Он нашел в снегу у реки оброненный кем-то из дружинников меч и с тех пор очень волновался. Когда дружина, пусть даже не «младшая киевская», а вовсе малая, с бору по сосенке, удирает, теряя оружие, тут заволнуешься.
— А если что, я тебе свистну, — пообещал Илья.
Как и предсказывал Лука Петрович, от Девятидубья мало чего осталось, когда его раскатали на требуемое количество дров. Только баньки у реки не тронули, да кузницу Лука не позволил ломать, маленькую, тоже над самой рекой, наверняка переделанную из бани.
— Железо из кузни грузите в сани, — распорядился он. — Пригодится в хозяйстве.
Подгоняемая страхом, челядь разметывала избушки и кладовки с невероятной скоростью.
— Истинно говорят: ломать не строить! — только и сказал Василий.
— Вот вы, значит, как можете трудиться на самом деле, — добавил Лука. — Вернемся домой, высеку всех скопом и каждого по отдельности. Лентяи!
Постоялый двор обнесли кольцом высоких, в рост человека, костров, готовых к немедленной растопке. От костра к костру бродил Лука и вздыхал. Стало ясно, что хоть Петровичу и отказали, а в мечтах он все равно видел Девятидубье своей вотчиной.
Пока обоз собирался, витязи сели подкрепиться. На ночь и утро Микола сделал каждому по два куска жареного мяса, завернутого в толстые лепешки. Для питья отыскал пару уцелевших кадушек и наполнил их водой из проруби.
— Хозяйственный какой, — оценил Василий. — Болтает только много. Микола, а Микола! Бросай своего дядю, иди ко мне. Не пожалеешь. Делать ничего не надо, мне и так четверо штаны подают. Когда осмотришься, ключником тебя поставлю.
— Я в холопы не пойду. Да у вас и терем-то не свой, — ляпнул Микола.
Василий залился краской и поднял было кулак, но передумал.
— И правда болтает много, — согласился Илья. — Пороть его некому.
— Ты ему дядя, ты и выпори... — прошипел Василий.
— Домой вернемся если — выпорю, — пообещал Илья.
И незаметно подмигнул Миколе.
Смеркалось. Илья на прощанье огладил Бурку, что-то шепнул ей на ухо, и обоз ушел за реку. Хмурый и сосредоточенный Микола ехал последним. «Потому что я главный, а опасность сзади», — объяснил он.
— И правда добрый парубок, — сказал Лука. — Не бывать ему ключником. В дружинники глядит. Слышь, Урманин! Не отпускай его. А то он так много о себе мнит, что непременно молодым погибнет.
— Не бухти, — попросил Илья. Он стоял у растопочного костра, глядел в сторону леса, склонив голову на бок, и даже вроде шевелил ушами.
Петровичи послушно замерли. Освоившись в Девятидубье, они заметно осмелели, но сейчас приближалась ночь.
— Учуяли нас, — сказал Илья. — Днем еще учуяли, но через сон. А теперь просыпаются. Берите головни, братья. Палите, и расходимся по местам.
Костры вспыхнули быстро, постоялый двор опоясался кольцом пламени. Стало очень светло внутри кольца, и непроглядная темень застила мир за его пределами. Илья обошел всю огненную стену, придирчиво ее разглядывая, и остался доволен.
— До утра ни одна тварь не сунется.
По задумке Ильи, твари должны были всю ночь шастать вокруг двора и к утру сдуреть от злости. Кто-то наверняка уйдет в лес дрыхнуть на голодное брюхо. А те, что останутся, будут в самый раз для битья — усталые, отупевшие, рвущиеся к добыче любой ценой.
— А утром мы их поодиночке...
И тут из-за костров свистнули.
Лука и Василий выронили головни, присели и зажали уши.
— Привыкайте, братья, — посоветовал Илья, болезненно морща лоб. — Это еще легонько. Вот сейчас...
Новый посвист был похож скорее на хлопок, словно кто-то, ростом до неба, звонко ударил в ладоши. Василий со стоном упал на одно колено. Лука мотал головой. Даже Илья чуть пригнулся.
Ударило по ушам вновь, так, что загудело в голове.
— В дом! — крикнул Илья.
Следующий удар они перенесли легче, его ослабили бревна.
— Убью! — прохрипел Василий. — Убью тварь, зажарю и съем!!!
— Молодец! — Илья шлепнул было Василия по плечу, но тот вовремя отшатнулся.
— И так всю ночь?! — простонал Лука.
— Нет. Устанет. Соловый хоть и нечисть, а тоже живой.
Жжжжах! Свист стал выше, теперь он не бил, он резал.
Илья присел на лавку. Здесь успели навести порядок, хоть и наспех, соорудили даже подобие стола на козлах. Тлели лучины, как раз пора было их переменить.
— Стрельнуть, что ли? — буркнул Василий, потирая ладонями уши. — На звук. Я умею. Понять бы, откуда он... Будто отовсюду.
Посвист стал еще резче, потом рассыпался, окружая постоялый двор.
— Будто отовсюду... — повторил Василий.
Илья взял пригоршню свежей лучины со стола, поворошил в пальцах, отложил.
— Лезьте в кладовую, — сказал он. — Возьмите сена или тряпок каких, в жгуты скрутите, заткните уши. И ждите утра. Скоро нечисть утомится, будет ходить кругом молча. Когда прогорят костры, полезет сюда. Ко мне через дверь, к вам через щели под застрехой.
— А вдруг опять крышу проломят?
— Нет. Если дырка есть, нечисть всегда идет в дырку. Тут-то мы ее и встретим. Полдела сделано, братья. Нам теперь не уйти отсюда. Им — тоже.
Илья усмехнулся и положил на стол булаву.
* * *
Нечисть всю ночь бродила вокруг двора, не решаясь пересечь огненное кольцо. Волоты свистели и улюлюкали, рычали, визжали на разные голоса. Потом начали уставать и злиться. На это Илья и рассчитывал. В самое свое время — темное — нечисть оказалась от добычи отрезана. Ближе к утру волоты озверели настолько, что подрались между собой. Потом самые крупные убрались в лес несолоно хлебавши. А молодь затаилсь неподалеку, лишь иногда выдавая себя гулкими вздохами и лопотанием.
Илья ночью не присел ни на миг. В углу лежал меховой плащ, можно было прикорнуть вполглаза без боязни замерзнуть. Но храбр не стал разводить огонь в каменке и лучинам дал погаснуть. Бродил по темному двору из угла в угол — опасался, что матерая тварь, может, сам Соловый, наберется духу пробежать между кострами. А еще слушал, очень внимательно слушал. И принюхивался.
На слух выходило, что волотов действительно пятеро. Двое старых, двое средних, один мелкий. Как эта ватага учинила такой страшный разбой и обратила в бегство дружину, удивляться не приходилось — даже Петровичи, тугоухие и начисто лишенные воображения, терпели посвист Солового с трудом. И то их воодушевляло присутствие Ильи. Без него отважные храбры мигом намазали бы салом пятки. Выдержать сатанинское пенье волотьего хора было выше человеческих сил.
И в драке один на один даже самая мелкая тварь легко убила бы безоружного человека. Еще проще ей погубить коня — прыг на шею, да за горло зубами. Илья невольно поежился, вспомнив о любимой Бурке, вечно сонной на вид. Кобыла была уже в годах, скоро надо искать ей замену, а где еще такую громилу взять, они не часто родятся... Бурка с хорошего разгона затоптала бы в кровавый блин даже старого волота, но прыжок на шею был для нее верной смертью. И хотя к своему разбойничьему свисту Илья кобылу приучил, кто знает, как бы она себя повела, рыкни на нее Соловый.
Нет, ни простой дружинник, ни самый хорошо обученный боевой конь не годились против волотов. Добрыня знал, кого сюда посылать. И недаром князь с ним согласился.
Начало светать. Костры почти догорели. Илья встал в угол и весь обратился в слух. Вот потрескивают угли. Вот дышит во сне один из Петровичей, второй не спит, хорошо. А нечисть? Неужто вся ушла?
Шорох. Еле слышный шорох за стеной кладовой. Нет, не за стеной — по стене.
Бац!!! И в ответ — звериный визг.
Илья схватил лук, одним движением надел тетиву и выскочил со двора, по ходу накладывая стрелу. За Петровичей он не волновался. Если Лука приложил кого кистенём в лоб, там беспокоиться не о чем.
Костры едва тлели. Вблизи чужаков не было кроме того, что влез на конюшню. Илья отбежал шагов десять, развернулся и встал к лесу грудью, высматривая, вынюхивая, выслушивая нечисть.
Из кладовой доносились глухие тяжелые удары. Каждый удар сопровождался тонким бабьим взвизгиванием.
Илья опустил лук. Похоже, остальная нечисть убралась глубоко в лес — спать. Ну, один волот уже добыча. Дюжина гривен Петровичам, да и себе какая-никакая радость от выполненного дела.
Бить в кладовой перестали, теперь оттуда слышалась какая-то странная возня. Потом раздалось негромкое утробное подвывание. Будто бы женское. Илья недоуменно поднял брови. Снял тетиву, убрал в кошель на поясе. И поспешил к Петровичам.
— Вы... Вы чего?! — только и вымолвил он, пробравшись в кладовую и увидев, что там творится.
Наружную стену кладовой поддерживали нетолстые столбы. Теперь на этих столбах было распято кожаными ремнями тело, с виду человечье, только заросшее пегой шерстью. И Василий Петрович пристроился к нему промеж широко раздернутых ног.
— Девку поймали! — радостно сообщил Лука.
Илья молча взял Василия за шиворот и отодвинул в сторону.
Это была совсем молодая самка. Длинные, ниже плеч, волосы на голове, прямая челка над бровями, мягкая шерстка на едва различимой груди. Ростом мохнатая «девка» была со взрослого мужчину.
— На разведку пришла, — объяснил Лука. — Залезла тихонько, огляделась, тут я ее и угостил гирькой промежду глаз... Хорошо, здесь кто-то упряжь забыл. Пригодилось вязать.
«Девка» была ни дать, ни взять именно девка, только руки-ноги очень длинные, да еще нечеловечье лицо. Заостренные уши, низкий лоб, вывернутые ноздри, скошенный подбородок, огромная пасть, усеянная крепкими зубками — предусмотрительные братья пропустили между зубов вожжу, и сейчас «девка» грызла ее, тихонько всхлипывая. Глаза были закрыты, выше переносицы под шерстью вздувался громадный желвак: сюда Лука угодил гирькой. Человека такой удар не прибил бы, так оглушил. А эта — жила и даже сопротивлялась.
— И чего вы с ней?.. — хмуро спросил Илья.
— Девка же, — просто сказал Василий, придерживая обеими руками спадающие штаны.
— Нельзя! — не думая выпалил Илья. Очень резко, неожиданно даже для себя.
— Ты чего? — удивился Василий, боком тесня Илью.
— Да как же можно...
— Мало они наших баб воруют?! — рявкнул Василий. — Сколько угодно! Вот мы сейчас им за это... Отомстим!
Илья угрожающе рыкнул. В ответ еле слышно — мешала вожжа в зубах — залопотала «девка». Василий перестал толкаться, перевел удивленный взгляд с «девки» на Илью и обратно.
— Одумайтесь, братья! — потребовал Илья. — Это же... Это же..
— Девка, — напомнил Лука. — Ну страшная, а чего? И не таких случалось. Дай повеселиться храбрам. Разве жалко?
Илья ссутулился больше обычного, чувствуя себя непривычно беспомощным. Это была добыча Петровичей, и они могли делать с ней что хотели. За Ильей оставалось, конечно, право главного, вплоть до присвоения добычи, но в старшей дружине вопросы так не решались никогда. Одно дело руководство в сече, тут попробуй Илью ослушайся, сразу пошел из дружины вон. А вот дележ чего поймали — совсем другой разговор.
Сейчас Илья дорого дал бы, окажись с ним вместо Петровичей пара младших дружинников. Однако тех «девка» помяла бы едва не до смерти — а опытные и крепкие Петровичи ее скрутили вмиг. От них еще будет толк в драке с волотами. Но нельзя же так!..
— Нельзя же так... — буркнул Илья. Они с Василием осторожно толкались, легонько, чтоб не до драки. Василий лез к «девке», а Илья ему мешал.
Лука мягко положил руку Илье на плечо.
— Слышь, друг хороший, — сказал он. — Ты не понял. Это же приманка для остальных! Мы ее слегка того-сего, она помычит, попищит, родичи ейные в лесу услышат и опять сюда прибегут.
Илья дернул плечом, сбрасывая руку. Обернулся к Луке.
— Плохо так. Нехорошо.
— Она ведь не человек, — заметил Лука, вкрадчиво заглядывая Илье в глаза. — Она вообще не разбери-поймешь.
— Тем более!
— Неделю без бабы, — пожаловался Василий у Ильи за спиной. — Тут и козу огуляешь.
— Лучше уж козу... А порчи не опасаетесь? — вспомнил Илья. Его медленно выпирали из кладовой, и он понятия не имел, что делать. Не бить же этих чудаков.
— Не-а, — сказал Лука. — Я еще ночью догадался, когда слушал их вопли. Ты прав, нету от них порчи. Только пугать умеют. А теперь, как мы насовали этой в рыло, так я вообще их не боюсь.
— Раз не боишься, значит, можно еть? — Илья презрительно фыркнул.
— Надо еть, Илюша. Надо. И чтобы за наших баб отомстить, и чтобы совсем не бояться.
Василий таки отпихнул Илью и опять пристроился к «девке». Та пискнула.
Илья протянул длинную руку и оттащил Василия.
— Да что ж ты непонятный такой! — возмутился тот. — Чего тебе надо?
— Неправильно это, — объяснил Илья. — Нельзя силой. Лучше добейте.
Он бы и сам добил несчастную, да Василий ее заслонял. И уж больно не по делу было ссориться с братьями сейчас.
Внутри у Ильи все клокотало. Он не думал и не хотел думать о том, сколько человек истребила «девка». Сколько поела. Попадись она ему за разбоем, он бы сплющил ей черепушку в один удар. Но сейчас «девка» была для Ильи всего лишь поверженным врагом. Беспомощным существом, жестоко избитым, болтающимся в подвешенном состоянии ногами врозь. Храбр не испытывал к ней ничего кроме жалости. И то, что Петровичи хотели с «девкой» сделать, Илья воспринимал как надругательство.
Отчасти еще и надругательство самих Петровичей над своим человеческим естеством. Мало ли, кого топчут волоты. Это еще не повод «мстить» им таким же образом.
— Ну стойте! — почти взмолился Илья.
— Ты главный, — Лука кивнул. — Мы ждем. Слу-ушай, может, ты свою долю хочешь? Имеешь право. Давай, вставляй. Первому храбру — первое место!
Илья от изумления схватился за голову. Василий, воспользовавшись этим, тут же просочился к добыче.
— Да как можно совокупляться с... Ними! Что же вы над
собой-то творите, братья?! Нельзя!
«Ибо сказано: два будут одна плоть», — выскочили из глубин памяти слова, подслушанные в церкви. Правда это относилось к блудницам. И никому не мешало совокупляться. Но ведь с бабами! Да и блудниц на Руси не бывало отродясь, дал бабе денег в благодарность или подарил чего — не блудница же она после этого. Говорили, в Греции блудниц полно. Недаром книга Библия, принесенная на Русь греками, так их ругала.
— Скажешь, мало волоты наших баб потоптали? — спросил Лука. — Слыхал небось, что с такими бабами после делают? Всем селом в одну дырку — и на плаху. Остынь, Илюша.
Василий, недовольно ворча, пристраивался к «девке», раздвигал ей шерсть в паху, то и дело оглядываясь через плечо на Илью — не сцапает ли снова.
— Мы ведь ее сразу прибьем, когда закончим, — сказал Лука. — Так какая разница, кто она и что. Шел бы ты, Илюша. Дай развлечься.
Илья стоял в замешательстве, хлопая глазами.
— Да вы просто звери какие-то! — выпалил он.
Лука недобро прищурился.
— Ты нашего не замай, — с поддельной ласковостью проговорил он. — Я понимаю, тебе неприятно. Ты же сам... Не просто так на свет народился. Верно?
Илья отшатнулся.
А через миг бросился из кладовой вон, так задев плечом Луку Петровича, что тот упал.
Позади сдавленно взвизгнула «девка».
* * *
На постоялом дворе Илья метнулся к кадушке с водой, плеснул в лицо, отпил через край, еще плеснул. Схватил огромный свой меховой плащ на шелковой лазоревой подкладке — ценой как обе шубы Петровичей, — укутался им по самые глаза и рухнул в угол.
Ему хотелось стать очень маленьким и незаметным.
В кладовой «девка» стонала и выла так, будто ее не насиловали, а по живому резали. Илья заткнул уши, но не помогло. Он ощущал чужие страдания нутром. Да, «девка» пролезла в кладовую убивать. Но не для удовольствия, ради еды. А Петровичи глумились над ней просто чтобы потешиться. Какая там месть! Какая приманка для волотов! Петровичам надо было доказать себе, что они сильные и смелые. Они для этого и берегиню толстозадую огуляли когда-то. За-ради удали молодецкой.
Неизвестно, как себя чувствовала берегиня, а вот «девку» не тешило сношение с храбрами киевской дружины. «Девка» чуяла, что ее скоро забьют булавой. А еще Илья, к несчастью, дал понять, что у нее тут есть защитник. И звала она на помощь не столько родичей из леса, сколько его, Илью.
С ним она легла бы, кстати. Сама, охотно... Илью от этой мысли аж передернуло.
Привязалась бы накрепко. Стала бы преданной домашней скотиной. Охотилась бы для него, а если надо, и убивала. Расчесывала ему волосы... Страхолюдина и человекоедка.
Илья пару раз стукнулся затылком о стену. Не полегчало. Некстати он вспомнил, как за ним ухаживала иссиня-черная дочка Святогора. А папаша издали любовался и довольно хрюкал.
Вот за это он не смог убить ее, страшную — она его любила.
С виду зверь, а все равно баба.
Волоты, лешаки, одноноги — женская часть всей этой нечисти считалась невероятно похотливой, издревле ходили слухи о том, что русалки волшбой приманивали к себе парней и залюбливали до смерти.
Все сказания и байки предостерегали мужчин от связей с нечистью. Во-первых, разыгравшаяся берегиня легко могла свернуть шею незадачливому любовнику. Во-вторых, подумать боязно, кого она потом родит.
Боязно подумать.
Илья заскрипел зубами.
Его родила мама.
Он с раннего детства знал, что не такой, как все. Иногда ему кричали в спину — эй, отродье однонога! Тогда Ульф догонял и бил. Легонько, чтоб не насмерть. Это научил отец. Сказал: обязательно бей любого, кто возвысит на тебя голос или поднимет руку. Но только вполсилы. Ибо пока ты мал, за совершенное тобой смертоубийство отвечать будут родители. Понял, Ульфи-Вульфи? Скажи им, что ты оборотень, что можешь перекинуться в волка. Пусть боятся.
Дети не верили, что Ульф оборотень. Сколько ни рычал по-звериному — дети пугались, но потом снова задирали его. Чтобы побороться. С ним любили бороться, хотя он всегда побеждал. К нему вообще тянулась всякая живая тварь. Тянулась с опаской, иногда преодолевая злобу, но все равно лезла, не понимая, то ли загрызть, то ли облизать с ног до головы. Ульф был странен и этим притягивал. Его ненавидели собаки — он научился так смотреть на них, что сами ползли на брюхе целоваться. Шарахались кони — он стал говорить с ними, и к Ульфу взревновали все окрестные жеребцы.
Отродье однонога. Ульф спросил отца, что это значит. Значит, ты могуч как йотун, сказал отец, и хватит об этом.
Ульфи-Вульфи, звереныш мой, говорила мама, и мальчик чувствовал: ей отчего-то больно.
Когда Ульф вырос и стал воином, то догадался, почему было так больно маме. Но он спрятал эту догадку в самый дальний уголок памяти. Иначе, стоило только вспомнить, его скручивало в дугу от жалости к маме, отцу, себе — и слезы хлестали из глаз. А жалость быстро переходила в ненависть — к маме, отцу, себе... Нет, это было совсем не нужно. Ульф Урманин и так оказался слишком одинок и неприкаян на этом свете, чтобы жить во злобе.
А к йотунам он был равнодушен. Волки да медведи тоже жить мешают. Подумаешь, йотуны.
Но как же он их ненавидел!..
Илья вскочил, сбросив плащ на пол, снова отпил ледяной воды. Глупцы Петровичи разбередили ему душу. Голова раскалывалась от бешенства. На постоялом дворе вдруг стало тесно и нечем дышать. Илья сжал ладонями виски и, пошатываясь, шагнул через порог.
Он брел куда-то, ничего не видя и не слыша вокруг, закрывшись от всего мира, чтобы в своей безумной ненависти не перевернуть его.
Да идите вы все со своими Петровичами, князьями, вольными селами, йотунами, киевским столом, греческими священниками, варяжскими гостями, торговыми обозами... Как вы живете?! На что вы похожи?! Чего вы хотите?! И за что вы так мучаете меня?!!!
Илья остановился только когда почуял впереди опасность. Протер слезящиеся глаза. И обрадовался.
Он пересек линию костров и подошел вплотную к священной роще.
Из рощи на него наступала, рыча и скаля зубы, огромная волосатая тварь.
Бабища с ужасной звериной мордой. Выше Ильи почти на голову, в плечах как он, а ниже спины как полтора Ильи. Пегая с проседью. Мамаша.
У супруги Солового были необъятные бедра, огромные груди свисали до пупа, тяжело мотаясь при каждом шаге. Маленькие красноватые глазки, казалось, полыхали огнем. На ходу мамаша переваливалась как гусыня, но приближалась очень быстро. Еще немного, и сгребла бы Илью длиннющими лапами.
Илья чуть присел и рыкнул, вызывая на бой.
Мамаша прижала уши, разинула пасть и завизжала.
Илья временно оглох. Успел подумать, что разозленная медведица не такая страшила, пожалуй.
А старая самка прыгнула на него.
Илья бежал со двора так поспешно, что оставил там булаву. Из оружия с ним были только непременный засапожный нож да любимая плетка-семихвостка за поясом, давний подарок Добрыни.
И вот этой плетью Илья хлестнул, рубанул мамашу с разворота поперек ее болтающихся грудей. Семь ремней с узелками, в каждый из которых был зашит кусок свинца, глубоко вспахали живую плоть и улетели дальше, потянув за собой алые струи, ярко-алые в свете колючего зимнего солнца.
Максимов Альберт
Роллинс Джеймс
Шидловский Дмитрий
Лукин Евгений
Володихин Дмитрий
Акунин Борис