босыми ногами, не иначе как старикашка собирается с силами для занимательного
эксперимента. В силе или нет приговор Судьи?
голыми руками. И остановило их одно: близость Судной ночи...
ночь, проведенная в обществе тонконогого Судьи, сполна накажет меня за
разоренную ярмарку и труп сборщика на собственных воротах?..
счастливая, нетвердой походкой спустится вниз и объявит со смехом: прав был
старикашка, во всем прав! Нет у призраков власти над живыми людьми, один страх
бесплотный...
ювелира, тоже правда? И благо-образный старикашка изнасиловал, а потом и убил
девчонку, бывшую у него в услужении?!
завертелась голова, захотелось лечь лицом в стол и подольше не просыпаться...
секунду.
женским визгом, а с подвыванием, взахлеб, будто от нестерпимого ужаса, будто
коврик у ее кровати поднялся на членистые лапы, алчно засучил бахромой и кинулся
на горло - душить...
повел бессмысленными глазами. Застучали по всему дому двери, из комнаты для слуг
высунулся перепуганный сонный работник. Она все кричала. Не уставая.
двери, за которой захлебывалась воплем женщина, и вломился, судорожно отыскивая
на поясе несуществующий кинжал.
мать родила. Стояла, чуть не упираясь затылком в низкий потолок, и вопила,
прижимая ладони к нагой груди. С первого взгляда мне показалось, что в комнате
больше никого нет - но женщина смотрела вниз, в угол, я ожидал увидеть там что
угодно, хоть и вставший на членистые лапы прикроватный коврик-Стойло только
повыше поднять свечку. Он лежал на спине, белки глаз отсвечивали красным. Из-под
затылка черной тарелкой расползалось круглое пятно крови.
завалившей в комнату вслед за мной.- А-а-а... Голова-а...
подергивался в предсмертной судороге, будто желая сказать мне что-то важное,
исключительно важное, стоящее предсмертного усилия. Я прекрасно понимал, что
ничего он не скажет - еще секунда... другая...
заткнуться.
затрещала бы седая всклокоченная борода.
огромный, кривой, торчащий из пола гвоздь.
приколоченный к полу, а потом унесли, а гвоздя не заметили?
старик как нацелился на кровать - так и поскользнулся на собственной пряжке?
плечи.
вымывать дорожки на лице и свободно скапывать с подбородка.
осталась да картонная видимость-смерть тебе лютая в двадцать четыре часа..."
поднимающиеся над миром песочные часы.
Девчоночья поза была ей удобна и привычна; ничуть не заботясь о том, как ее
легкомыслие может быть воспринято со стороны, женщина смотрела за окно - туда,
где грохотали по булыжной мостовой пузатые кареты, расхаживали уличные торговцы,
прогуливались богатые горожане и стайками носились чумазые дети.
Женщина невольно задержала дыхание; казалось, с крыльев бабочки пристально
глядят два черных недобрых глаза.
кто услышал бы и ответил.
полетела - трепещущий оранжевый огонек.
дверь не стала дожидаться, пока она коснется ручки. Дверь распахнулась сама
собой, в комнату без приглашения шагнула девочка - или, скорее, девушка, потому
что вошедшей было пятнадцать лет, тело ее понемногу обретало подобающие формы,
но лицо оставалось вызывающе подростковым, угреватым, некрасивым и дерзким.
спокойствием.
ее сделались двумя голубыми щелями.- Никому, кроме прислуги!
твоих вещей.
черты дорогого ей человека претерпели здесь странное изменение, девочка казалась
карикатурой на собственного отца. Женщина подавила вздох:
на несколько ступенек, обернулась:
кабакам?!
бросила женщина в удаляющуюся гордую спину.
голубыми, а черными:
закате распахнулась входная дверь, слуга поспешил в прихожую, на ходу кланяясь,
не умея сдержать глупую улыбку от уха до уха:
прическу, пощипала себя за щеки - чтобы не вызывать беспокойства нездоровой
бледностью - и только тогда вышла, остановилась на верхушке длинной лестницы,
дожидаясь, пока человек со светлыми, наполовину седыми волосами поднимется по
желтоватым, как клавиши, ступеням.
безнадежно бледного лица с ввалившимися глазами, и невинная хитрость с
пощипыванием щек ничего не может скрыть, тем более от него...
не значащую фразу, но ничего подходящего не придумывалось; он молчал тоже, и
так, в молчании, оба отправились в дальнюю комнату - самую большую и светлую
спальню в доме.
не повернулся бы назвать ее старухой. Черные тени лежали на белом, потрясающей
красоты лице. Темные глаза смотрели в пространство.
перед собой, а услышав знакомый голос, улыбалась и кивала. Луша ее летала где-то
так далеко, что даже самые близкие люди не могли до нее дозваться.
сжался невидимый комочек, та часть се, что не любила лгать.
вежливо дожидалась сиделка - добрая женщина, приходившая вечером и уходившая
утром, она сменила компаньонку, которая с утра и до вечера сторожит спокойствие
госпожи Тории, балагурит в пустоту и читает вслух книги, до которых госпоже
Тории нет никакого дела...
стола недоеденный ужин. Все видит, подумала Танталь устало.