лагере: мне вовсе не хотелось, чтобы местные евреи застали меня за
разговором с Шехтелем. Ясное дело - я был уверен, что сигнал с вершины
горы подавал мне наш испытатель, выбравший это место для того, чтобы без
помех передать мне сконструированные для этого мира заповеди. Честно
говоря, я соскучился без нормального человеческого трепа и, перескакивая
со скалы на скалу, предвкушал неспешную беседу о том, что произошло в
Израиле за время моего отсутствия.
стульями и провести внеочередное заседание под руководством директора
Рувинского. На его месте я бы так и сделал. Взобравшись, я, однако, не
обнаружил ни стола, ни директора, ни даже Шехтеля. Только валуны да
пронизывающий ветер. На краю небольшой площадки лежал огромный,
неправильной формы, камень, отшлифованный ветрами, грани его отражали свет
голубого солнца, подобно плохому зеркалу, это свечение и было видно с
равнины.
на камень, из-за которого едва не свалился в пропасть. Никто меня здесь не
ждал, чтобы подарить заповеди.
пейзажем, и возвращаться восвояси. Народу что-нибудь наплету - не впервой.
неожиданно начал светиться. Хотелось бы сказать "я не поверил своим
глазам", но дело в том, что глазам своим я верил всегда и не хотел
отказываться от этой привычки. Камень стал желто-оранжевым и жарким, будто
раскалился под лучами светила, на меня дохнуло горячим воздухом, и я
отступил на несколько шагов, чтобы не свариться заживо. Желто-оранжевый
цвет сменился ослепительно белым, и мне пришлось перекатить голову на
противоположную сторону моей шейной тарелки, чтобы не ослепнуть.
из камня послышался голос:
слово мое и соблюдай все установления мои!
экзотический антураж. Возможно, он решил, что я поднимусь на вершину не
один? Но где его глаза, в конце-то концов? Мог бы выйти и поговорить как
человек с человеком - знает же, как недостает мне общения!
Выходи, не стесняйся.
там, где должен был бы ждать меня Шехтель, я увидел сваленные кучей
металлические на вид полосы. Даже близорукий дальтоник мог бы разглядеть,
что на каждой полосе выбит некий текст - несколько десятков слов, не
больше.
Рувинскому, трепку за нелепое, рассчитанное на невежественных аборигенов,
представление, после чего собрал полосы в заплечный мешок и поспешил вниз,
чтобы успеть спуститься на равнину до наступления местной ночи с бурым
солнцем в зените.
пятиминутный привал. Достав из мешка металлические полосы, я разложил их в
порядке нумерации и узнал, что:
а второй стало указание не творить себе кумира (логично: если верить в
единого Бога, кумиры ни к чему);
по приказу Творца, а прелюбодействовать только по обоюдному согласию с
тем, кому собираешься наставить рога (тоже логично, хотя в нашем,
например, мире, трудно осуществимо);
бы совершенно неприменимы - что, например, мы могли бы делать с
настоятельным требованием не снимать голову с плечевой тарелки по
требованию врага и должника?
евреям, но мне показалось, честно говоря, что требование любить ближнего
не могло бы помешать. Погрузив пластины в мешок, я продолжил спуск, на
ходу обдумывая свои возражения в будущем споре с господами теоретиками.
Создателем, явившимся из горящего камня, привел аборигенов в трепетный
восторг. Пришлось применить силу и тумаками доказать, что Творец
избрал-таки себе народ, и что он-таки дал именно нам, местным евреям,
заповеди, и не для того кормил он нас манной небесной и выводил из
рабства, чтобы мы тут прохлаждались, когда нас ждут подвиги в земле,
текущей чем-то вкусным и тягучим.
В ту же ночь я исполнил и четвертую заповедь, показав народу пример того,
как нужно совершать прелюбодеяния, чтобы не оскорбить нежной души Творца.
заповедей, уснул крепким сном, я решил, что моя миссия здесь выполнена, и
пора возвращаться в институт.
голову на другой край шейной тарелки и дернуть третьей ногой, что, как вы
понимаете, было затруднительно. Директор Рувинский, а также господа
Шехтель, Моцкин, Фрайман и Бельский смотрели на мои конвульсии с
сочувствием. Их бы на мое место!
как я, подарил народу, живущему черт знает в какой галактической дали,
заповеди, создав тем самым новую цивилизацию.
фокусов? Я был на вершине один, зачем тебе понадобилось устраивать
спектакль и портить хороший камень? А вы, господа, - сказал я молодым
гениям Фрайману и Бельскому, - могли бы лучше продумать текст заповедей,
особенно насчет прелюбодеяния...
словами:
объясни, почему вернулся раньше срока!
еще не закончили обсуждать текст.
спросил:
передавали мне металлических пластин с текстом заповедей и не вещали
голосом Творца для усиления впечатления?
как мы потратили два часа, обсуждая варианты. - Либо Песах, действительно,
общался с Творцом, каким его представляют религиозные евреи во всех мирах
Вселенной, либо где-то на иной планете в нашей или иной галактике
существует другой институт, подобный нашему, и некие инопланетяне,
надеюсь, тоже евреи, просто опередили нас в этой благородной миссии по
дарованию Торы.
присутствующие, будучи людьми нерелигиозными, склоняются ко второму
варианту.
Моцкин не преминул внести нотку сомнения.
множество планет, на которых развилась разумная жизнь. И на множестве
планет аборигены уже пришли или еще придут к идее единого Бога-творца,
поскольку это необходимая ступень в эволюции любой цивилизации. И каждый
раз это племя, посвятившее себя служению единому Богу, должно получить в
свое распоряжение некий свод моральных принципов, без которых цивилизация
не может успешно развиваться... Верно?
Произошла накладка, но об этом потом... А кто-то осчастливил нас, подарив
Моше заповеди на горе Синай. Но подумайте, господа, о том времени, когда
во Вселенной возникла первая цивилизация. Самая первая после Большого
взрыва. Там тоже были свои евреи, и именно они, выйдя впоследствии в
космос, начали помогать остальным... Но кто дал заповеди им, первым?
самым, что не силен в теории.
Вселенной должен был быть свой Синай, и свой огненный куст, или пылающий
камень, или что-то еще... Не забывай, ведь они верили в единого Творца.
Именно Творец должен был дать им заповеди, иначе все предприятие не имело
смысла. Разве мы, евреи, приняли бы что-то от человека, а не от Бога?
Разве ты забыл, что два еврея это три мнения? Если бы Моше сам придумал
заповеди, его племя до сих пор спорило бы о том, какую заповедь нужно
принять, а какую исключить из списка! Не может быть и речи о том, что