Чтение 5–й страницы книги ~Чужая память~

- Послушай, свет все равно отключен, - сказал Ржевский. - Эти бараки
выселены, ты забыл, что ли?

Человек замер, прижался к стене, он не узнал голоса Ржевского и
испугался так, что его рыхлое тело размазалось по стене.

- Испугался, что ли? - Ржевский пошел к Виктору, врезался ногой в кучу
журналов, чуть не упал. - Это я, Сергей.

- Ты? Ты зачем здесь? - сказал Виктор хрипло. - Испугался. Никак не
думал кого-нибудь встретить.

Они замолчали.

- Курить будешь? - спросил Ржевский.

- Давай закурим.

Ржевский достал сигареты. Когда Виктор прикуривал, он наклонил голову,
и Ржевский увидел лысину, прикрытую зачесанными набок редкими волосами.

- Я давно тебя не видел, - сказал Ржевский.

- Ну, я пошел, - сказал Виктор.

Ржевский кивнул. Ему тоже бы уйти, но не хотелось идти по ночной улице
с Виктором. Ботинки Виктора тяжело давили на ступеньки. Лестница ухала.
Потом все смолкло.

Наверное, Эльза сказала ему, что бараки сносят, подумал Ржевский. А
может быть, Виктор приходил сюда и раньше? Его, Ржевского, тянет прошлое,
как убийцу, который приходит на место преступления. Тут его и ловят. И
Виктор его ловил? Нет. Он сам пришел. Ржевский закрыл глаза и постарался
представить себе комнату, какой она была тогда. Он заставлял себя
расставить мебель, положил мысленно на стол свои книги и даже вспомнил,
что настольную лампу накрывали старым платком, чтобы свет не мешал Катьке.
А Лиза лежала в полутьме и смотрела ему в спину. Он знал, что она смотрит
ему в спину, стараясь не кашлять и не ворочаться. А ему этот взгляд мешал
работать. И он тихо говорил: "Спи, тебе завтра вставать рано". - "Хорошо,
- отвечала Лиза, - конечно. Сейчас засну".

В то последнее утро они заснули часов в пять, на рассвете,
прошептавшись всю ночь, а потом он открыл глаза и, как в продолжении
кошмара, увидел, что она стоит в дверях, держа за руку тепло одетую
Катьку, с чемоданом в другой руке. Он тогда еще не осознал, что Лиза
уходит навсегда, но в том, что она уходит, было облегчение, разрешение
тупика, какой-то выход. И он заснул...

Ржевский открыл глаза. Свежий ночной ветер вбежал в окно через разбитую
створку и зашуршал бумагой на полу.

Ржевский выкинул сигарету в окно и спустился вниз. Его одолела такая
смертельная, глубокая, безнадежная тоска, что, когда он увидел -
неподалеку, за деревом, стоит и ждет Виктор, замер, не выходя наружу, а
потом дождался, когда Виктор зажег спичку, снова закуривая, выскочил из
под(r)езда и скользнул вдоль стены, за угол, в кусты.

Нине очень хотелось заглянуть во внутреннюю лабораторию - центр, вокруг
которого уже шестую неделю концентрировалась жизнь института. Но никак не
получалось. Туда имели доступ только пять или шесть человек, не считая
Ржевского и Остапенко из президиума. Правда, раза три приезжали какие-то
друзья Ржевского, седые, солидные. Коля Миленков их, конечно, всех знал -
академик такой-то, академик такой-то... Этих Ржевский сам заводил внутрь,
и они застревали там надолго.

- Понимаешь, Миленков, - сказала Ниночка, которая к Коле привыкла и уже
совсем не боялась. - Это для меня - как дверь в замке Синей Бороды.
Помнишь?

- Помню. Тебе хочется бесславно завершить молодую жизнь. Ты понимаешь,
что Синяя Борода нас обоих тут же вышвырнет из института. А у меня
докторская в перспективе.

Самого Ржевского, хоть она и видела его теперь каждый день и он уже
привык считать ее своей, не дочкой Эльзы, а сотрудницей, даже как-то
прикрикнул на нее, - понимаете разницу? - Ниночка попросить не
осмеливалась. Он был злой, дерганый, нападал на людей почем зря, но на
него не обижались, сочувствовали - ведь это у них в институте, а не
где-нибудь в Швейцарии рос в биованне первый искусственный человек.

В конце концов Ниночка проникла в лабораторию.

Был вечер, уже темно и как-то тягостно. Деревья за окнами почти
облетели, один желтый кленовый лист прилип к стеклу, и это было красиво.
Коля вышел из внутренней лаборатории, увидел Ниночку, которая сидела за
своим столом с книжкой, и спросил:

- Ты чего не ушла?

- Я Веру подменяю. Мне все равно домой не хочется. Я занимаюсь.

- Я до магазина добегу, а то закроется. На углу. Минералочки куплю. Ты
сиди, поглядывай на пульт. Ничего случиться не должно.

Ниночка кивнула. Внешний контрольный пульт занимал полстены. Ржевский
еще давно, в сентябре, заставил всех лаборантов разобраться в этих шкалах
и циферблатах. На всякий случай.

- Главное, - сказал Коля, - температура бульона, ну и, конечно...

- Я знаю, - сказала Ниночка и почувствовала, что краснеет. У нее была
тонкая, очень белая, легко краснеющая кожа.

- Я не закрываю, - сказал Коля. - Одна нога здесь, другая там. Но ты
туда не суйся... - И, выходя уже, добавил: - Восьмая жена Синей Бороды.

Ниночка встала и пошла к пульту. Там, внутри, ничего неожиданного не
происходило. А если произойдет, такой трезвон пойдет по институту! Так
было на прошлой неделе, когда повысилась кислотность. К счастью, Ржевского
в институте не было, а когда он приехал, все уже обошлось.

Ниночка прошлась по комнате. В институте было очень тихо. Желтый лист
на стекле вздрагивал и, видно, собирался улететь.

- Если улетит, - сказала Ниночка, - я загляну. Краем глаза.

Конец листа оторвался от стекла. Ниночка напряглась, испугалась, что он
улетит и придется заглядывать. Но капли дождя прибили лист к стеклу снова.
Он замер.

Тогда Ниночка подумала, что скоро Коля вернется. Она подошла к двери и
легонько тронула ее. Может, дверь и не откроется. Дверь открылась. Легко,
беззвучно.

Переходник был ярко освещен, дверь направо, в инкубатор, чуть
приоткрыта. Каблучки Ниночки быстро простучали по плиткам пола. В шкафу
висели халаты. Из рукомойника капала вода. Ниночка замерла перед дверью,
прислушалась. Тихо. Даже слишком.

Только жужжали по-электрически какие-то приборы. Из-за двери пробивался
мягкий свет.

Нина приоткрыла дверь и скользнула внутрь.

Почему-то сначала она увидела мягкий черный диван и на нем открытую
книгу и половинку яблока. Там должен был сидеть Коля Миленков. У дивана на
столике стояла обыкновенная настольная лампа. Одна ванна была пустая,
большая, совершенно как египетский саркофаг с выставки. Или как подводная
лодка. Все таинство происходило во второй ванне, поменьше, утопленной в
полу и, к сожалению, совершенно непрозрачной. То есть крышка была
прозрачной, но внутри - желтоватая мутная жидкость. Ниночка наклонилась к
ванне, но все равно ничего не смогла различить, и тогда она потрогала ее
стеклянный гладкий бок. Бок был теплым. Ее прикосновение вызвало реакцию
приборов. Они перемигнулись, гудение усилилось, словно шмель подлетел
поближе, к самому уху. Ниночка отдернула руку, и тут дверь открылась и
вошел Ржевский. Ниночка думала, что это Коля, и даже успела сказать:

- Коля, не сердись...

И замолчала, прижав к груди руку, как будто на ней отпечатался след
прикосновения к ванне.

- Ты что тут делаешь? - Ржевский сначала даже не удивился, прошел к
приборам, повернулся к Нине спиной, и она стала продвигаться к двери,
понимая, что это глупо.

- Меня Коля попросил побыть, пока он за водой сходит, - сказала Нина.

- Попросил? Побыть? - Ржевский резко обернулся. - Как он посмел?
Оставить все на девчонку! Несмышленыша! Ты чего трогала?

И Ниночке показалось, что он ее сейчас убьет.

- Не трогала.

- Почему улыбаешься?

- Я не улыбаюсь, барон.

- Кто?

- Синяя Борода. Или он был герцог?

Ржевский прислушался к жужжанию шмеля, потом ладонью рубанул по кнопке,
и жужжание уменьшилось.

Видно, понял, в чем дело, и сам улыбнулся.

- Мне было очень интересно, - сказала Ниночка. - Простите, Сергей
Андреевич. Я все понимаю, но обидно, когда я каждый день сижу там, за
стенкой, а сюда нельзя.

- Это не прихоть, - сказал Ржевский. - Как ребенок... Синяя Борода.
Чепуха какая-то.

- Чепуха, - быстро согласилась Ниночка. - Это очень похоже на саркофаг.
Только фараона не видно.

- Даже если бы ты и увидела, ничего бы не поняла, - сказал Ржевский. -
Процесс строительства тела идет иначе, чем в природе. Совсем иначе. Куда
приятнее увидеть младенца, чем то, что лежит здесь. Послезавтра будет
большое переселение. - Ржевский постучал костяшками пальцев по большому
пустому саркофагу. - И попрошу больше сюда не соваться. Ты вошла сюда в
обычном халате - не человек, а скопище бактерий.

Нет, он не сердился. Какое счастье, что он не сердился!

- Но тут все закрыто герметически, я же знаю, - сказала Ниночка.

- А я не могу рисковать. Я двадцать лет шел к этому. Неудачи мне не
простят.