голову, и вы решили (причем убийца сам упорно внушал эту мысль на частном
дознании), что перед вами труп совсем другого человека.
глаза.- Какую другую голову? Что они, растут на кустах, что ли?
место, где они растут. Они растут в корзине под гильотиной, возле которой
менее чем за час до убийства стоял начальник полиции Аристид Валантэн. Ах,
друзья мои, послушайте меня еще минуту, прежде чем разорвать на куски.
Валантэн - человек честный, если безрассудная приверженность своей политике
есть честность. Но разве не видели вы хоть временами чего-то безумного в
этих холодных серых глазах? Он сделал бы что угодно, абсолютно что угодно,
лишь бы сокрушить то, что он считает христианским идолопоклонством. За это
он боролся, этого он мучительно жаждал и теперь убил ради этого. До сих пор
несчетные миллионы Брейна распылялись между столькими мелкими сектами, что
порядок вещей не нарушался. Но до Валантэна дошли слухи, что Брейн, подобно
многим легкомысленным скептикам, склоняется к нашей церкви, а это уже другое
дело. Он стал бы щедро субсидировать обнищавшую, но воинственную церковь
Франции; он мог бы содержать хоть и шесть журналов вроде "Гильотины". Все
висело на волоске, и риск подействовал на фанатика, как искра на порох. Он
решил уничтожить миллионера и сделал это так, как только и мог совершить
свое единственное преступление величайший из детективов. Под каким-то
криминологическим предлогом он изъял голову казненного и увез ее домой в
саквояже. Потом у него произошел последний спор с Брейном, который не
дослушал до конца лорд Гэллоуэй. Ничего не добившись, он повел его в свой
потайной сад, завел разговор о фехтовании, пустив в ход веточки и саблю,
и...
вот вас...
просить его, чтобы он сознался и раскаялся.
жертву для заклания, они поспешили в кабинет, который встретил их
неожиданной тишиной.
и не заметил их появления. В дверях они замешкались, но что-то в неподвижной
элегантной фигуре, повернутой к ним спиной, побудило доктора броситься
вперед. Одного взгляда и прикосновения было довольно, чтобы обнаружить у
локтя Валантэна коробочку с пилюлями и убедиться, что он мертв. На потухшем
лице самоубийцы они прочли гордую непреклонность Катона*.
римского политического деятеля, противника Юлия Цезаря. Он покончил с собой,
узнав о победе Цезаря при Тапсе.
СТРАННЫЕ ШАГИ
рыболовов", входящего в Вернон-отель на свой ежегодный обед, то, когда он
снимет пальто, вы заметите, что на нем не черный, а зеленый фрак.
Предположим, у вас хватит дерзости обратиться к нему и вы спросите его, чем
вызвана эта причуда. Тогда, возможно, он ответит вам, что одевается так,
чтобы его не приняли за лакея. Вы отойдете уничтоженный, оставляя
неразгаданной тайну, достойную того, чтобы о ней рассказать.
встретить скромного труженика, маленького священника по имени Браун, и вы
спросите, что он считает величайшей удачей своей жизни, он, по всей
вероятности, ответит вам, что самым удачным был случай в Вернон-отеле, где
он предотвратил преступление, а возможно, и спас грешную душу только тем,
что прислушался к шагам в коридоре. Может быть, он даже слегка гордится
своей удивительной догадливостью и, скорее всего, сошлется именно на нее. Но
так как вам, конечно, не удастся достигнуть такого положения в высшем свете,
чтобы встретиться с кем-либо из "Двенадцати верных рыболовов" или опуститься
до мира трущоб и преступлений, чтобы встретить там отца Брауна, то боюсь, вы
никогда не услышите этой истории, если я вам ее не расскажу.
свои ежегодные обеды, принадлежал к тем заведениям, которые могут
существовать лишь в олигархическом обществе, где здравый смысл заменен
требованиями хорошего тона. Он был - как это ни абсурдно - "единственным в
своем роде", то есть давал прибыль, не привлекая, а, скорее, отпугивая
публику. В обществе, подпавшем под власть богачей, торгаши проявили должную
смекалку и перехитрили свою клиентуру. Они создали множество препон, чтобы
богатые и пресыщенные завсегдатаи могли тратить деньги и время на их
преодоление. Если бы существовал в Лондоне такой фешенебельный отель, куда
не впускали бы ни одного человека ростом ниже шести футов, высшее общество
стало бы покорно устраивать там обеды, собирая на них исключительно
великанов. Если бы существовал дорогой ресторан, который, по капризу своего
хозяина, был бы открыт только во вторник вечером, каждый вторник он ломился
бы от посетителей. Вернон-отель незаметно притулился на углу площади в
Бельгравии. Он был не велик и не очень комфортабелен, но самое его
неудобство рассматривалось как достоинство, ограждающее избранных
посетителей. Из всех неудобств особенно ценилось одно: в отеле одновременно
могло обедать не более двадцати четырех человек. Единственный обеденный стол
стоял под открытым небом, на веранде, выходившей в один из красивейших
старых садов Лондона. Таким образом, даже этими двадцатью четырьмя местами
можно было пользоваться только в хорошую погоду, что, еще более затрудняя
удовольствие, делало его тем более желанным. Владелец отеля, по имени Левер,
заработал почти миллион именно тем, что сделал доступ в него крайне
затруднительным. Понятно, он умело соединил недоступность своего заведения с
самой тщательной заботой о его изысканности. Вина и кухня были поистине
европейскими, а прислуга была вышколена в точном соответствии с требованиями
английского высшего света. Хозяин знал лакеев как свои пять пальцев. Их было
всего пятнадцать. Гораздо легче было стать членом парламента, чем лакеем в
этом отеле. Каждый из них прошел курс молчания и исполнительности и был не
хуже, чем личный камердинер истого джентльмена. Обычно на каждого обедающего
приходилось по одному лакею.
другом месте, так как он требовал полного уединения, и все его члены были бы
крайне взволнованы при одной мысли, что другой клуб в тот же день обедает в
том же здании. Во время своего ежегодного обеда рыболовы привыкли выставлять
все свои сокровища, словно они обедали в частном доме; особенно выделялся
знаменитый прибор из рыбных ножей и вилок, своего рода реликвия клуба.
Серебряные ножи и вилки были отлиты в форме рыб, и ручки их украшали
массивные жемчужины. Прибор этот подавали к рыбной перемене, а рыбное блюдо
было самым торжественным моментом торжественного пира. Общество соблюдало
ряд церемоний и ритуалов, но не имело ни цели, ни истории, в чем и
заключалась высшая степень его аристократизма. Для того чтобы стать одним из
двенадцати рыболовов, особых заслуг не требовалось; но если человек не
принадлежал к определенному кругу, он никогда и не услыхал бы об этом клубе.
Клуб существовал уже целых двенадцать лет. Президентом его был мистер Одли.
Вице-президентом - герцог Честерский.
читатель, естественно, может поинтересоваться, откуда же я знаю все это и
каким образом такая заурядная личность, как мой друг - отец Браун, оказалась
в столь избранной компании. Ответ мой будет прост и даже банален. В мире
есть очень древний мятежник и демагог, который врывается в самые сокровенные
убежища с ужасным сообщением, что все люди - братья, и где бы ни появился
этот всадник на коне бледном, дело отца Брауна - следовать за ним. Одного из
лакеев, итальянца, хватил паралич в самый день обеда, и хозяин, исполняя
волю умирающего, велел послать за католическим священником. Умирающий просил
исполнить свою последнюю волю: озаботиться немедленной отправкой письма,
которое заключало, должно быть, какое-то признание или заглаживало
причиненное кому-то зло. Как бы то ни было, отец Браун - с кроткой
настойчивостью, которую, впрочем, он проявил бы и в самом Бекингемском
дворце,- попросил, чтобы ему отвели комнату и дали письменные
принадлежности. Мистер Левер раздирался надвое. Он был мягок, но обладал и
оборотной стороной этого качества - терпеть не мог всяких сцен и
затруднений. А в тот вечер присутствие постороннего было подобно грязному
пятну на только что отполированном серебре. В Вернон-отеле не было ни
смежных, ни запасных помещений, ни дожидающихся в холле посетителей или
случайных клиентов. Было пятнадцать лакеев. И двенадцать гостей. Встретить в
тот вечер чужого было бы не менее потрясающе, чем познакомиться за семейным
завтраком со своим собственным братом. К тому же наружность у священника
была слишком заурядна, одежда слишком потрепана; один вид его, просто
мимолетный взгляд на него, мог привести отель к полному краху. Наконец
мистер Левер нашел выход, который если и не уничтожал, то, по крайней мере,
прикрывал позор. Если вы проникнете в Вернон-отель (что, впрочем, вам
никогда не удастся), сперва вам придется пройти короткий коридор, увешанный
потемневшими, но, надо полагать, ценными картинами, затем - главный
вестибюль, откуда один проход ведет направо, в гостиные, а другой - налево,
в контору и кухню. Тут же, у левой стены вестибюля, стоит углом большая
стеклянная будка, как бы дом в доме; вероятно, раньше в ней находился бар.
Теперь тут контора, где сидит помощник Левера (в этом отеле никто никогда не
попадается на глаза без особой нужды); а позади, по дороге к помещению
прислуга, находится мужская гардеробная, последняя граница господских
владений. Но между конторой и гардеробной есть еще одна маленькая комнатка,
без выхода в коридор, которой хозяин иногда пользуется для щекотливых и
важных дел - например, дает в долг какому-нибудь герцогу тысячу фунтов или
отказывается одолжить ему шесть пенсов. Мистер Левер выказал высшую
терпимость, позволив простому священнику осквернить это священное место и
написать там письмо. То, что писал отец Браун, было, вероятно, много
Афанасьев Роман
Шилова Юлия
Прозоров Александр
Куликов Роман
Роллинс Джеймс
Шилова Юлия