очередным поцелуем, продолжил давно заученной, но "не использованной" еще
фразой. - Офелия? В твоих молитвах, Нимфа, все, чем я грешен, помяни.
естественным, почти привычным; очень правильным. Очень правильным.
глаза.
там на них. Хуже роботов. Чего не пойму: куда совесть-то у них девается?
такое понятие - "стадный инстинкт"?
творят... А тут - "супертолпа".
окрашенная эмоциями. Эмоции - как бы цвет мысли. И если несколько мыслей
смешать, информация будет накапливаться, а вот эмоции сольются в
нейтральный фон. Как если цвета радуги смешать, получится белый.
перематывать окровавленную повязку на голове.
последних дней стали отчетливее настоящего.
женскими логикой и тактом резюмировала Маргаритища.
только не могу писать то, чего не было.
должна была принести материал. И вовсе не обязательно делать сенсацию. О
Заплатине, например, мы вообще еще не писали. А его открытии, судя по
тому, что ты рассказала, - событие номер один. В мировой медицине. Самое
эффектное было бы - репортаж с ночной операции. А самое легкое -
научно-популярная статья по сути открытия. Можно и просто интервью с
профессором. Или подборка экспресс-интервью со спасенными; да, вот это,
пожалуй, хорошо было бы. Или еще: "Портрет ученого" - очерк. Ну, а в
крайнем случае - критическая корреспонденция о препонах, которые
административно-бюрократический аппарат ставит на пути новой идеи (за
препоны не беспокойся, их всегда хватает). Другими словами, тысяча
вариантов. На худой конец - зарисовка о стороже-ветеране. А возможно, это
даже самое лучшее... Так что, давай-ка, милочка, роди до завтра
что-нибудь. Строк двести-двести пятьдесят.
"умывальник" (так мы называем одну из двух комнатушек редакции за то, что
в ней нет окон, и стены от пола до середины выложены кафельной плиткой). Я
нырнул туда вслед за ней.
вытащил диктофон.
тебя - Заплатин или вахтер?
говорила, что мужчины намного умнее нас. Только это трудно сразу
заметить... Назло Маргаритище сдам завтра сразу два материала! - она
потянулась поцеловать меня, но я осторожно отстранился:
материала не получится. Фактажа нет, мы же ведь даже не поговорили ни с
кем толком.
заседание парткома, а так как закончится оно не раньше шести, домой она
отправится сразу оттуда, в редакцию больше не заходя. Мы, как сумели,
изобразили огорчение по этому поводу, а когда Маргаритища, наконец,
отчалила, Леля взмолилась:
завтра с утра доберу - на кафедру позвоню, в партком... В крайнем случае,
сегодня вечером еще раз можно в клиники сбегать. Только уже с чем-то.
Чтобы дать прочитать. Пусть не соглашаются, ругают, исправляют, добавляют,
вот и получится материал. Так ведь?
волей-неволей прослушивал ее. Сначала - пьяное бормотание сторожа, затем -
уверенная речь профессора. И что-то меня в этой речи насторожило. Быть
может, вот эта самая уверенность, отточенность фраз? Конечно, выступать
ему часто приходится. Но нет, выступает-то он на разных симпозиумах,
съездах, в крайнем случае - перед студентами. А перед нами он не выступал,
он объяснял "на пальцах" людям, которые в медицине не понимают ничего. И
делал это так свободно, словно он с такими профанами разговаривает
ежедневно. Вдруг вспомнилось, что и в клинике у меня было ощущение, что
его речь заучена наизусть.
к нам хоть кто-то подойти. Но какой там. Его коллеги не удостоили нас даже
взглядом. Ушли, не только с нами не попрощавшись, но и, между прочим, с
профессором. Это все мелочи, конечно. Может быть, у них заведено так.
Только странно как-то.
смертью этой тоже что-то не так", - подумалось мне... И тут я услышал
такое, от чего буквально подскочил.
взгляд. Я отмотал ленту немного назад и снова нажал на "воспроизведение".
И голос профессора повторил поразившую меня фразу:
совместилась в моем сознании со словами из записки Деды Славы: "...если
будет так худо, что в пору в петлю лезть..." "А сейчас рано, слишком
рано..."
писанины. - В этот раз ты меня снова пригласишь на чашку чая?.
сумасшедшую ночь.
сюда, ладно?
бред. Сначала ко мне явились Савельевы - соседи - и сообщили, что меня
зовут к телефону. У нас-то телефона нет, и иногда, в самых экстренных
случаях (например, чтобы вызвать "скорую", когда у матери приступ), я
бегаю звонить к ним. Но не наоборот; я никогда и никому не давал их
номера. Понятно, что я был удивлен.
взглядом, что я моментально почувствовал общее недомогание. Видно, он,
бедняга, представил, какой у него в квартире будет стоять тарарам, если к
ним примутся звонить все мои дружки. Я принял вид святого апостола и
поднял со стола снятую трубку. И услышал только короткие гудки. Пожав
плечами и выругавшись про себя, я положил ее на аппарат. И тотчас же
телефон зазвонил.
Портфелии, - что-то сорвалось. Мне очень нужен Анатолий.
она таким голосом, что я почувствовал: еще одна капля, и начнется
истерика. - Короче, я никуда сегодня не иди. Домой иду, понял?
Ладно, Толик, пока. Я позвонила просто, чтобы ты зря в редакцию не ходил.
Все. - И она бросила трубку.