Чтобы не обидеть непризнанного гения. Катя повесила картинку на кухне.
Художник пил чай и радовался: вот, висит его шедевр, смотрят на него каждый
день.
большую фарфоровую кружку сразу два пакетика "Пиквика", размешала сахар и
опять застыла, обхватив ладонями горячие бока кружки. Она вдруг подумала,
что, наверное, напрасно не рассказала тому мрачному милицейскому майору про
анонимные звонки.
имеет значение? Глеба убили прямо у нее на руках. Она почувствовала, как
сильно дернулось его тело и тут же застыло, обмякло. Глеб даже не успел
ничего понять, удивиться, испугаться.
веселые, пьяные, такие привычные, серо-голубые, с зеленоватым ободком вокруг
зрачка, с припухшими веками, с короткими рыжеватыми ресницами, вдруг стали
чужими, ледяными и глядели кудато сквозь Катю.
себе, будто Глеба всего лишь ранили, и если "Скорая" приедет прямо сейчас,
то успеют спасти, реанимируют, и потом можно будет ухаживать, кормить с
ложечки кашкой и фруктовым пюре, не спать ночами, прислушиваться к частому
хриплому дыханию, надеяться на лучшее, поставить на ноги, начать жить
сначала, как-то совсем иначе...
младенческие Катины воспоминания были связаны с Глебом Калашниковым.
веранда с мозаикой из синих, красных, желтых стеклышек, занозистый забор в
глубине дачного участка, ветки орешника, блестящие липкие лепестки лютиков,
такие желтые, что больно смотреть. Кате три года, Глебу пять. Пухлый
губастый мальчик Глебчик с волосами цвета лютиковых лепестков, такой
большой, важный. Маленькой Кате до него еще расти и расти. Он все знает и
ничего не боится. Он Принес ей живого ежика, завернутого в мятую панамку.
Ежик свернулся клубочком, тихо напряженно сопел.
И сопел, как Катина бабушка Зинаида, когда сердится...
таяли, как след дыхания на холодном стекле. Чья это была дача, кто у кого
гостил, дождался ли ежик своего молока, убежал ли - не важно. Потом было
много всего - детские новогодние елки в Доме кино, какие-то взрослые
вечеринки, кусок орехового торта, съеденный напополам под столом ("Глеб, ты
только никому не говори, мне нельзя, вот последний раз откушу, и все...").
шестнадцать, все девочки, кроме Кати, - случайные, томно курят, бегают
пудрить носы к зеркалу в прихожей, слишком громко смеются, пухленькая с
белыми кудряшками ушла плакать в ванную, Катя услышала горькие всхлипы,
заглянула, стала утешать.
потеки туши по щекам.
параллельного класса пыталась резать вены. Катя не могла понять - почему?
Что они все в нем находят? Он был невысокий, крепенький, толстогубый,
грубый. Матерился, как мужик у пивного ларька, и шуточки все какие-то
пивные, водочные, и однообразные смешные истории, как кто-то нажрался до
беспамятства, куда-то свалился, потерялся, нашелся, чуть не попал в милицию,
проснулся у чужой жены под тумбочкой. Ночь напролет он мог резаться в
"дурачка", ковырять в зубе обломком спички с таким сонным, тупым лицом, что
становилось страшно, если вглядеться. А очередная Ирочка или Светочка таяла
от умиления, закатывала глазки, пудрила носик, уходила рыдать в ванную.
дружил с отцом Глеба. Разговоры о том, что детей нехудо бы поженить, велись
много лет подряд. Не то чтобы всерьез, но и не совсем в шутку. В самом деле,
это было бы удобно. Не надо знакомиться и выстраивать отношения с новыми
родственниками, не надо пускать в свой уютный семейный круг чужих,
посторонних людей. Мама Глеба, тетя Надя, говорила, что для любой другой
девочки, кроме Кати, была бы отвратительной свекровью. А Катюшу знала с
пеленок и любила почти как родную дочь.
Глеба была "своим парнем", младшей сестренкой. Глеб для нее - чем-то вроде
близкой подружки. Им вместе было уютно, весело, спокойно, но не более. Выйти
замуж за Глеба - это все равно что за собственное детство.
сценарном отделении. Каждый крутил свои романы, иногда они с удовольствием
обменивались впечатлениями.
проходила у станка, в репетиционном зале, на сцене. С детства она привыкла к
таким психическим и физическим перегрузкам, рядом с которыми все прочие -
пустяки. При видимой невесомости Катя Орлова твердо стояла на ногах, и на
полупальцах, и на пальцах.
опоры - большой палец ноги, но ты не упадешь. Взлететь можешь, упасть - нет.
Чтобы держаться и не падать, крутить без передышки десятки чистых пируэтов,
зависать над землей в па баллонэ на несколько бесконечных мгновений, легко и
твердо приземляться на носок напряженной вытянутой стопы, похожей на
карандаш с остро отточенным грифелем, - для этого надо вкалывать тяжелей,
чем шахтер в забое.
выворотными ногами, с длинной беззащитной шейкой, с огромными ясными
шоколадно-карими глазами, она уже знала: надо либо жить, либо танцевать.
Балет - это постоянное, ежедневное насилие над собой.
озере" обследовали медики и были в шоке: пульс, дыхание и все прочие
показатели не укладывались ни в какую биологическую схему. Живой организм по
всем медицинским расчетам должен был просто взорваться от перенапряжения. Но
балетный организм не взрывается, а взлетает и парит над потной, грязной,
беспощадной землей. Однако в самом изящном вдохновенном полете надо холодно
и четко рассчитывать дыхание на каждое следующее движение танца.
трогало, то не слишком, если обижало, то не до слез. Иногда она влюблялась в
своих партнеров, ровно настолько, насколько это было нужно, чтобы па-дэ-дэ
наполнилось теплым светящимся воздухом влюбленности, но никогда не теряла
голову, легко и быстро, как классические фуэтэ, закручивались и таяли
романы. Катя приземлялась на вытянутый носок, твердо стояла на земле, ни
разу не страдала всерьез, и, если кто-то начинал страдать из-за нее, ей не
было дела.
хореографического училища была приглашена во вновь созданный театр Русского
классического балета. Двадцатилетней Кате Орловой предстояло танцевать
ведущую партию в балете "Госпожа Терпсихора". Это было сложное, помпезное,
трехчасовое действо, полуконцерт, полуспектакль, музыку написал модный
композитор-авангардист, хореографию поставил старый знаменитый балетмейстер,
приверженец классических традиций. Костюмы и декорации разработали художники
постмодернисты. Предполагался очередной переворот в истории балета, а
получилось всего лишь роскошное шоу, яркое зрелище - не более.
банкет.
нравились быстрые пустые разговоры, мелькающие улыбки, собственное отражение
в зеркалах, в чужих восхищенных и завистливых глазах. Еще не было в душе
ядовитой лихорадки уходящего времени. То, что балетный век короток, она
знала лишь теоретически. Ей казалось, впереди - сплошное яркое, успешное
"сегодня" и всегда будет не больше двадцати.
бархата, в ушах и на пальцах сверкали старинные прабабушкины бриллианты,
длинные каштановые волосы стянуты тяжелым узлом на затылке, она самой себе
ужасно нравилась, и это было важнее всего на свете, даже важнее станцованной
только что премьеры, и блестящей финальной импровизации, трижды повторенной
на "бис", и огромных букетов, которыми была завалена гримуборная.
банкетном зале было столько знаменитостей, что рябило в глазах. Кто-то
подлетал к Кате с диктофоном, с почтительными и ехидными вопросами от
женского журнала, от новой демократической газетенки. Французское шампанское
сладко обжигало губы, и что-то совсем новое, властное, вдруг обожгло сердце.
почему ноги вдруг сделались ватными, кожа под прохладным бархатом платья
стала сначала горячей, потом ледяной, словно у Кати поднялась температура -
не меньше сорока градусов.
тропики. Я просто сошла с ума. Что происходит?" И только через миг она
заметила упорный, немигающий взгляд из глубины зала. Заметила и замолчала на
полуслове, забыла о милых случайных собеседниках, с которыми только что
весело обсуждала премьеру, кончиком языка скользнула по пересохшим губам,
залпом допила шампанское.
расслабленными и напряженными лицами, с красавицами, чудовищами, умниками и
дураками, с тихой музыкой вспотевшего ресторанного оркестра, с пьяным
смехом, пустыми разговорами, вспухающими здесь и там, как радужные мыльные
пузыри, - все провалилось куда-то. Остался только этот чужой мужской
светло-серый взгляд, который обволакивал Катю с ног до головы, приближался,
плыл к ней сквозь толпу, заслоняя, отодвигая все остальное, и не было
спасения...
Афанасьев Роман
Корнев Павел
Свержин Владимир
Орлов Алекс
Шилова Юлия
Махров Алексей