Чтение 5–й страницы книги ~Кольцо принцессы~

специальные средства, только чтобы летчики не летали, стрелки не стреляли,
а командиры не командовали. Шабанов приехал в часть с неоплаченным
аттестатом денежного довольствия и тут, получив зарплату за пять прошлых
месяцев, на радостях побежал отправлять перевод родителям в Тверскую
область.

И увидел в стеклянной амбразуре тоненькие, просвечивающиеся пальчики с
перламутровыми ноготками.

Побродив вокруг полупьяной гостиницы, Герман вернулся на почту и выстояв
небольшую очередь, теперь уже чуть ли не засунулся в окошечко. И увидел
Магуль во всей красе: ростом она была около двух метров, ноги в буквальном
смысле росли из коренных зубов, однако черные волосы и горбатый, большой
нос говорили о ее кавказском происхождении. Лицо, как и пальчики, оказалось
длинным, тонким и бледным, а в совокупности с огромными глазами буквально
очаровало его. Конечно, это была не девушка - необъезженная лошадь, дикая
кобылица со скрытым, огненным темпераментом, готовая в любой момент
сбросить даже самого опытного наездника. А по национальности Магуль
оказалась абхазкой.

- Герман-ибн-Шабан! - представился он. Дело в том, что за год до
принудительной смены места службы они с прежним товарищем по полку решились
поехать в отпуск на Кавказ, опять же подпольно, ибо из Адлера в Абхазию
можно было добраться лишь на личном транспорте, вручив небольшую взятку
пограничникам. Они наняли извозчика-абхаза, дали ему денег и рванули в
сопредельное государство на свой страх и риск, поскольку товарищ уверял,
что нет лучше отдыха, чем в Пицунде, где проживание, пища и вино стоят
копейки из-за объявленной экономической блокады против этого государства.

Все было так на самом деле. Высокие, белолицые и носатые женщины, по утрам
спускавшиеся с гор, приносили замечательное и дешевое вино, старик-абхаз,
брал по доллару в день за отдельную комнату и трехразовое питание, а
купаться в море и загорать вообще можно было бесплатно с утра до вечера.
Квартирный хозяин тогда и объяснил, что фамилия Шабанов - кавказская,
княжеская, уважаемая и ему можно остаться и жить здесь красиво и богато за
одну лишь принадлежность к знатному роду. Герман с приятелем над этим
посмеялись, поскольку в Тверской да и соседних областях мужиков с такими
фамилиями было как собак нерезаных. Однако даже не зная о его "княжеском"
достоинстве, все встречающиеся абхазы вежливо приветствовали русских и
всегда говорили добрые, совсем не обоснованные слова, поскольку
правительство России включилось в поддержку блокады. Шабанову было стыдно
перед местными, и чаще всего он отворачивался и стремился пробежать мимо,
когда с ним заговаривали абхазы. Любовь к русским у них была странная,
непривычная и, как теплое море, совершенно бесплатная - купайся, сколько
влезет. И женщины здесь были потрясающе покорные, и когда Герман со своим
сослуживцем, по утрам бегая за вином на местный рынок, начинали завлекать
молоденьких горянок, они опускали глаза и произносили одно слово:

- Пхашароп.

То же самое они слышали и на улицах, когда выбирались вечерами
прошвырнуться по курортному городку с надеждой завести знакомство. Это
слово сначала показалось чем-то вроде Отказа, мол, не приставай, не
положено при всей любви к русским и России. Выговаривая его, абхазские
городские девушки, как и те, что спускались с гор, нагруженные бурдюками с
вином, одинаково клонили взгляд долу, но не уходили - стояли и чего-то
ждали. После нескольких странных, смущенных неудач Герман сделал новый
перевод - я согласна! Или - возьми меня! Чтобы проверить свое открытие, он
разыскал своего квартирного хозяина и спросил, что такое - пхашароп.

- Стыдно, - перевел тот.

И Шабанову почему-то тоже стало пхашароп по полной программе.

Через десять дней полновесного, ни с чем не сравнимого отдыха, к Герману
пришел цивилизованный горец и без всяких предложил пойти служить в ВВС
Абхазии. Служба у них работала, выяснили, кто приехал на отдых. Он сказал,
что есть несколько учебно-тренировочных самолетов, но нет опытных пилотов,
а надо патрулировать морскую границу, поскольку в территориальных водах
царил полный беспредел. Пообещал в тот же день выплатить хорошие деньги и
на выбор подарить дома на берегу Черного моря. Причем не требовалось
продавать или предавать Родину, увольняться из российской армии - все
согласовывалось на высшем уровне. В ту пору бездомный, почти безработный
из-за отсутствия топлива в империи Шабанов вначале растерялся, а потом чуть
не согласился. А смутило в последний момент то обстоятельство, что у
абхазских ополченцев служили головорезы из чеченской банды Басаева, и
выходило, стоять придется с ними в одном строю.

До двух ночи Герман простоял у почтовой амбразуры и в третьем был
наконец-то впущен за стеклянный барьер. В самый ответственный момент, когда
он уже распустил крылья и стал вычерчивать вокруг кавказской красавицы
графику любовного танца, в отделение связи явился маленький, но такой же
черноглазый горец, и Магуль мгновенно потухла.

Шабанов был готов драться, однако ее соотечественник обронил несколько фраз
на абхазском, окинул кинжальным взглядом Германа и, не спеша, удалился.
Оказалось, что Магуль живет в военном городке не одна - с тремя братьями, и
все они приехали сюда заниматься бизнесом, а короче, торговать в купеческом
Заборске фруктами, которые, несмотря на блокаду, каким-то образом вывозятся
из Абхазии. Оказывается, Россия давно поделена Кавказом на зоны своих
экономических интересов, и семье Магуль достался этот сибирский регион, где
ее братья - полные хозяева местного фруктового рынка. И сразу стало
понятно, почему возле восточной невесты нет рядом ни одного жениха. Ему бы
тоже следовало отскочить, но не позволил характер, и Шабанов уже чувствовал
себя лермонтовским героем. Кроме того, выяснилось, что братья Магуль уехали
на своем "Камазе" в Читу за яблоками и грушами - пришел контейнер, и
вернутся не раньше, чем к вечеру. В восемь часов утра "Бела" сдала смену и
Герман увязался проводить ее домой. Только встав с ней рядом, он увидел
разницу в росте - выше на полголовы! - но не смутился и продефелировал
через весь военный городок в старый поселок, где абхазцы снимали дом.
Естественно, напросился на чай, хотя пора было идти на службу, но в полк
топливо так и не завезли, потому с пилотов строгой явки не требовали:
пришел - хорошо, не пришел - тоже неплохо...

Чай как-то незаметно перешел в винопитие, причем Магуль достала настоящий
бурдюк и нацеживала в стакан через трубку, с бережностью и любовью, однако
сама даже не притронулась к вину. А завеселевший, впавший в ностальгию по
отдыху в Пицунде Герман двинулся на штурм кавказской крепости. Сибирь никак
не изменила характера восточной девушки; она покорно позволила раздеть
себя, уложить в постель, но едва Шабанов к ней прикоснулся - сжалась в
комок и произнесла ритуальное слово:

- Пхашароп.

И стала ледяная.

Промучившись до обеда, Герман допил вино из бурдюка и ушел на службу.

Пикулино, как все военные городки, был совершенно прозрачным, хуже всякой
деревни: всем, включая командира полка, наверняка уже было известно, где и
как провел ночь и все остальное время недавно прибывший для дальнейшего
прохождения службы командир наземной, нелетающей эскадрильи, разжалованный
из майоров в капитаны Шабанов.

Зам по воспитательной работе, проще говоря, политрук пригласил к себе и
сказал определенно:

- Хочешь жить - забудь дорогу в отделение связи.

- Я матери перевод посылал, - сказал Герман. - У старушки учительская
пенсия.

- В следующий раз дашь деньги - сам пошлю.

- Пхашароп, товарищ майор.

Ему откуда-то было известен перевод этого слова.

- Ничего, я через пхашароп могу переступить.

- А что так?

- Да зарежут тебя. Проснешься утром, а голова в тумбочке.

- Понял, - козырнул Шабанов, трезвея, и ушел. Ближе к вечеру в классе
матбазы его выловил начальник особого отдела Заховай и заманил к себе.

- Хреново ты службу начинаешь, капитан, - проговорил он, тасуя бумаги на
столе. - А ведь академию закончил, говорят, летчик от Бога.