Игры в демократию тем и хороши, что позволяют без особых затрат сил и средств управлять огромной массой народа и при этом ханжески делать вид, что решения принимаются коллективно. При такой постановке вопроса жестокие узурпаторы превращаются в любимцев-избранников, демагоги - в мудрых ораторов, а безжалостные палачи надевают маски самоотверженных вершителей общественной воли. Дракон видывал подобное уже не раз, это была всего лишь очередная картинка из увлекательного альбома «Попаразитируем, господа, на глупости простолюдинов!»
– Странно, маркиз Вуянэ тоже сегодня не тута, а должен быть! Ему же людей называть надоть, кому на пограничье идти, посты подменять…
Вожаком филанийского клана оказался маркиз Вуянэ. Аке поразило его отсутствие, а вот Патриун расстроился, как он сам не угадал имя лидера самого крупного клана. Пресловутый маркиз играл важную роль в жизни колониальной столицы и, как следствие, был причастен ко многим событиям, например, к «проклятию древних богов», нависшему над Индорианской Церковью.
«Понравилось маркизу добротное строение храма, присмотрел он его для общины своей, а тут как раз и лжешаман появился… какое совпадение!» - рассмеялся про себя священник и, поступив по примеру охотника, хлопнул его по плечу, но только не ладонью, а клюкой.
– Послушай, дружище, стар я уже стал для ночных посиделок, в сон клонит. Патриун зевнул, убедительно подтвердив, что силы старческого организма на исходе. - Час поздний, по домам пора. Те в какую сторону?
Казалось бы, простой вопрос привел бородача в замешательство. Аке смущенно нахмурил лоб и как-то осунулся.
– Здеся я переночую, некуда мне идти. Месяц назад в Марсолу прибыл, домом еще не обзавелся. Здесь многие так… пока перебиваются.
Патриун спросил неспроста, он уже понял, что у большинства охотников не было ни кола, ни двора. Имеющие хоть и захудалое, но собственное хозяйство мужики трудны на подъем, они неудобный материал для войны и заговоров. Замыслившие отнять у короля власть над новыми землями дворяне специально создали такую ситуацию, чтобы охотники не уходили из общины. Мастера лесного ремесла даже жили под одной крышей, естественно, когда не бродили по лесам и не охраняли пограничные рубежи. Технически организовать такое возмутительное безобразие было просто. Сначала охотник уходит на промысел, а когда возвращается с добычей, община отбирает у него большую часть шкур в обмен на выпивку и приют. Построить дом самому не хватает ни времени, ни сил, ведь охотнику надо или снова отправляться в лес, или заступать в дозор на границе.
– Можешь со мной пойти. Приехал только сегодня, но о домишке заранее позаботился, - не врал, а всего лишь говорил полуправду священник, пока утаивая, и кто он на самом деле, и что у него за дом.
– Не знаю, - повел плечами смутившийся Аке, - как-то энто того… щедро.
– Не боись, не щедро, - рассмеялся Патриун. - Я ж те его не дарю, а только пока пожить приглашаю. А что? Мужик ты достойный, с собою ничего не утащишь, да и вдвоем сподручней проживать будет. Воды принести, дровишек наколоть, мне такие забавы уже не с руки, да и отлучаться сподручней будет. Мы вон, когда с тобой собеседничали, я от мысли дурной никак отделаться не мог, что пока я пиво пью, ворье в домишке моем по сундукам озорничает. Добра ценного у меня нет, но все равно неприятно, ведь еще и поднагадят ради забавы, паскудники.
– Ну, если так… - Аке был обрадован приглашением, но стеснялся показать свои чувства. - Коль шкура лишняя у тя есть, то я на ней и приютился бы…
– Шкуры нет, зато есть широкая кровать, чистое белье и свободная к… Комната.
Старик чуть было не проговорился и не произнес «келья». Преждевременное разъяснение, что жилье - это здание старой, тесной церквушки, могло отпугнуть здоровяка. Получив вместо ответа легкий кивок головой, Патриун бросил на бочонок пару серебряных монет, случайно найденных в опочивальне аббата Курвэ, и направился к выходу. С тоскою во взоре огладив на прощание милый бочонок, прослуживший ему несколько дней и столом и кроватью, охотник собрал в котомку скромные пожитки и последовал за стариком.
***
После гама и грохота шумного застолья так приятно оказаться в упоительной тиши ночи. Даже холод и ветер, извечные враги стариков, не терзали дряхлое тело священника. Патриун и его новый товарищ не спеша брели по пустынным улочкам ночной Марсолы и, не сговариваясь, хранили молчание. К чему говорить, если темы пока исчерпаны. Конечно, охотник мог поведать кое-какие нюансы жизни в столице новых земель, но ответов на первостепенные, самые важные на данный момент вопросы он не знал. Прежде всего, священника интересовали подробности о вожаках кланов, называемых охотниками на древний манер дружинами. Ни с одним из троицы дворян, решивших позаигрывать с чернью, Аке не был близко знаком. Он их видел издалека на общинных сборах и ни разу даже не стукал своей пивной кружкой по их хрустальным бокалам. О тонкостях отношений общины с губернатором и с комендантом Аке тоже не ведал, разве что знал, что и первое, и второе лицо колонии весьма благосклонно относятся к организации вольных стрелков, считая ее очень-очень надежным союзником при решении как силовых, так и иных вопросов.
О смерти священников Патриун не услышал на сборе ни слова, о ней просто забыли, как о любом рядовом событии, неспособном удержаться в памяти обывателей долее пяти дней. Немного обнадеживало, что охотники - еще далеко не все жители Марсолы, и, судя по реакции наиболее скептично смотревшей на вопросы духовности группы лиц, нельзя было оценивать отношение в колонии к Индорианской Церкви в целом, но то, что лесному люду позволили устраивать пиршества и гуляния в святилище, уже говорило само за себя. Если бы священник провел с утра мессу, то вряд ли на призывный звон церковного колокола собралось более двух-трех десятков старушек. Позиции индориан заметно ослабли, но аббата Курвэ и его почивших помощников нельзя было за это журить, не говоря уже о том, что искать виноватых - самое последнее дело. Мучил отца Патриуна и вопрос, зачем его послали на новые земли и какие указания ему должен был передать при встрече аббат? Состояла ли его миссия в возрождении Веры на лесном берегу, в предотвращении назревающего мятежа или в чем-то ином, более важном как для Церкви, так и для филанийского двора?
Парочка уже прошла большую часть пути от оскверненного пьянством храма до старой церкви, когда своенравный бродяга-ветер, меняющий направление чуть ли не ежеминутно, донес до их ушей странный звук.
– Тише, - прошептал Патриун, остановившись и прислушавшись.
Проказник-ветер сменился опять, привлекший внимание священника звук затих. Сколько полуночники ни напрягали слух, они так и не услышали ничего, кроме отрывистого собачьего лая да пронзительных взвизгиваний сварливой жены, корящей мужа за отсутствие должного внимания к ее персоне и за хроническое безделье.
– Ладно, пошли, - Аке легонько подтолкнул старика, - обычная драка. Напились мужики да морды друг дружке чистят. Потом устанут, дрыхнуть отправятся, а там по утрянке мировую заключат. Дело житейское, дело знакомое…
– Не скажи, дружище, не в каждой драке слышатся предсмертные стоны и лязг стали…
Аке удивленно вскинул густые брови и, не моргая, уставился на самоуверенного старичка, пытаясь разобрать, шутит ли тот или впал в старческое чудачество. Еще никто из напарников, ходивших с ним и на кабана, и на медведя, не додумался упрекать его в глухоте. Услышанный ими звук был кратким, доносился издалека, и охотник не смог разложить его на отдельные составляющие. Он не сумел, а древний старичок смог… это уже попахивало оскорблением!
– Думаешь, из ума выжил или издевку задумал? - прочел мысль, буквально написанную на лбу напарника, Патриун. - Давай-ка, пошли!
– А стоит? - робко возразил охотник.
Аке был уверен, что Патриуну померещилось, но червь сомнений водится в любой голове и гложет хозяина по всякому поводу. На все сто даже в прописных истинах бывают уверены лишь полные идиоты, нормальный же человек всегда допускает, что хоть на одну-две сотые доли процента может быть не прав. Если старику не почудилось, их ожидала встреча с вооруженными людьми, половина из которых, если не больше, убийцы или разбойники. А кто же еще мог звенеть мечами в ночи? Аке ужасно не хотелось ввязываться в чужие дела, уже принявшие опасный оборот, в особенности, когда из оружия имелись лишь кулак да нож за голенищем сапога. Охотник хотел вразумить перебравшего лишнего и поэтому воспылавшего бойцовским духом старичка, но, к сожалению, не успел вымолвить даже слова. Глаза священника, истосковавшегося по приключениям за годы в монастыре, загорелись бесовским азартом, а тонкие пальцы так цепко впились в руку широкоплечего мужика, что оставили на ней синяки даже через медвежью шкуру куртки.
Патриун быстро рванулся с места, показав завидную для его возраста прыть. Аке чуть не упал, запнувшись ногой о торчавший из земли пень, медленно гниющее напоминание о том, что еще недавно на этом месте шумел лес. Бежать под ручку с шустрым старичком оказалось непросто, поэтому охотник, прежде всего, освободился от крепко вцепившейся в его руку ладони. Пробежав по темной улочке шагов тридцать, Патриун вдруг резко остановился и закрутил головой, совершенно не беспокоясь, что чуть не был раздавлен разогнавшимся спутником. К счастью, Аке успел затормозить, но опять споткнулся и, едва не подмяв под себя тщедушного старичка, упал на колени. Священник, казалось, так и не понял, что чудом избежал смерти. Его ставшие с годами хрупкими кости не выдержали бы массы пышущего здоровьем тела, если бы оно придавило его сверху.
– Теперь слышь, я ж говорил! - победоносно воздев к ночному небу клюку, выкрикнул Патриун и схватился свободной рукой за ворот медвежьей куртки, как будто действительно был в силах помочь товарищу подняться.
Аке не ответил, лишь что-то тихо проворчал себе под нос, проклиная суетливого дружка, чьи пальцы вместо звериного меха цеплялись за его густую шевелюру и безжалостно тащили ее вверх.
Хоть охотник не на шутку и разозлился на старичка, но не мог не признать его правоту. Со стороны не более светлой, чем улица, подворотни был слышен шум, который действительно распадался на несколько характерных для ночной схватки звуков: топот и беготня; скрежет ломаемой древесины и звон стали скрещиваемых мечей; ругань, крики о помощи, проклятия, которыми щедро обменивались дерущиеся, и, конечно же, предсмертные стоны. Там в темноте, правда, не в самой подворотне, а где-то за ней, на самом деле полным ходом шел бой, притом, судя по частоте и характеру оружейного звона, можно было точно сказать, что вели его не пара, не тройка дебоширов, еле держащих в руках оружие, а добрый десяток бывалых солдат. Новички и рубаки в подпитии слишком много бренчат оружием, в то время как настоящие мастера стали берегут клинки и принимают на них удары врага только в двух случаях: когда нельзя уйти корпусом или когда хотят выбить из рук противника оружие.
– Ну, давай, шустрей поднимайся! - Патриуна разозлила медлительность компаньона.
– Скажи, а ты взаправду собираешься туда идти? - произнес Аке, вставая с колен, но не торопясь бежать на звук. - Зачем нам в чужие дела вмешиваться, да и толку-то? Ты на себя посмотри, неужто жить надоело?
Охотник был прав: впервые за весь вечер Патриуну не нашлось, что возразить. Первый же удар кулака среднего по силе мужчины оказался бы для него смертельным, не говоря уже о том, что клюкой очень неудобно биться против настоящего боевого оружия. Чувствующий нутром, что просто обязан принять участие в боевой потехе, священник поступил по примеру хитрой женщины, загнанной в угол неуклонной мужской логикой. Он ушел от ответа, точнее просто убежал, скрылся в темноте, поставив рассерженного Аке перед жестким выбором: или следовать за ним, или забыть о новом знакомом, радушно пригласившем его под свой кров. С одной стороны, бросать старика охотнику не хотелось, возвращаться на сбор и спать на бочонке тоже, а с другой стороны, риск лишиться жизни непонятно ради чего - слишком большая плата за кров да ночлег. Охотник колебался, а время неумолимо шло, снижая с каждым мигом шансы найти и вразумить не ведавшего страха, а может, просто не желавшего умирать в теплой постели старца.
***
Едва забежав в темноту подворотни, священник поскользнулся на какой-то вязкой массе и интенсивно замахал на бегу руками, пытаясь удержать равновесие и не упасть лицом прямо в простиравшуюся перед ним лужу. Его старания не оказались напрасными, равновесие было восстановлено, темп передвижения почти не нарушен, но все равно не обошлось без потерь. Патриун вывихнул плечевой сустав, да еще проклятая клюка вырвалась из на миг разжавшейся ладони и улетела в неизвестном направлении, хотя, судя по звону разбитого стекла и возмущенному воплю разбуженного средь ночи хозяина дома, о точке приземления опоры в старческой жизни можно было легко догадаться.
Страх, что Аке кинется за ним следом и отнюдь не для того, чтобы помочь принять участие в драке, а, наоборот, помешать, причем применив грубую физическую силу, заставил старика быстро двигаться дальше. Потеря единственного оружия, как ни странно, нисколько не снизила боевой дух. Патриун был уверен, что на месте схватки сможет подобрать меч или дубину. Хватит ли ему сил, чтобы достойно применить оружие, вспомнятся ли старые, давно утраченные боевые навыки, это как раз стояло под большим знаком вопроса, но, как неисправимый оптимист и хранитель веры, священник уповал на лучшее.
Не став дожидаться, пока в погоню за ним пустится охотник, а к нему присоединится хозяин дома, правда, с совсем иной целью, Патриун добежал до небольшого сарая и вскарабкался на его крышу. Появление во дворе грозно пыхтевшего мужика с факелом, навеки потерянной клюкой и в одних панталонах весьма поспособствовало сложному акробатическому этюду: «Неутомимые старики штурмуют крыши!» Во-первых, вид злобно сверкавшего глазами врага придал священнику сил, а во-вторых, отблески пламени осветили двор, и старик заметил перевернутую вверх днищем бадью, приставленную как раз вплотную к стенке сарая.
Пробежаться по крыше и спрыгнуть вниз было несложно, а вот правильно приземлиться оказалось гораздо труднее. Дело в том, что за двором сразу начинался овраг, поросший какой-то дикой растительностью с довольно частыми вкраплениями выброшенного жителями старья. За долю секунды священник рассчитал дальность прыжка и прыгнул, коснувшись земли точно на краю оврага. К несчастью, трава была мокрой и скользкой, проклятая подошва правого башмака заскользила по краю, и старик кубарем скатился вниз, больно ударившись плечом о какой-то массивный предмет и порвав о сучок левый рукав камзола.
Рука предательски заныла, намекая, что лучше бы Патриун возвращался домой, а не занимался ерундой на старости лет. Однако священник остался глух к недвусмысленным позывам своего тела. Дракон не щадил увядающую плоть, поскольку смертельно устал от играемой роли и от всего, что было с ней связано. Бросить все и начать новую роль он не мог, поскольку считал позорным не довести дело до логического завершения, а вот гибель в бою или смерть от ран - чем не достойная концовка для ужасно долгой и чертовски заунывной пьесы?
Скинув камзол, который только стеснял движения и все равно должен был пойти на половые тряпки утром следующего дня, Патриун стал выкарабкиваться из оврага, но, естественно, с другой его стороны. Хоть сбившееся дыхание и пугало упрямца прерывистой хрипотцой, но зато трусливая боль отступила, а кровь с удвоенной силой забурлила по венам. Тело старца вспомнило прежние дни - дни, проведенные в боях, испытаниях и лишениях. Оно, мобилизуя силы, само стало бороться за выживание, поскольку настырный хозяин никак не желал внять гласу рассудка и пойти на попятную.
«Я выжму из тебя все, обветшалый мешок с костями! - грозил старческой плоти дракон, испытавший в этот момент невероятный душевный подъем и наслаждение. - Шевели, шевели тощими ляжками! Движение - жизнь, остановка - смерть! Хорошо поработавшие мышцы - лучшее средство от всяких там… хондрозов да мигреней! Ишь, людишки болячек себе напридумывали, бездельники! Не щади себя, если ты у меня сейчас и загнешься, так совершенно здоровым и бодреньким!»
Дряхлый организм испугался, устрашился угроз и пошел на временные уступки суровому хозяину. Выбравшись из плена кустов, мусора и осыпающейся под ногами земли, Патриун не стал отдыхать, а тут же перелез, почти по-молодецки перепорхнул через высокий забор, за которым дорогу ему преградил очень зубастый и злой обитатель двора. Собака была необычайно огромной, в полтора, а то и в два раза крупнее взрослого волка. Лучшего стража для дома во всей Марсоле было не найти, разве что кому из охотников удалось бы приручить медведя. Злобно щерившийся зверь не залаял, но, грозно рыча, приблизился на расстояние пяти шагов и приготовился к прыжку.
В голове изрядно взопревшего, раскрасневшегося, как вареный рак, священника быстро забегали мысли, ища путь к спасению. За долю секунды, оставшуюся до прыжка, означавшего верную и ужасно нелепую смерть, у незваного ночного гостя, как назло, не возникло подходящего плана. Пес приготовился к атаке, но, вдруг жалобно заскулив и поджав хвост, прижался к земле, а затем на брюхе пополз к своей конуре.
Животное оказалось гораздо умнее людей, оно почти сразу определило, что тщедушное, высушенное и сгорбленное годами тело, для разрушения которого хватило бы единственного удара лапы, было всего лишь жалкой оболочкой, а внутри пряталось могущественное существо, опасный зверь, сильнее всех людей и собак в городе вместе взятых.
Отметив про себя, что нужно как-нибудь еще разок заглянуть в этот двор и подкинуть мохнатому стражу вкусную косточку с огрызками мяса, Патриун поспешил дальше, тем более что сражение шло уже недалеко, а точнее, на улице, по другую сторону ворот.
Хоть последние десять лет священник и провел в тихом монастыре, вдали от шума и мирской суеты, но размеренная жизнь не притупила перешедших в кровь инстинктов воителя, поэтому, прежде чем открыть ворота и кинуться в гущу сражения, Патриун оседлал забор и принялся наблюдать за ходом все еще не затихшего боя.
На маленьком пятачке, огороженном стенами двух из четырех находившихся по соседству домов и высокими заборами, разыгралась настоящая ночная трагедия. С первого же взгляда можно было понять, что дело шло не об обычном разбое, а более походило на попытку убийства важной персоны. Пятеро злодеев, с ног до головы одетых в черное, и с платками, закрывавшими большую половину лиц, напали не на беззащитную жертву, а на дюжину хорошо вооруженных людей, три четверти которых были одеты в форму солдат марсольского гарнизона. Недавно вышедший в свет Патриун пока еще плохо разбирался в современных знаках различия, поэтому не был точно уверен, в каком полку состояли несчастные, по большей части бездыханно лежащие сейчас на земле.
Количеством редко удается достойно компенсировать качество. Напавшие на отряд злоумышленники не были лучше вооружены, но были несравненно опытней в обращении с холодным оружием, также чувствовался богатый опыт в устройстве засад. Скорее всего, они внезапно выскочили из темноты сразу нескольких дворов и за считаные доли секунды сократили дистанцию так, что солдаты не успели даже вскинуть мушкеты. К такому заключению старик пришел, поскольку в воздухе не витал запах пороха, под ногами дерущихся не лежали убитые со следами огнестрельных ран, да и выстрелы услышала бы половины Марсолы.
К моменту, когда старичок уселся на заборе, маленькая битва или очень масштабная драка (как кому более нравится) плавно перетекала в стадию вполне логичного завершения. Жертвы нападения были не столь уж и беззащитны, они оказывали достойный отпор, но все же не сумели изменить свою судьбу и противостоять более умелому противнику. В грязной жиже улочки, покрытой местами настилами из узких досок и неотесанных бревен, лежало около десятка заколотых и зарубленных тел. Возможно, кто-то еще был жив, но пока стороны потасовки не решили разногласий, притихшие жители не высовывали носа из домов и не спешили на помощь раненым. Среди тех, кого уже с уверенностью можно было отнести к числу погибших, было пятеро солдат, трое из которых даже не успели снять с плеча мушкеты; трое мужчин, судя по одеждам - охотников; и парочка убийц, не сумевших должным образом реализовать свои умения, оказавшихся недостаточно проворными, сильными и умными.
Священник сразу приметил, что злодеи были не местными: в их зловещих одеяниях не имелось ни одной меховой детали, что крайне нехарактерно для новых земель; а узкие, приталенные платья вряд ли были филанийского покроя, скорее имперского или герканского.
Пока еще не ставших неподвижными островками в грязи бойцов было семеро, причем двое спасались бегством. Едва державшийся на ногах солдат оттаскивал с места ристалища бесчувственное тело товарища. Мундиры обоих были пропитаны кровью, и добровольный санитар вот-вот мог сам потерять сознание. Закадычным друзьям никто не мешал, троица убийц не обращала на потуги ретировавшихся внимания, а полностью сконцентрировала усилия, атакуя хоть раненого, но все еще сопротивлявшегося офицера и богато одетого дворянина, наверняка и являвшегося целью нападения. Держась ладонью за окровавленную левую часть лица, шатающийся лейтенант все еще оказывал боевому собрату посильную помощь. Он отвлекал на себя одного из убийц, не мог справиться с превосходящим в скорости и выносливости противником, но не покидал позиции и самоотверженно прикрывал спину бьющемуся сразу с двумя убийцами вельможе. Конечно же, он сам понимал, что вот-вот пропустит роковой удар, поэтому делал, что мог, то есть кричал изо всех сил, призывая трусливых жителей на помощь:
– Сволочи, скоты!!! Кличьте солдат… подонки! - естественно, не рассчитывая, что местные мужики похватают дубины и выскочат на улицу, просил о малом истекающий кровью офицер.
Хотя большинство вельмож далеки от ратных дел и носят меч лишь для красоты, а особо изысканные и изнеженные аристократы предпочитают более легкую и не оттягивающую перевязь парадную шпагу, которая малопригодна в настоящем бою, невысокий мужчина примерно тридцати - тридцати двух лет отменно владел боевым оружием. С мечами в обеих руках он не только ловко отражал атаки двух опытных противников, но и сам время от времени наносил точные удары, не остающиеся без последствий. Сквозь разорванный платок на лице одного из убийц виднелся свежий шрам от уха до подбородка; второй прихрамывал и держался левой рукой за кровоточащее бедро, тогда как на бледно-сером жилете вельможи не было видно следов ранений.
«Молодец! Сразу видно, отменный был у парня учитель, да и он сам не из ленивого десятка, регулярно с мечом упражняется. Интересно, где он так фехтовать научился? В какой из альмирских академий учат таким редким приемам? - подумал Патриун и тут же сам ответил на свой вопрос: - Да, ни в какой! Парень явно не из белоручек и поучаствовал в войнах. Он не пользуется заученными шаблонами, состоящими из комбинаций ударов в строго определенной последовательности. Он по-настоящему чувствует меч, живет дракой, импровизирует, заставляя врага отказываться от заранее проигрышных схем отскоков и выпадов, блоков, защит и ответных ударов! Наверняка обоих убийц он положил, хотя, возможно, и лейтенант в сим начинании поучаствовал».
Священник давно не видел такого умельца, залюбовался и позабыл, что с немалым риском для жизни примчался на место схватки не только для того, чтобы поглазеть. Однако быстро развивающиеся события не дали старцу побыть только зрителем. Отражая очередной выпад, филанийский лейтенант замешкался, вовремя не успел отскочить назад и тем самым позволил противнику приблизиться почти вплотную. Намотанный на руку убийцы плащ хлестнул по глазам офицера, тот всего на миг замер, а острый кончик меча наемника легонько скользнул по не прикрытой доспехами ноге чуть повыше икры. Подрезанное сухожилие наверняка пронзило проигравшего острой болью, но он не успел даже вскрикнуть, повалился на колени и уже через миг принял второй, смертельный, удар меча. Сорванная с шеи голова лейтенанта взлетела ввысь и скрылась в темноте за высоким забором. Убийца был опытным, мгновенно отскочил вбок и не дал брызнувшей фонтаном крови запачкать одежду.
Смерть офицера послужила зазевавшемуся Патриуну жестоким сигналом о необходимости срочного вмешательства. В одиночку против троих храброму вельможе было не выстоять. Едва старик успел соскочить с забора, как дворянин сбился с ритма, замешкался и получил удар по плечу, к счастью, скользящий, не сильный, так что задетая рука не повисла безвольно плетью, а второй меч не выпал из ослабевшей ладони.
Небольшая пробежка, сопровождаемая преодолением оврага и лазаньем по заборам, разогрела ослабевшие мышцы священника и на время дала им силы. Патриун даже не почувствовал тяжесть меча, взятого из рук мертвого солдата, хотя и догадывался, что после двух-трех сильных ударов, которые он еще был в состоянии сделать, на его предплечье и кисть камнем обрушатся две неразлучные подружки - ломота да немощь. Исходя из печального факта, что долгого боя ему не выдержать, старик решил не тратить силы на парирование ударов, а по возможности уходить от них, благо что его дыхание и ноги были способны чуть на большее, нежели тонкие ниточки атрофировавшихся с годами мышц рук. Вообще-то собственная идея напасть на троих сильных противников казалась святому отцу быстрым и относительно безболезненным способом самоубийства, но его немного успокаивало то, что он должен не победить, а лишь ненадолго отвлечь на себя одного, а лучше двоих из троих убийц, предоставив тем самым дворянину возможность расправиться с третьим наемником. На все про все у него и храбро борющегося за свою жизнь вельможи было не более одной минуты, дольше старцу было просто не продержаться.
Негодяи в черном уже оттеснили мужчину к забору. Двое, находившиеся на средней дистанции от жертвы, одновременно нанесли нарочито примитивные удары, сверху вниз, вынудив противника немного присесть и скрестить мечи в защитном блоке над головой, а третий, специально державшийся правее и чуть подальше сообщников, собрался сделать глубокий выпад и пригвоздить жертву к забору. Видимо, этот прием был довольно хорошо отработан троицей. Несмотря на его простоту, шансов уйти от лезвия третьего наемника у вельможи практически не было, ведь жертва не видела убийцу, прячущегося за спинами двух других.
Священник вмешался вовремя и спутал мерзавцам крапленые карты. В тот самый миг, когда сталь двух мечей со скрежетом сошлась над головою вельможи, а третий наемник как раз собирался уйти в выпад, сзади к нему подскочил старик. Патриун не стал заносить меч, понапрасну тратя силы на удар, который все равно был бы отбит. Он знал, что враг почувствует его приближение и вместо того, чтобы поставить точку в затянувшемся сражении, предпочтет защитить собственную спину. Как бы хорошо ни был натренирован убийца, как бы он ни стремился достичь цели, а примитивные инстинкты всегда берут верх над разумом. Как любое животное, человек вначале защищает себя, а уж затем уничтожает другого.
Расчет священника полностью оправдался: убийца быстро повернулся к нему лицом, а его смертоносное лезвие, скользнувшее слева направо на уровне переносицы, лишь слегка оцарапало кончик стариковского носа. Успев вовремя сделать шаг назад, Патриун нанес ответный удар, точнее, не он, а его тело, еще помнившее хитрые уловки давно минувших лет. Меч священника лишь слегка дернулся вверх и тут же вернулся обратно, в исходную позицию, но этого отрывистого, едва заметного глазу движения оказалось достаточно, чтобы убийца взвыл от боли, а его разрубленная снизу кисть выронила оружие. Двое других наемников отменно выполнили свою часть коварного плана, они сначала вынудили вельможу поставить блок, затем, одновременно навалившись телами, прижали его руки к забору и ждали решительного удара.
На долю секунды возникла заминка, вызвавшая растерянность у одной стороны и побудившая другую к поспешным действиям. Вельможа, лица которого Патриуну пока не удалось рассмотреть, поскольку оно было прикрыто длинными прядями прямых, мокрых от пота и воды из лужи волос, поступил неподобающе людям своего положения, что, впрочем, только подняло его в глазах старика. Крепкие и острые зубы молодого мужчины впились в руку одного из нападавших чуть пониже локтя, второму жертва просто наступила на ногу кованым каблуком сапога и буквально выдавила из него протяжный крик.
Что произошло дальше, старик не увидел. Что-то неимоверно твердое и обладающее чудовищной силой врезалось в подбородок священника. Ноги оторвались от земли, и Патриун понял, что летит, лишь за миг до эффектного приземления спиною в лужу. Плотно обмотав черный, как небо ночи, плащ вокруг руки, из которой все еще хлестала кровь, убийца не довольствовался одним ударом, а решил добить жалкого старикашку, не только помешавшего планам, но и опозорившего его в глазах товарищей. Возможно, в навыках владения мечом у наемника имелись существенные пробелы и он не умел фехтовать левой рукой, но, скорее всего, его поступок и дальнейшие действия объяснялись жаждой мести, пожиравшей его изнутри.
Он подошел к охающему старику, находившемуся в настолько плачевном состоянии, что он еще был далек от попытки подняться из липкой грязевой массы, и стал безжалостно избивать его сапогами. Удары приходились исключительно по конечностям, видимо, наемник боялся, что один-единственный средний по силе пинок может выбить из сунувшегося не в свое дело старикашки дух, а следовательно, не позволит получить от его охов и всхлипов морального удовлетворения.
Патриун стиснул зубы и терпел, надеясь, что выдержит пытку, а расправившийся с двумя остальными врагами вельможа в знак благодарности спасет и его. Внезапно удары прекратились, священник открыл глаза и увидел, как на него падает тело мучителя. К счастью, бездыханный убийца свалился чуть сбоку, иначе грудная клетка не выдержала бы удара, а прикрыть ее руками старик не мог, поскольку их просто не чувствовал. Лицо мертвеца, на котором навеки застыло выражение удивления, было повернуто в его сторону. Глаза покойника оставались широко раскрытыми, брови вскинуты вверх, а во лбу торчал охотничий нож с уже виденной совсем недавно рукоятью.
– Ну ты и прыток, дедуля, ель тя догнал! - укоризненно покачал головой Аке, бережно подняв старца из грязи и поставив его на ноги. - Упряждал ж тя, не стоит прислухиваться ко всему, чо ветер доносит! Вон глянь, в какую передрягу влип, чуть жизни не лишился!
Патриун, которому еле хватало сил, чтобы снова не стать частью лужи, не мог ничего возразить. Логичного объяснения его поступку нельзя было найти, он следовал чутью, интуиции, которая редко подводила. К счастью, охотник не потребовал объяснений и не стал дальше причитать. Приблизившись к трупу, Аке встал ногой на шею убийцы, нагнулся и одним резким рывком выдернул из кости нож, вошедший в череп почти на две трети лезвия. Только в этот миг священник вдруг понял: здесь что-то не так, вокруг чересчур тихо. Затуманенный, едва концентрируемый взор сощуренных от боли глаз быстро пробежался по бранному полю. Все пятеро наемников были мертвы, а вот вельможа бесследно исчез, как будто его тут и не было.
– Послушай, - звуки едва вылетали из дико болевшего горла священника, - а где тот дворянин? Ну, тот, которого я спас!
Несколько секунд охотник удивленно таращился на старика, а затем вдруг громко рассмеялся.
– Ну, дедуля, с тобой иль в беду попадешь, иль со ржачки сдохнешь?! Ты его спас?! Вот уж влюблен ты в себя, так влюблен! Это ж он с бандюгами разделался и к те, дурню, на подмогу спешил, да только б не успел… Пришлось мне нож обмарать!
– Так где он?
– Ушел, где ж еще?! - подивился охотник. - Не маркизово это дело - дознание проводить да покойничков перетаскивать. Да ты не беспокойсь, нас пачкаться тож никто не заставит. Щас маркиз народец пришлет, всех покойничков по порядку разложат: всех правых сюда, а неправых туда…
– Постой, так он маркиз, ты его знаешь? - докучливый старик замучил спасителя расспросами.
– Да как же не знать? - хмыкнул охотник. - Поди, ты единственный в Марсоле, кто самого маркиза Вуянэ не знает…
Глава 8
Первый день службы
После драки редко чувствуешь себя хорошо, за удовольствие почесать кулаки приходится платить большую цену. Свежие синяки, шишки да ссадины доставляют массу неприятных ощущений, притом зачастую не только проигравшей стороне, но и победителю. Формально Патриун потерпел поражение, более того, его чуть не отправили на тот свет, однако он испытывал победную эйфорию целых три минуты, пока не разболелась помятая в бою спина и не заныли пострадавшие от побоев конечности. В его возрасте кулачные, да и ратные развлечения категорически противопоказаны, но на всем белом свете не найдется ни одного пациента, который хотя бы раз в жизни тайком не нарушал строжайшие предписания лекаря.
Теперь Его Преподобие расплачивалось за учиненную им шалость. Однако мучился он не один, изрядно досталось и его спутнику. Хоть Аке был вынослив и могуч, но все равно изрядно запыхался и взопрел, таща на руках охающие и причитающие стариковские кости. К счастью, путь от места ночного побоища до обветшалой церквушки оказался недолгим. Примерно через полчаса парочка достигла перекошенной ограды храма, у которой даже не было калитки. В ранний утренний час недавно вновь ставшее священным строение выглядело куда угрюмей и мрачнее, чем вечером прошлого дня, когда отец Патриун увидел его впервые.
– Не понял я чаво-то!.. Энто что еще за лисий хвост?! - сердито проворчал хмурящий брови охотник, опуская живую ношу на землю. - Ты куда энто меня, старый пень, завел?!
– А ты что, слепой, не видишь? Церковь перед тобой, значит, мы и пришли, - прокряхтел Патриун, растирая ушибленные бока. - Живу я здесь, а значица, и ты с сегодняшнего дня под кровлей этой дырявой обитаешь. Что губы поджал и пыхтишь, как бычок-трехлеток?! Не хоромы барские, но уж всяко лучше, чем с бочонком в обнимку спать, на котором, кстати, ты и жрешь!
Аке насупился, сдвинул брови и не по-доброму взирал на распинавшегося перед ним старичка. Руки охотника сами по себе уперлись в бока, а правый сапог зарыхлил землю. Со стороны он действительно походил на быка, которого какой-то чудак решился подразнить красной тряпкой.
Окажись на месте священника кто другой, он непременно поспешил бы скрыться в доме и молил бы всех известных богов, чтобы у разозлившегося до временного помутнения рассудка охотника не хватило бы сил выломать дверь. Однако Патриун как никто другой знал, что тот, кто быстро приходит в бешенство, неимоверно отходчив. Старик остался на прежнем месте и смотрел прямо в глаза компаньона, почему-то питавшего ярую нелюбовь к Индорианской Церкви.
– Значица, ты наврал! Никакой ты не охотник, а святоша, на замену окочурившихся проповедничков присланный, - заговорил Аке, и это был хороший признак…
– Кто Святому Индорию служит, врать не приучен!
Старик держался гордо и по-прежнему не отводил взгляда, хоть сам себе признался, что кое в чем и был перед охотником виноват. Ложь - это не только обманные речи и плутовские умыслы; ложь порой кроется в замалчивании важных фактов.
– Раньше охотником был. По чащам топал, когда еще не только тебя, но и папаши твоего даже в задумках не было. А вот на старости лет в сутану обрядился, о душе своей грешной подумать захотелось, да верный путь иным, не столь, как я, жизненным опытом умудренным, показать!
– А им энто нужно?! Нужны они вообще кому, твои проповеди и наставления?! Какой от них прок, какая польза?! Чего вы силком народ к себе затаскиваете?! Правильные речи ведете, пока по карманам трудяг шарите! Ишь, удумал, хитрюга, меня, как зверя дикого, приручить! Крышу над головой дать обещался, а может, еще и миску со жрачкой перед будкой поставишь?!
По мере повышения громкости раскатистого баса Аке пунцовая краска постепенно сходила с его лица. Он успокоился и теперь, максимум, на что был способен, так только развернуться и уйти, а более не помышлял наказать обманщика кулаком.
– Поступай как знаешь. Иди если хочешь, но только знай, я тебя не обманывал, - пожав плечами, совершенно спокойно заявил священник. - Комнату предложил от чистого сердца. Единственная выгода мне от тебя, так это, чтоб ворье всякое в церковь не лазило, а к Вере тебя приучать и не думал. Слишком уж хлопотно каждого гордеца да упрямца за уши к алтарю подтаскивать.
Патриун почувствовал, что будущий соратник срывается с крючка. Слишком уж многое он повидал, чтобы воспринимать хоть что-то на веру. Зубастая щука не ловится на мотылька, а медвежий капкан непригоден при охоте на зайца. К тому же во многом Аке был прав. Патриун знал, за счет кого строились новые храмы и выращивались целые династии толстощеких спесивцев в сутанах. Бывали времена, когда филанийский народ голодал, а подвалы монастырей да храмов ломились от запасов снеди. Таков уж этот проклятый мир: одни - охотники, другие - дичь; одни работают в поте лица, а другие пожирают плоды; одних убивает голод, а других - несварение желудка. Этот мир был для него чужим; мир, который не ему менять, поскольку гости не имеют морального права вмешиваться в дела хозяев. Однако объяснять это все простому охотнику было столь же бессмысленно, как утверждать, что бывают хорошие священники и плохие, как доказывать малограмотному мужику, что Вера - одно, а существующая за ее счет Церковь - совершенно другое. У простого народа своя логика, он судит не по словам, а по конкретным, имеющим материальную ценность поступкам. За последние двести-триста лет Индорианская Церковь показала себя далеко не с самой лучшей стороны, на руках у Аке были козыри, а в ладони Патриуна - одни шестерки…
– Ну, так как? Ты в теплую постель спать идешь иль к бочонку вернешься? - спросил старик, подходя к дверям и берясь за колотушку.
Собравшийся было уйти с гордо задранным носом Аке вдруг спустился с небес на землю и неуверенно затоптался на месте. Сдвинутые в одну сплошную линию густые брови на сморщенном лбу свидетельствовали о состоянии крайней задумчивости охотника. Найти жилье в Марсоле не так уж и просто. Город еще строился, а те, кто уже обзавелся крышей над головою, неохотно пускали постояльцев-охотников. Вновь прибывшие переселенцы еще имели шанс какое-то время потесниться в арендуемых комнатушках или сараях у будущих соседей, а вот лесных бродяг горожане не пускали на порог, пугаясь их вольного образа жизни и втайне завидуя.
– Ладно, остановлюсь я у тя, уговорил. Платить за комнату шкурами буду, что же остального касаемо… - Аке замялся. Его гнев вспыхнул и погас, а теперь охотнику было ужасно стыдно, -… я в сторожи не нанимался, и не мечтай! Конечно, если увижу, что какой супостат в церкву залез и на твои портки святошечные покусился али еще на какое барахло, ну, тогда оглоблей мерзавца по башке огрею, а так…
– Ну вот и славно, вот и поладили, - произнес отец Патриун и постучал в дверь. - Столоваться тебе отдельно придется, а то слух пойдет, что я церковным харчем кого попало потчую.
– Не больно и хотелось! Мне под ваши песнопения блаженные да молитвы преджрачные кусок в горло не полезет… - проворчал Аке и по привычке оперся рукою на изгородь.
Прогнившая от сырости, никогда не знавшая краски деревянная конструкция, бывшая наверняка самой старой из всех оград Марсолы, не выдержала тяжести могучего тела и с треском обвалилась. Охотник упал, причем неудачно, перепачкав в грязи и руки, и лицо, и одежду.
Именно в тот момент, когда рослый скиталец по диким лесам вставал, громогласно оповещая еще спавшую округу, что собственноручно вырвет недотепе-строителю заграждения его косые руки и вставит их туда, откуда им расти совсем не положено, юный монах и открыл дверь.
– Слава Индорию! Преподобный отец, вы целы, вы живы! Где вы были, что случилось?! Я целую ночь глаз не сомкнул, хотел уж, - запричитал обрадованный юнец, но, увидев, что грязный и грозно пыхтящий мужик с расквашенным носом и бешено вращающимися глазищами идет прямо на него, мгновенно замолчал и так поспешно принялся закрывать дверь, что чуть не прищемил Патриуну руку.
– Не бойся, Нуимес, это наш друг. Человек он хороший, хоть и выглядит, как лиходей, - отец Патриун похлопал по плечу перепуганного монаха. - Какое-то время он у нас погостит. Проводи его в свободную келью. И еще… - добавил священник, заметив, как исказилось и без того сердитое лицо Аке при слове «келья». - Уважаемый гость чтит каноны Единой Церкви, поэтому не будет принимать участия ни в наших трапезах, ни в моленьях.
– Ну, веди малец «Ну, и?» - рассмеялся над собственным каламбуром уже окончательно подобревший и смирившийся с происходящим охотник.
Аке слишком резко поднял руку, занеся широкую ладонь, чтобы по-дружески хлопнуть парнишку со странным именем по плечу, но, заметив, что молодой монах испуганно зажмурился, передумал и опустил перепачканную грязью пятерню.
– Мое имя Нуимес, но можешь называть меня Ну, уважаемый бр… - привычное обращение к прихожанам «брат» чуть не слетело с языка, но юноша вовремя спохватился, что охотник исповедует другую веру, и заменил его на нейтральное «гость».
Охотник и монах ушли, а отец Патриун еще какое-то время постоял в дверях, внимательно осматривая мирно спящую округу. Примерно через час Марсола потихоньку начнет просыпаться, наступит первый полноценный день его миссии, цель которой по-прежнему оставалась неизвестной.
***
В старой церкви давно не проводились службы, а в некоторые помещения не ступала нога человека несколько лет. В принципе, прежде чем приглашать на проповедь прихожан, нужно было провести основательную уборку, избавиться от пыли, грязи и паутины по углам. Однако на это потребовалось бы не менее трех-четырех дней, раньше юный монах и старик-священник не успели бы превратить грязный свинарник в обитель чистоты.
Охотник сдержал обещание и как только переступил порог, тут же отправился спать, подтвердив свои слова, что церковные дела его не касаются, одним из самых приятных дел и чудовищным храпом, разносившимся гулким эхом среди запыленных стен. Святому же отцу пришлось позабыть об отдыхе, который тем не менее был ему крайне необходим после бессонной ночи и бойцовских приключений.
Понимая, что помощи в сражении с грязью ждать не от кого и все резервы в лице молодого монаха уже задействованы, священник вместе с пареньком засучили рукава и взялись за тряпки. Несмотря на обстоятельства, которые явно были «против», преподобный Патриун твердо решил возобновить служение Индорию именно в этот день, поэтому, не жалея сил и не сетуя на горькую судьбу, ползал на карачках и оттирал въевшуюся в половые доски грязь. За принципы приходится дорого платить, спина священника еще больше заныла, а в шее появилась тупая, ноющая боль. Дряхлое тело усиленно боролось с бездумным эксплуататором-хозяином, показывая, что устало и не сможет долго выдерживать подобные нагрузки. Силы стали быстро иссякать, и поэтому обитатели церкви решили ограничить уборку лишь наведением относительной чистоты в зале для молений. Вымыв окно с подоконником, собрав паутину по углам и прибив пыль на всех бросающихся в глаза местах, священник и его юный прислужник перешли к последней стадии подготовки - расстановке извлеченной из сундуков церковной утвари.
Колокол зазвонил лишь к десяти утра, оповещая всех верующих о торжественном событии. Двери храма открылись. Индорианская Церковь, пусть и совсем не помпезно, но все же вернулась на новые земли. Правда, как оказалось, жители Марсолы не восприняли колокольный перезвон как приглашение на долгожданный праздник. Облаченный в одежды для служения преподобный отец Патриун вот уже долее часа сидел возле алтаря и печально взирал на ряды пустых скамеек. Посетителей не было, напуганные недавними событиями прихожане не спешили возвращаться к моленьям, хотя на улице возле входа в храм собралась довольно внушительная толпа зевак.
– Так, может, мне выйти и пригласить? - робко предложил не менее святого отца переживающий из-за отсутствия паствы монах. - Может, они просто не поняли?
– Не надо, - покачал головой Патриун и расстегнул режущий горло тугой воротник парадного одеяния. - Мы не должны быть навязчивыми. Ты не скоморох, чтобы народ прибаутками зазывать, а храм не ярмарочный балаган. Кому нужно, сам придет!
Более чем скромные ожидания не оправдались. Патриун не рассчитывал на толпу истосковавшихся по Вере горожан, он предполагал, что в первый день моленья посетят лишь всерьез задумывающиеся о переходе на Небеса, и поэтому очень богобоязненные старушки, но даже они, бывшие в последнее столетие основным костяком паствы любого прихода, не осмелились переступить порог. Слухи о нависшем над церковью проклятии оказались сильнее желания пообщаться с высшими и, по искреннему убеждению многих, всемогущими силами.
– Ваше Преподобие, так, может, вам на улицу выйти? Верующие вас увидят и успокоятся. А если вы к ним обратитесь… - не унимался непоседливый молодой монах.
– А может, тебе не суетиться понапрасну, - поняв, что служба не состоится, Патриун снял тяжелый головной убор и принялся расстегивать узкие застежки парадной сутаны. - Я не король, чтоб перед народом во всем великолепии представать! Понимаю, твое пылкое, молодое сердце не может смириться. Тебе хочется что-то сделать, как-то повлиять на людей, подтолкнуть их на путь истинный, но поверь, вот именно сейчас лучше ничего не предпринимать, а просто ждать. Если двери нашего храма будут открыты каждый день, то разбредшаяся паства не сразу, но обязательно вернется.
– Но как же?.. - пытался возразить Ну, но не решил продолжить речь под суровым, не терпящим пререканий взором святого отца.
– Сейчас сердца людей заняты не Верой, а страхом, - продолжил вещать Патриун. - Страх - субстанция недолговечная и без должной подпитки он быстро уходит из людских сердец. Мое же лицо, - священник показал пальцем на ссадину на подбородке и синяк под левым глазом, - только укрепит суеверие об ужасном проклятии. Могу поспорить, что стоит лишь мне ступить за порог, как пара-другая старушек да крикнет: «Гляньте, люди добрые, только приехал, а на него уже порчу навели!» Наверное, это и к лучшему, что пока нас не жалуют посетители, будет время осмотреться, над проповедями поразмышлять и в церкви прибраться.
Последнюю фразу священник сказал самому себе, фактически это была мысль, неосмотрительно озвученная при прислужнике и, возможно, превратно истолкованная им. Отдав распоряжение монаху оставаться в молельном зале на случай, если кто-то все же осмелится переступить порог, Патриун направился к себе, поскольку ощущал всем изнуренным телом острую необходимость немного поспать. Однако стоило лишь святому отцу добраться до кровати, как колокол на часовне пробил двенадцать раз, снаружи раздался звук шагов покинувшего свой пост монаха.
– Ваше Преподобие, к вам пришли, - тут же после стука в дверь послышался встревоженный голос Ну.
– Пусть сами молятся, обедни сегодня не будет, а вот вечерню отслужу, - ответил Патриун, с трудом борясь с одолевавшей его дремотой.
– Вы не поняли, святой отец, - продолжал настаивать не в меру активный юнец, - это не верующие, точнее, верующие, но пришли не молиться…
– И чего же им тогда надо? Что ж за дело такое срочное, что отложить нельзя? - Старик с вожделением взирал на манящую чистотой наволочки подушку и с печалью в сердце предполагал, что ее свидание с его головой может состояться не очень скоро.
– Это господа чиновники из городской управы, они хотят с вами срочно поговорить по очень-очень важному делу, - прозвучало из-за двери.
– Хорошо, сейчас спущусь, - вздохнул старик, потирая слипающиеся глаза, - а ты пока присмотри за господами чиновничками, - громко произнес Патриун, а затем еле слышно прошептал: - Бродят тут всякие по важным делам, а потом свечки да медяки из жертвенного котелка пропадают…
***
Посетителей было трое, притом цель визита и род занятий двоих не вызывали сомнений. Двое плечистых мужиков стояли с наглыми рожами (назвать лицами подобные физиономии просто не поворачивался язык) возле входа и поигрывали короткими дубинками в руках. Чиновничья жизнь непроста, и облеченных властью людей мало кто любит; чем больше полномочий, тем крупнее эскорт и серьезнее вооружение. Видимо, низкорослый, худощавый мужчина в строгом коричневом костюме и с кожаной папочкой черного цвета в руках насолил уже стольким в Марсоле, что даже днем побаивался показываться на улицах без вооруженного сопровождения. Впрочем, дубинки, хоть и окованные стальными пластинами с мелкими шипами, нельзя было считать полноценным оружием в городе, где спокойно расхаживали люди с мушкетами на плечах. Отсюда сразу становился явным круг общения клерка из городской управы. Он не имел дела ни с людьми благородного сословия, ни с приезжими, ни с охотниками, а пугал своими неожиданными и нежеланными визитами исключительно мирных простолюдинов, далеких от ратного и охотного промыслов.
«Или сборщик податей, или собиратель-выбиватель долгов. В папочке же лежит стопка решений какого-нибудь охотно принимающего богатые подарки судьи. И с какой это стати этот неприятный тип ко мне приблудился?» - подумал преподобный отец Патриун, изобразив на лице строгое, но весьма доброжелательное выражение.
Бегающие туда-сюда глазки клерка ощупали каждый квадратный метр зала, как будто оценивая состоятельность хозяев и проверяя, не имеются ли в деревянных стенах хитро замаскированные тайники. Чиновник с замашками вора не только крутил головой, но выпячивал грудь, стараясь выглядеть посолидней, отчего становился похожим на пыжащегося перед дракой с петухом воробья.
Появление священника в зале моления не заставило охранников спрятать оружие или хотя бы поднять глаза, зато чиновник тут же обратил на преподобного отца внимание, одарив его взглядом, полным недоброжелательности, презрения и плохо скрываемой злости. Он был почти на полголовы ниже ростом и смотрел на старика исподлобья, затравленно и зло, как одичавший пес, решивший с голодухи загрызть человека.
– Значица, вы и есть новый священник? - прозвучал скрипучий голос человека с папкой еще до того, как Патриун приблизился вплотную.
– Отец Патриун, прибыл заместо упокоившегося аббата Курвэ, - представился старик и кивнул головой в знак приветствия.
– Замечательно, вы-то, голубчик, мне как раз и нужны, - на лице низенького человечка возникло некое подобие улыбки, хотя и хищным оскалом его гримасу тоже можно было назвать.
– Милостивый государь, прежде чем вы приступите к изложению приведшего вас ко мне вопроса, хотелось бы попросить ваших сопровождающих выйти, - произнес Патриун, интуитивно чувствуя, что предстоит неприятный и сложный разговор. - Они вошли в храм с оружием, а это недопустимо.
– Мои люди останутся здесь, - сказал, как выплюнул, забывший представиться чиновник и еще плотнее сдвинул тонкие брови.
– Раз так, то прошу уйти и вас, - пожал плечами священник и демонстративно повернулся к собеседнику спиной. - Даю вам минуту, чтобы покинуть святые своды. Если, милостивый государь, ненароком замешкаетесь, пеняйте на себя, мне придется позвать стражу.
Упоминание о блюстителях порядка рассмешило слуг чиновника.
– Так мы и есть почти стража, дедуля! Чаво нас кликать? Тута мы, - процедил сквозь зубы тот мужик, что стоял правее, и сплюнул, правда, не на пол, а себе в ладонь. - Это там, в Филании, солдатня под началом у благородных слюнтяев порядок блюдет и городских ополченцев за людей не считает, а здеся городской глава всем голова! Мы ж ему служим, значица, сам догадайся, стоит на подмогу звать али нет…
– Я прощаю ваши недостойные речи, прозвучавшие под священными сводами, но терпение Святого Индория не безгранично! Минута прошла, я требую немедленно покинуть церковь! - повысил голос отец Патриун и решительно направился к выходу, чтобы позвать стражу.
– Калс, Вилго, пшли вон, хамы! Снаружи обождите! - внезапно изменил решение маленький человечек, испугавшись последствий фривольного высказывания подручного. - А вас, святой отец, я попросил бы остаться. Видите? Я иду на уступки, так и вы будьте посговорчивей.
– Ты не на уступки идешь, а пытаешься торговаться с Небесами! Мерзкий гнус, низко падшая душонка, недостойная даже телесной оболочки дождевого червя! - осадил нахала священник, как только люди незваного гостя покинули церковь. - Скажи спасибо, презренный, что тебя при холуях позорить не стал! Теперь же излагай суть своего дела и проваливай, пока гнев Индория…
– Значица, так, - перебил пылкую речь священника чиновник, встав ногами на скамью исключительно для того, чтобы посмотреть на собеседника сверху вниз. - Твой предшественник, как его там? Курвэ, кажется, - произнес служка, нарочито медленно заглянув в папочку и уточнив имя покойного аббата, - ровно пять месяцев и четыре дня назад в городской казне крупную сумму денег на обустройство нового храма брал. Срок давно истек. Долг-то погашен, тот храм мы у вас забрали, но процентики со штрафиками набежали, заплатить надобно! Давай по-хорошему, полюбовно дело решим, а то мы у вас, крысы церковные, и эту хибару заберем! Жалуйся потом хоть самому Индорию, хоть королю, одним словом, у кого хочешь пороги оббивай! Даю тебе сроку два дня, так что или платить готовься, или иди, котомки обратно завязывай да сундуки собирай!
Бумага с решением городского совета выпорхнула из зловещей черной папочки и упала прямо на алтарь.
– А пока, только потому, что ты такой строптивый и к властям городским уважения не питаешь, что со своим дурацким уставом к нам в город заявился, я тя уму-разуму поучу, - зло прошипел чиновник, брызгая, к счастью, не ядовитой слюной старцу в лицо, а затем выкрикнул что есть мочи: - Эй, ребятки, заходи, вытаскивай скамьи! Холодновато что-то, надобно костерчик прям у входа разжечь!
– Да как ты можешь?! Это ж храм! Устыдись мерзких поступков, сын мой! - пытался священник устыдить презревшую веру казенную душонку мерзавца-богохульника. - Индорий покарает вас! Я, я немедленно отправлюсь к городскому главе и…
– А он тебя видеть не хочет и знать не знает! - тыкая пальцем Патриуну в грудь, произнес по слогам выбиватель долгов. - Дело со мной иметь будешь, только со мной и ни с кем другим, а то ой как пожалеешь! И учти, папаша святой, когда я на службе, то единственный бог для меня вот эта бумажка! Не ерепенься, не нарывайся! А впрочем, можешь идти и позвать стражу. Солдатики нам скамьи таскать помогут, да и топориком у них разживемся, а то цельные лавки слишком уж долго гореть будут!
Чиновник пакостно захохотал, в который раз оскверняя священные своды. Кроме того, он схватил Патриуна за плечи и силой удерживал, не позволяя помешать двум рослым парням вытаскивать наружу скамьи. Отец Патриун пытался вырваться, но цепкие пальцы клерка давили на горло и ключицы. Священник не знал, что делать, ужасно разозлился и даже хотел нарушить правило, которое не нарушил даже во время ночного боя с убийцами. Но тут произошло событие, которое можно расценивать по-разному: как случайное совпадение, как дружескую помощь или как божественное вмешательство.
Злорадно хихикающий чиновник внезапно еще больше подрос, поскольку вытянулся в струнку, как вставший на задние лапки суслик. Глаза «маленького человечка» расширились, чуть ли не вывалившись из орбит, а зловонная пасть с неполными рядами пожелтевших гниющих зубов извергла из недр уродливого тельца чудовищный крик. Причиной такой перемены стал могучий кулак незаметно появившегося в зале охотника, прошедший вскользь, сверху вниз по сгорбленной хребтине вымогателя.
– Что, преподобный, вижу, ворье уже нагрянуло, скамьи на дрова таскают? - пробасил спросонья злой Аке и легким тычком квадратного кулака в бок столкнул завывающего чинушу на пол.
– Не только, - прохрипел Патриун, потирая пострадавшие ключицы. - Господа чиновники на мелочи не размениваются, они церковь украсть собираются, якобы за долги…
Аке лишь мельком взглянул на казенную бумагу, так и лежащую на алтаре. Он все тут же понял и явно знал истинную цену подобным писулькам, поэтому лишь презрительно хмыкнул и, не говоря ни слова, направился к выходу, откуда навстречу ему уже бежали побросавшие возню со скамьями и взявшиеся за дубинки охранники.
Драка в церкви, пусть и за правое дело, была возмутительным святотатством. Отец Патриун пытался придумать, как остановить неизбежное, но ничто, как назло, не приходило на ум. И в этот миг на помощь своему верному слуге пришел сам Индорий. Когда стороны предстоявшего мордобоя уже почти сошлись, один из охранников, тот самый, что осмелился сплюнуть в кулак, вдруг схватил своего товарища за руку и силой потащил обратно к выходу.
Василенко Иван
Орловский Гай Юлий
Сертаков Виталий
Прозоров Александр
Каргалов Вадим
Херберт Фрэнк