судили-рядили: по забору меня размазать али по ветру пустить!
Сама же на мужа гляжу радостно - и на шею броситься охота, и отвлечь боюсь.
- Вижу, вовремя я на ваш девичник поспел, дело мало не законченное на друзей оставил - пообещал им, что мигом обернусь, да кажись, задержаться придется... - Говорит Кощей в раздумье недобром.
- Твоя правда! - Щелкает ведьма зубами кривыми. - На сей раз единым годом не отделаешься, загостишься надолго!
Вздрогнул Кощей едва приметно, слова ответные подрастерял, зато я не сплошала:
- Погоди, Марья Моровна, не хвались, прежде за дело примись! Не уловивши бела лебедя, да кушаешь, не подстрелила ясного сокола - рано перья щипать, не узнала доброго молодца - нечего срамить его! Пришел он не сказки тебе рассказывать и не твои слушать, пришел насмерть биться, от тебя, проклятой, добрых людей избавить!
Чародеи на меня в один голос:
- Да помолчи ты хоть одну минуточку, Василиса!!!
Прикусила я язык обиженно. Слыхать стало, как в тереме воевода недреманный храпит.
А чародеи биться - силой меряться не торопятся: и Моровна, как не хвалилась, Кощею не рада, и Кощей ее хватать стережется. Стоят друг против друга, выжидают чего-то. И я между ними, как кость посередь псарни.
Тут Пашка эдак мрачно-мрачно:
- Ты бы, хозяйка, лучше отошла в стороночку, не заминала...
А Моровна:
- Стой, где стоишь, ежели жизнь дорога!
Как-то уж больно неуютно мне стало... оглянулась на мужа, а он чисто лук натянутый - весь напрягся, а с места не двинется:
- Ежели ты, змея подколодная, мою жену хоть перстом тронешь, от тебя единый перст и останется! Василиса, сей же час иди в терем!
Смекнула чародейка, что муж за меня пуще себя радеет, зашибить ненароком боится, у ней же я заместо щита надежного. Заулыбалась, постылая:
- А зачем мне ее трогать? Глазом стрельну - пойдут клочки по закоулочкам... Так что лучше не зли меня, Василисушка, стой смирненько...
- Так мне стоять аль идти? - Спрашиваю с досадой. - Зябко тут, дозвольте хоть за платком сбегать - я живо обернусь, без меня не начинайте!
Оскалилась недобро Марья Моровна:
-Зазябла, говоришь? Так я тебе уважу, согрею!
Опустила руку, комок земли сухой ей прямо в ладонь скакнул. Подкинула ведьма комок, примерилась, на Кощея хитро поглядывает, да как метнет тот комок мне в лоб - только пылью в воздухе прыснуло, и уж не землица - летит на меня мгла черная, а в ней черепа зубьями скрежещут, нетопыри крыльями трепещут - сама смерть глаз мертвый кажет.
Ан Кощей сноровистей оказался, упредил: истаяла я дымком сизым, зайкой серой к земле припала, ушами без привычки застригла.
Пролетела мгла мимо, да Кощея и окутала, даже руки для заклятья вскинуть не поспел, снопом подкошенным на сыру землю повалился.
А Марье Моровне того только и надобно, не про меня она силой колдовской разбрасывалась, в Кощея и метила - как знала, лиходейка, что он на мою защиту встанет, о себе не подумавши. Не убить - пленить хотела, дух на время отшибить, чтобы рукой-ногой шевельнуть не мог. Обрадовалась - мочи нет на нее смотреть, только что в ладоши не плещет, треклятая.
Кощей едва-едва на локотке приподнялся, хрипит чуть слышно:
- Беги, Василиса...
А куда бежать-то? Родного мужа лютой ведьме на растерзание бросить? Не на таковскую напали!
Цопнула меня ведьма за уши, подняла и ну хохотать по-злодейски, раскатисто:
- Вот ты мне и попалась, зайка белохвостая! Да ты за спину не поглядывай, твой Кощей тебя не защитит, а коль попытается - умрет на месте, последнюю силу истратив. Ладно-то как вышло: и с тобой покончу, и Кощея полоню, а там и до прочих чародеев черед дойдет - Ворона живьем ощиплю, шкуру Вольгову постелю в опочивальне, а из Финиста набью чучело и в горнице для красы поставлю!
Пашка подсказывает:
- Ты еще косу у Василисы отрежь да в волосья воткни, а то своих недобор!
Обернулась чародейка к коню не в меру болтливому. Пашка уши прижал, попятился испуганно, да куда там: Марья Моровна дунула, плюнула, и готово заместо коня идол каменный в поле высится.
Ведьма идола по носу легонько щелкнула - он и развалился на мелкие кусочки. Охнула я беззвучно, лапки поджала, а Марья Моровна пуще прежнего веселится:
- Нешто в сметане тебя, Василиса, утушить? Давненько я зайчатинкой не лакомилась, да и воротник меховой на платье поизносился. А впрочем, поживи еще чуток, сослужи мне службу последнюю!
И как бросит меня оземь, да с вывертом - трижды небо в глазах мелькнуло, пока к земле хребтом не приложилась. Гляжу - коса сызнова при мне, руки-ноги на месте, только уши дюже ноют. Достает ведьма из рукава кольчужного цепь каленую, гремучую:
- Иди, Василиса, скуй эту падаль по рукам и ногам, а то мне мараться несподручно!
И давай меня глазами чаровать. То вытаращит, то на нос сведет. А с меня как с гуся вода: сызмальства такие чары не липнут. Хотела я ее на смех выставить, да вовремя одумалась: округлила глаза невидяще, как воевода зачарованный, подошла близенько, будто цепь подобрать, да как двину без упреждения в Марьин ясный глаз кулачком с печаткой дареной:
- Вот тебе, злодейка, за Кощея и жен его погубленных!
Не удержалась Марья на ногах, повалилась на землю, я сверху вскочила, и давай друг дружку царапать-щипать, за волосья драть, да с визгом, с руганью похабной, ну точь-в-точь чернавки, из-за молодца пригожего сцепившиеся! Марья мне в глаз плюнуть исхитрилась, а я ее за нос укусила. Грех было не укусить - длинный он у нее, противный, так на зуб и просится.
Наконец вспомнила Марья, что она богатырка все-таки, а не баба склочная, отшвырнула меня, как котенка, поднялась, отсутствие грудей от земли налипшей отряхивает. Глаз синевой затек, на носу зубы мои веночком пропечатались.
- Ну, Василиса, я тебе это припомню! Сей же час предала бы тебя смерти лютой, да не время - нам с тобой еще Кощея уговаривать предстоит, авось при тебе скупиться не станет...
Мне-то так просто не подняться - пробили землю коренья цепкие да крепкие, оплели меня намертво, перстом не шевельнуть. Скосила глаз на Моровну - ведьма цепь подобрала и к Кощею с опаской подступает, чисто ворона к лисе издохшей. Ногой потыкала - нет, не шевелится, лицом в землю уткнулся, левая рука под грудь завернулась. Покрутилась ведьма вокруг толку не будет, надо переворачивать, руку добывать. Только нагнулась чародей как развернется, хвать ее за шиворот! Перепугалась ведьма до смерти, хоть и разумеет, что не удержать ее Кощею: хоть бы самому удержаться.
- Дурак! - Шипит Марья Моровна, пальцы разомкнуть пытаясь. - Тебе сил только-только на жизнь осталось, смотри не поистраться!
- А мне, - говорит Кощей чуть слышно, - терять нечего, дай-кось тебя с собой прихвачу, на том свете вместе ответ держать будем!
И вторую руку ей на лоб наложил - меж пальцев алым высветилось.
Вскричала тут Марья Моровна страшным голосом, да и рассыпалась нетопырями визгливыми, те так в стороны и прыснули, наутек кинулись, ан не тут-то было - проклюнулось ясно солнышко, край неба вызолотило, лучом землю приласкало, нетопырей пожгло, в серый прах обратило. Сей же час спали с меня путы колдовские, под землю от солнца попрятались, а по первому лучу, как по нитке путеводной, летят ворон да сокол, за ними по низу серый волк рыщет, на выручку брату названному торопятся, а с цепочек серебряных так кровь на землю и каплет...
Только нет мне дела до Моровны, нет дела до чародеев, даже про Пашку рассыпанного вмиг позабыла. Лежит мой Кощей на траве-мураве, не шевелится, только кровь изо рта по щеке ручейком темным струится.
Пала я перед ним на колени, охватила обеими руками, словно от смерти, в изголовье стоящей, заслонить надумала.
Приоткрыл Кощей глаза, глянул на меня в последний раз, шепнул беззвучно:
- Василисушка...
Поздно мне лаской ответить захотелось, закрылись глаза любимые. Прибежали тут чародеи, оттолкнули меня, Кощея бездыханного на руки подхватили да в терем спешно понесли, а я на траве сидеть осталась, горе свое безмерное в голос выплакивать.
Не хуже, чем у Марфуши, получалось...
IV
Да что ему станется, бессмертному?!
- Ты, - говорю, - муж любимый, меня так больше не пугай - не ровен час, поседею пуще тебя.
Смеется Кощей:
- Ты мне и седая люба будешь...
Ну что с него возьмешь, окромя супружеского долга?
Тут Прасковья Лукинишна нас из опочивальни выстукивает:
- Подымайтесь, деточки, скоро уж гости съезжаться начнут, привечать надобно!
А ведь и правда, как это мы запамятовали - праздник у нас сегодня великий, пир за упокой души Марьи Моровны, чтоб ей на том свете икалось! Приглашенья еще месяц назад разосланы, чтобы все поспели доехать, Прасковья Лукинишна с третьего дня от печи не отходит, разносолы выдумывает. Егорушку два раза за хвост из кринки со сметаной вытаскивала, Ваське-лентяю под нос совала в назидание. Кот жар-крыса оближет лениво, да так с ним в обнимку и засыпает.
Спускаемся мы с Кощеем по лестнице, спор давешний продолжаем - сколько времени минуло, а так на правого-виноватого и не рассчитались.
- Это кто ж кого больше напугал - сама-то с ведьмой в рукопашную схватилась, едва нос не отгрызла!
- Я тебя обороняла, а ты меня на смех выставляешь!
- Ишь ты, а я-то, грешным делом, думал, что это я тебя оборонял, а ты под ногами путалась...
- Кабы дома остался, оборонил бы, а так едва сам не помер!
- Кабы я дома остался, Моровна из своего логова не вылезла бы! Я-то втайне на нее и думал, не знал только, зачем ей жены мои сдались, решил ловушку устроить - с заклятьем Финист и один бы управился, солнце по его части, нашли бы ведьму в любом случае. Я уж давно проведал, что стены терема ушами обзавелись, да не знал, чьими. Не след было Марье Моровне на слова воеводины полагаться; сказал Ворон при нем, что мы логово ее сыскать надумали, а не ее самую, она и поверила. Нет бы самой прятаться - решила: коль из дома обжитого уйду, они меня и не сыщут. А за оберег ты на меня зря серчала - не вычерпал я его, а переделал, над твоими словами о скрытом вороге призадумавшись - как ты за ворота вышла, он меня и оповестил. Хоть и стращал я челядь перед уходом, Марья Моревна в терем ни за что бы не пошла, он от нее и без оберега заговорен накрепко. А иного злодея воевода бы через порог не пустил - оберег тем паче не надобен.
...Больше всех воевода убивался. Как узнал он, кто жен Кощеевых за ворота сманивал и жизни лишал, так колени у него и подкосились, на пол рухнул, за голову схватившись - все разом вспомнил.
- Ох, и натворил я бед великих! Да как же мне теперь по земле ходить, людям в глаза смотреть?! Вот тебе, Кощей, мой меч, заруби меня, распроклятого!
Взял Кощей меч и за спину спрятал, потому как видит - друг его в таком состоянии, что не отбери - сам себя порешит.
- Полно, тебе, Черномор, убиваться, не твоя в том вина, забудь, как сон дурной! Черт с ними, с женами, зато теперь у меня Василисушка моя есть...
Заулыбались мы друг другу, а воевода свое гнет:
- Не утешай, меня, Кощей, кругом я виноват: и в саду Марьи Моровны тебя ослушался, и Василису на верную погибель из терема вывел, и ты из-за меня едва жизни не лишился, кому я теперь нужен - прежней веры мне все равно не будет... Лучше запри меня в темнице на веки вечные и самое имя мое забудь...
Пришлось Кощею напомнить, что темниц к терему не прилагается, разве что погреба. Тут стряпуха забеспокоилась:
- Не пускай его, Костюша, в погреба, ить там же на притолоках колбасы да окорока копченые поразвешены, к зиме припасены - все как есть изгрызет, окаянный!
Нам смех, а воевода все не унимается - надумал в скит уйти: бороды не брить, ногтей не стричь, корой дубовой питаться, рубище носить. Плеть колдовскую у Кощея отнять попытался - мол, для бичевания ежеутреннего, во искупление деяний злодейских.
Сжалился Кощей, придумал, чем воеводу безутешного занять:
- Иди, - говорит, - склей мне Пашку во искупление. А я водицы живой да мертвой у Бабы-Яги попрошу; только бы не проговориться, для чего, а то не даст, карга злопамятная!
Три недели воевода камни собирал да клеил, составил-таки коня за вычетом хвоста и гривы - видать, волос конский песком мелким рассыпался. Пашка потом цельный месяц на конюшне сидел безвылазно, от кобылиц знакомых таился, воеводу бракоделом обзывал, пока заново не оброс...
- Воевода твой, - говорю, - такое же горе луковое, как и ты сам! И почто я с вами связалась, непутевыми...
Надоело Кощею со мной спорить, подхватил нежданно на руки, да так по лестнице и сомчал под смех веселый.
Не погуляли мы толком на пиру нашем свадебном, зато уж этот удался на славу! Послетались-посбегались чародеи, посъезжались царевичи-королевичи заморские - хоть и отказала я им в свое время, против угощения дармового не устояли, ни один делами да нездоровьем не отговорился, батюшка опять-таки послов чужеземных приволок - пущай знают, каков у царя Лукоморского зять, заодно и на пропитании ихнем казна сэкономит. Прибыли сестрицы все до единой, кто с мужьями, кто с подружками. Марфуше замужество впрок пошло еще больше раздобрела, разрумянилась, все на Муромца покрикивает - подай то, подай это, вина не пей, руками не ешь, пальцы жирные о соседа не вытирай. А уж друзей-знакомых да родственников дальних, впервые виданных, набежало - не счесть, пришлось столы из терема выносить, в чистом поле ставить.
Последней Баба-Яга заявилась, сперва все ворчала да хмурилась, помелом на чародеев замахивалась, коня да ноги избяные припоминала, а как Кощей ее на почетное место усадил, в первую очередь медом обнес, - подобрела, "сахарным" обозвала, клубок какой-то самокатный подарила. Кощей на радостях ее в обе щеки расцеловать сподобился - давно, видать, точил зуб на сию диковину.
Пир-от мы во избавление от Марьи Моровны закатили, ан гости к середине застолья изрядно медов нахлебались и давай "Горько!" кричать. Пришлось сластить, а они, окаянные, еще вслух считают!
Вечер небо златом выкрасил, тучи багрянцем заткал - дружине прискучило в поле стоять, а за ней и орда подтянулась, устроили перед теремом бой шуточный, бока друг другу намяли, да тут же добрым пирком и отметили. Батюшке моему кто-то гусли-самогуды подсунул, гости в пляс пошли, даже Баба-Яга, костяная нога, вокруг Муромца козой заскакала, под локоток его подхвативши.
Да утра веселье не затихало, а с утра - продолжилось.
Тут и сказочке конец, а кто слушал - молодец.
Шилова Юлия
Прозоров Александр
Конюшевский Владислав
Роллинс Джеймс
Володихин Дмитрий
Афанасьев Роман