Чтение 5–й страницы книги ~Охота на героя~

цокали по полу и острые зубы впивались в живую плоть. И жертва заходилась в
крике.

Пока что Черному удавалось каким-то неведомым, сверхъестественным
образом удерживать их на расстоянии, не позволив оттяпать больше, чем
пару-другую кусков мяса. Пока. Но он знал, что будет день (или ночь, скорее
всего, именно ночь), когда крысы осмелеют достаточно, чтобы не бояться
совершенно бессильного пленника. Между местными крысами и крысами его
родного мира существовала огромная разница, заключавшаяся в их умственных
способностях. Но скоро эта разница не будет иметь для Черного значения -
когда они поймут.

В соседней камере кто-то заливисто хохотал, наверное вспоминая удачный
анекдотец.

10

Он уже почти подчинил себе чужую сущность, когда вдруг понял, что
творит, и ужаснулся. Ведь если б он завершил начатое, чужак просто бы слился
с ним, передавая ему свое стремление двигаться.

Он содрогнулся от омерзения и вытолкнул чужака прочь.

И успокоенно погас.

11

Кирра видела, что незнакомец умирает. И ничего не могла с этим
поделать.

Она знала, что парню, потерявшему так много жизненного тепла, сейчас
холодно, очень холодно и даже огонь очага не в силах его согреть. Мальчику
бы сейчас ту самую Виниэль, о которой он все кричал в столь редкие моменты,
когда приходил в сознание. А не ее, так хотя бы мать, сестру - в общем,
по-настоящему любящее сердце. Чтобы легла рядом, прижалась всем телом, всею
душою рванулась к нему: "Не уходи. На, возьми частицу моего тепла, возьми
частицу меня, только останься, любимый!" Да откуда ж ей взять родичей этого
незнакомца? Ведь неизвестно даже, живы ли они вообще, а если и живы, то где
сейчас, уж не на другом ли конце мира?

Эх, а паренек-то красивый, ладный. Жаль будет, если...

Да, тяжела ты, жизнь, тяжела и жестока. Играешь с нами, как паук с
мухою, - то отпустишь, то завертишь, а всегда в конце концов оказывается,
что все это - только чтобы пуще нас запеленать. И пожрать.

Ну ничего, мальчик, ничего. Мы еще поборемся, мы еще поглядим, кто
сильнее. Поглядим.

...И плакала украдкой, когда дочки с сыном не было поблизости.

Я должен вспомнить все:

закаты и рассветы,

студеный водопад и перевал в горах.

Я должен вспомнить сон -

там, на пороге лета, -

и чью-то злую боль на собственных плечах.

Я должен возродить

все, что во мне пылало:

отчаянье, любовь и кровь на рукаве.

Но где-то впереди

услышу вздох усталый:

"Что толку возрождать, коль все оно - в тебе?"

И в этот страшный миг

я вспомню,и, внезапно

глаза закрыв, надолго замолчу.

И пожелаю смыть

ту кровь и смерти запах -

и лишь оставлю боль, прильнувшую к плечу.

Глава пятнадцатая

Меняем реки, страны, города...

Иные двери... Новые года...

А никуда нам от себя не деться,

А если деться - только в никуда.

Омар Хайям

1

За следующий час, проведенный в лесу, Эльтдон убедился, что река,
несущая свои воды неподалеку, не так уж спокойна и безопасна, как могло
показаться на первый взгляд. Его глаза, привыкшие когда-то высматривать даже
тень возможной опасности, не утратили навыка за долгие годы отшельничества и
теперь безошибочно отмечали узловатую корягу, плывущую против течения,
очертания гигантских клешней сквозь тонкий слой ила или излишне правильной
формы прутик, склонившийся над водой. Да, в этой реке Эльтдон не стал бы
купаться.

Деревья, росшие по берегам, были несколько иного мнения и изящно
свешивались над течением, создавая приятную прохладу и спасительную тень.
Правда, эльф настороженно относился даже к ветвям, нагнувшимся над его
головой, подсознательно ожидая прыжка сверху. И дождался.

За его спиной что-то шевельнулось, и астролог, не успевая сделать
ничего другого, присел и выставил тарр копьем вверх и назад. Хитрость не
сработала - гибкое мускулистое тело пролетело над эльфом и приземлилось
перед ним. За миг до того, как тварь снова прыгнула, Эльтдон успел ее
рассмотреть. Это была лягушка размером с молодого грифона: высота в холке по
эльфийское бедро, длина - шага три. Кожа амфибии напоминала смесь
разнообразнейших листьев, небрежно наложенных один на другой. В принципе
ничего особенного, так - лягуха-переросток. Вот только ротик у "лягухи" был
необычный: с зубками. И на лапах - шпоры, направленные вперед. Видимо,
зверюга подстерегала добычу, сидя на ветке дерева, а потом прыгала,
оттягивая кисти назад и выставляя острые, немного загнутые вверх шпоры. И
прыгала быстро. Вот как сейчас.

Эльтдон успел дернуть опущенный конец тарра вверх. Вовремя: рожки
полумесяца встретили тварь еще в воздухе; встретили, но не остановили. Ее
верхние лапы зависли, печально дернувшись, зато нижние рассекли пространство
- и шпоры вошли в обнаженное тело эльфа. Он рывком поднял тарр вперед и
вверх, высвобождаясь от шпор, и ударил лягушку о землю. Это уже было лишним,
так как тварь издохла. И делал он это больше с досады, подозревая, что
лягушка при охоте не слишком полагалась на остроту шпор. Скорее уж на их
ядовитость. А если так, жить ему осталось ой как мало!

Эльтдон осмотрел раны. Обе были неглубокими, в палец шириной. Кровь уже
вытекала из них, и эльф опустился на песок, разочарованно думая: "Умру.
Жалко, Черный-то на меня понадеялся. И Ренкр".

Из зарослей за спиной раздался сочный басистый голос:

- Слышь, браток, ты, главное, за оружие не хватайся.

Эльтдон обернулся и увидел перед собой кентавра. Сверху кентавр
напоминал мощного мужика с каштановыми курчавыми волосами, пышной бородой и
чуть раскосыми глазами. Хотя этот народ было принято считать самым что ни на
есть варварским, а следовательно, представлять их всегда абсолютно нагими,
кентавр носил пеструю, как кожа убитой лягушки, куртку-безрукавку; волосы на
голове пришельца перехватывал металлический обруч с чеканными листьями.
Нижняя часть кентавра представляла собою туловище единорога, правда,
размерами раза в три больше самого крупного из них. Вооружение пришельца
составлял широкий охотничий нож на поясе, короткий лук за плечом... ну и,
конечно, мощные острые копыта.

Кентавр улыбнулся и подошел поближе.

Эльф поднялся, стискивая зубы, чтобы не закричать от пронизывающей
живот боли, и протянул ладонь для рукопожатия. Широкая пятерня кентавра
бережно стиснула побелевшие от напряжения пальцы Эльтдона, а другая легко
опустилась на плечо, усаживая астролога на траву.

- Сядь, - сказал кентавр.- А лучше ляг, - добавил он, поразмыслив.

Эльф хотел было что-то спросить, но тот выставил перед собой ладонь:

- И помолчи. Я должен поискать для тебя лист кровяницы. Потерпи.

И ушел.

Эльтдон закрыл глаза и полностью переключил внимание на внутренние
ощущения. Они его не радовали. Резкая спазматическая боль клубилась в
районах обеих ран, все разрастаясь, сплетаясь в единый клубок и медленно
подкатываясь сначала к легким, потом к горлу, а потом...

На живот легли две холодные пластинки листьев. От неожиданности Эльтдон
дернулся, но потом затих. И подумал: кентавр так неслышно передвигается по
лесу, что даже он, эльф бывалый, не смог уловить звук его шагов.

А тот широко улыбнулся:

- Слышь, браток, ты еще маленько потерпи. Боль - она скоро пройдет, но
яд-то останется. Так я тебя свезу к нам в стойбище, к Фтилу - он, слышь,
мигом тебя на копыта, то бишь на ноги, поставит. Так что ты потерпи, браток.

"Потерплю, - сонно подумал Эльтдон, - только ты, браток, вези меня
поскорее. Куда хочешь вези, хоть к Фтилу, хоть к троллям в пасть, только
давай поскорее. А то я, боюсь, помру раньше, чем свезешь".

Кентавр принял молчание пострадавшего за согласие, взвалил его на свой
широкий круп, подхватил с земли тарр, сбросив с него тушу амфибии, и
поскакал через чащу к стойбищу. И Эльтдон понял, что по наивности своей
ошибался, считая, что боль от яда лягушки - самое тяжкое страдание. Ветви