старик - и от первого же глотка стало легче...
Такого Косухина он еще не видел. А между тем Ростислава тянуло немедленно
поделиться - хотя бы с этим краснопузым - тем, что довелось увидеть - или
вспомнить - самому.
нижнеудинский. Он стоял неподалеку от станции вместе с группой офицеров
рядом с суровым и решительным Любшиным. Полковник держал в руке карту и
что-то объяснял, показывая на зеленые пятна бесконечной тайги, тянущейся
до самой монгольской границы.
лежащих в глубоком снегу товарищей. Снова шел - и наконец увидел яркое,
весеннее солнце. Он был на борту огромного парохода, уносившего его по
водам спокойного зеленого моря куда-то в даль, на душе было печально и
одновременно спокойно.
Париж, хотя ни разу там не бывал. Он стоял в типографии, вычитывая верстку
газеты. Мелькнула маленькая комната с окнами на глухую кирпичную стену,
затем собрание его товарищей - здесь был Любшин и многие другие, которых
он сразу узнал. На стене висел портрет государя с черной лентой, и
полковник читал обращение генерала Кутепова, который возглавлял какой-то
РОВС.
туда становилось все труднее. В руках у Ростислава появилась тяжелая
трость, на которую приходилось опираться. Собрания офицеров становились
все реже, а потом он увидел себя на старинном кладбище возле свежей
могилы. На рукаве была траурная повязка, он говорил речь, а вокруг стояли
его товарищи в старых мундирах со странно глядевшимися здесь сверкающими
крестами.
ненавидел - но не комиссаров, оставшихся где-то далеко, а других - в
темно-зеленых касках, которые шли по улицам Парижа. Он услыхал незнакомое
слово "боши", а затем воспоминания перенесли его в темный, освещенный
керосиновой лампой подвал. Арцеулов стоял у деревянного стола, возле
которого сгрудились молчаливые молодые люди в беретах, и он объяснял им
устройство ручного пулемета. При этом Ростислав злился на свой корявый
французский и на проклятую болезнь, которая не дает ему пойти с этими
ребятами туда, в ночь, где идет война.
форме, - и к этим солдатам Арцеулов чувствовал явную симпатию. Ему вручали
медаль. Вручал худой, огромного роста человек, все называли его "генерал",
хотя он был не генералом, а, как помнил Ростислав, президентом этой
страны.
большей. За окнами зеленел лес. Арцеулов сидел в странном уродливом
кресле, которое могло двигаться, зато не мог двигаться он сам. Правда, это
почему-то не пугало. К нему заходили гости - и молодые, и старые, которых
он помнил молодыми. На столе лежала книга, на титульном листе которой он
мог прочитать свою фамилию. Но чаще всего он смотрел не в окно, не на
стол, заваленный рукописями, а в большой странный ящик, на котором
мелькали, сменяясь, сначала черно-белые, а затем и цветные картинки.
Ростислав увидел "Мономах" - то есть, не "Мономах", а другой, похожий
корабль, - прорывающийся сквозь тучи пара в безоблачное небо - и почему-то
чувствовалась гордость, как будто и там, в несбывшейся жизни, он имел
какое-то отношение к эфирным полетам. Затем на экране сменялись страшные
картины горящих деревень со странными круглыми домиками, мелькали раскосые
лица, объятые ужасом, и Арцеулов сердито хмурился.
мумии. Ростислав сообразил, что он очень стар...
и вдруг, прорывая его, по цветному экрану замелькали новые кадры -
огромные, невиданные боевые машины шли по улицам почти забытой им Столицы,
и над башнями реяли его, Арцеулова, трехцветные флаги. И наконец он
почувствовал слезы на своем худом, почти уже недвижимом лице - над
огромным зданием, над гигантским куполом вместо проклятой красной тряпки
поднимается русский флаг, который почему-то теперь называли
"триколором"...
шел в Ледяной поход, отстреливался на высоких обрывах Камы, замерзал на
Иртыше и Оби... Они победили! Перед глазами мелькнул запруженный людьми
аэровокзал, затем за огромным подернутым морозной дымкой иллюминатором
проплыли непередаваемой белизны облака... И все кончилось. Кончилось, но
осталось главное. Ростислав понял - не зря. Жаль, что он не увидит этого.
Но он узнал - а это куда важнее.
увиденное было слишком страшным, настолько непохожим на его мечты, что
сознание отвергало, отбрасывало подобный исход. Косухин вспомнил
светящуюся золотым туманом дверь. Дверь - куда? В рай?
поняли...
как раз ничего почти и не понял. Ясно одно - впереди что-то страшное. И не
только для него и его близких. Что-то страшное случится с тысячами, может,
с миллионами, что-то произойдет с тем делом, за которое они все воевали.
Но что?
началось, уже происходит. Венцлав, серые оборотни, 305-й Бессмертный,
генерал Ирман, профессор Семирадский. Мало? Но ведь это видел он один, а
таких, как он - тысячи и тысячи. И если сложить...
забивать прикладами, бросать в огромные черные машины с зашторенными
окнами...
куда-то увезли, и помочь ей некому! Этот беляк, небось, уже крылышки
примеряет...
За Ростислава говорить не буду, он, чай, не маленький. Только вот чего:
говоришь, у нас какие-то заслуги имеются?
еще тут дела имеются. Вы бы, эта, вывели меня отсюда, раз уж всяким
фокусам обучены. Ну, а там уж как выйдет...
дверь может никогда не открыться.
чердынь-калуга?
Наталья Берг. Она...
попадет в монастырь Шекар-Гомп. Это далеко. Ты не дойдешь один, даже если
я помогу.
все, что могли...
затем застучали копыта. Старик сидел неподвижно, беззвучно шевеля бледными
губами. Наконец, он поднял глаза.
строг. Все имеет свою цену...
запускать в небо творенья суетного ума. Ни я, ни тот, кто послал послал
меня, не смогут помочь...
понять, а потом сделать...
поговорить?
Кого вы имеете в виду, Степан?
Пусть он и объяснит. А то тянете, тянете...
отказались от того, чего другие не могут добиться ни за золото, ни за
кровь. Может, люди становятся другими? Идите, не бойтесь. Вас встретят и
проводят...
Прощайте...
глаза его были закрыты, и капитану внезапно показалось, что перед ним не
человек, а каменная скульптура, покрытая пылью и мелкой каменной крошкой,
Афанасьев Роман
Шилова Юлия
Конан-Дойль Артур
Конюшевский Владислав
Сапковский Анджей
Контровский Владимир