слышно, несмотря на звон в ушах, и наступила ночь, фельдшерица выключила
свет и что-то сказала, кажется, насчет того, что до утра, так уж и быть,
отлежись, а утром, если что, надо перевозку вызывать и в больницу, я за
вас таких отвечать не буду...
половину комнаты, где были умывальная раковина, стол для заполнения
документов и еще одна кушетка, на которую, судя по звукам, она, немного
повозившись, и легла.
добрая девушка с симпатичным молодым человеком наяву, но не сделала, и
только во сне, в несчастном одиноком сне едва не отравившегося спиртом
насмерть юноши произошло то, что потом происходило бессчетное количество
раз между мною и другими женщинами, после выпивки и без нее, с
наслаждением или почти без, в разных комнатах и под открытым небом, но
потом, потом! А в ту ночь она не пришла, хотя, засыпая, я почему-то был
уверен, что придет, и так с этой уверенностью и заснул, и во сне эта
женщина и явилась.
делась, когда пришлось со мной возиться? в медпункт меня притащил моряк в
одиночку), лицо этой фельдшерицы, спасшей мое тело, с того времени
требующее отравы, но погубившей душу, возжаждавшую навсегда любви и никак
не могущую утолить эту жажду - это лицо я запомнил.
после той ночи, не лучше и не хуже любой другой теории, то есть, полна
натяжек, ничем не обоснованных предположений, произвольных допущений и
нарушений логики. Хороша же она тем, чем и другие верные теории: она легко
и прочно связывает то, что произошло и не произошло в ту ночь в вокзальном
медпункте с тем, что происходило и не происходило со мною всю последующую
жизнь. Побывав в смерти и вернувшись из нее, я навсегда приобрел страсть к
средству, которое позволило проделать мне это самое увлекательное из всех
путешествий. И хотя я люблю порассуждать о предпочтительных напитках и их
сортах, о нюансах опьянения, о его технологии и психологии, на самом деле,
если быть честным, надо говорить об одном: я пытаюсь, все время пытаюсь
пройти этот путь в обе стороны, и, думаю, многие мои товарищи по страсти
пытаются проделать то же самое, испытав, может быть, однажды, не
обязательно с камфарой, но ничего не выходит, только все любезнее
предлагает кондуктор one way ticket... Что же до женщины, то и она
укладывается в эту теорию. Она обманула ожидания наяву и оправдала
полностью в сновидении, став первой и навек оставив этот отпечаток -
всегда уклоняться и всегда соглашаться, уклоняться в трезвой жизни и
приходить во сне, который по-английски то же самое, что мечта, поить
теплой и розовой от марганцовки водою, спасая, и поить своею кровью,
губя...
красивей, и, согласитесь, несправедливо было бы унести с собою это
описание.
для первой - и последней тоже - любви, поэтому волосы ее просто лежали по
плечам, не слишком длинные, но и не короткие, едва заметно вьющиеся,
скорее даже просто растрепанные, и когда она склонилась надо мной, в свете
высоко висящей лампы пряди сверкнули красноватым, а их распущенные концы
засветились даже темно-оранжевым, и все это вместе напомнило мне старые,
вытертые шубы "под котик", которые во времена моего детства были у многих
окружавших меня женщин, а потом из этих шуб выкраивались воротнички, но
даже и наименее вытертые куски, которые для этого использовались,
отсвечивали сквозь лаково-черное красноватым.
соболиными, - бровей смотрели на меня большие, чуть-чуть косо прорезанные
глаза, светло-коричневые, с почти невидимыми зрачками, очень ярко
блестящие, и цвет их, темно-золотой, в то время я бы затруднился описать
более точно, чтобы можно было представить этот блеск, и сияние, и игру, но
теперь, тридцать с лишним лет спустя, жизнь помогает описателям, и я
просто скажу: глаза женщины были цвета "коричневый металлик".
как бы усечен, и получилась едва заметная площадочка, ежиный пятачок.
Именно эта, пожалуй, единственная как бы некрасота в ее лице сразу
притянула мой взгляд, и я уж не мог его отвести, и сейчас, когда вспоминаю
это лицо, чтобы и вы могли представить себе прекраснейшую в мире, я вижу
смешной пятачок, и, конечно, слезы мешают мне разглядеть остальное, и я
вынужден прерваться и выпить какой-нибудь дряни, к примеру, болгарского
бренди, дешевейшего "Slantschew brjag", чтобы успокоиться.
правильной формы, и нижняя, более полная, изгибом и розовым перламутровым
блеском напоминала чуть вывернутый наружу край большой морской раковины.
тонкие щиколотки и несколько по-детски расширяющиеся к пальцам ступни - и
при этом очень полные плечи и руки до локтя, мощные бедра, талия, которую,
казалось, можно обхватить кольцом пальцев - и тяжелый круп, именно круп,
поскольку во всей ее фигуре, в тонкокостности, сочетающейся с большими
округлостями, было очень много от лошади, из тех тонконогих и сильно
прогнутых под седлом лошадей, которые скачут или стоят, слегка приподняв
переднюю ногу, на старых изображениях.
сосочками, и в губах моих скользила и распрямлялась ее плоть, тонкая и
смуглая кожа, и очень мелко вьющиеся волоски, и сейчас еще чувствую я их
своим языком, они прилипли к небу, я задыхаюсь, но уже тридцать с лишним
лет не могу вздохнуть, и все глубже погружаюсь в эту смуглость, в эту
тьму, так что не обращайте внимания на мои слова - это просто хрип удушья
и счастья. Темная тонкая кожа, темные тонкие пальцы, темные тонкие волосы.
оттенком кожи южанки, крупные или маленькие, полнотелые или тонкие - можно
ли говорить, что мы любим их, потому что они такие? Нет, нет, все наоборот
- мы любим первую, или последнюю, и она-то и становится образцом, а иные
вызывают равнодушие, в крайнем случае любопытство. Не верьте, что
кто-нибудь любит блондинок, просто у него светловолосая любовь.
середину креста, который уже тогда образовывали на моей груди год от года
густевшие волосы, и сердце, еще полное отравы и только приноровившееся
снова стучать, опять остановилось, и в эту пустоту, оставшуюся от звука
остановившегося сердца, хлынул другой звук, это она что-то шептала, или
пела тихо, или просто дышала. Не верьте никому, кто рассказывает о любви.
Любовь нельзя рассказать. Можно описать цвета и даже запахи, можно
вспомнить слова и стоны, можно назвать все по имени и определить место. Но
нельзя передать другому ту пустоту, которая появляется на месте сердца и
заполняется иным существом, и рот заполняется иной плотью, и жизнь
заполняется иной жизнью, и ее кровь заполняет твои жилы. Так и опьянение
нельзя пересказать, нужно, чтобы яд проник в твою кровь.
Чувствовал я себя прекрасно, если не считать того, что был дико голоден,
пустой желудок жестко требовал своего. Одеться удалось почти без звука,
потом я заглянул за ширму. На столе лежала крупным почерком заполненная
бумага. "Шорников М. Острое алкогольное отравление. Ослабление сердечной
деятельности, пульс слабого наполнения..." Фельдшерица спала на кушетке,
укрывшись серым байковым одеялом с казенным штампом. Светлые, туго завитые
волосы сохраняли круглую, одуванчиком, прическу. Во сне ее дыхание
присвистывало, тонкие губы слегка открылись, ноздри вздернутого, немного
картофелиной носа вздрагивали. Руки она выложила поверх одеяла, крупные,
почти мужские, но довольно красивые кисти лежали мертво. Под моим взглядом
она перекатила голову по подушке и несколько раз часто вздохнула во сне.
карман, взял портфель и вышел, постаравшись прикрыть за собой дверь без
стука.
безумная идея: а, может, плюнуть на все и написать просто обнаженную,
смуглую, с тонкой и нежной кожей, с отливающими красноватым мехом "под
котик" прядями вокруг лица, с тонкими запястьями и щиколотками, похожую на
изысканную лошадь со старой гравюры... Вот она стоит, прямо обращенная к
зрителю, ноги ее ниже коленей перечеркнуты, закрыты белой больничной
кушеткой, на которой, запрокинув голову, выставив юношеский кадык, лежит
не то мертвый, не то спящий мальчик, бледнотелый, блестящий остывающей
испариной, и утреннее напряжение натягивает синюю ткань... Или написать
светлые, туго завитые волосы, словно одуванчик на подушке, большие кисти
на сером одеяле, розовую, немного воспаленную кожу и спину юноши, стоящего
над спящей... Или...
холст блекло-голубым, ровным светом, или бежево-серым, или пересеку его
багровой косой полосой - на это уже есть заказ.
не стоит и пытаться, да еще и деньги терять. Идея, все же, время от
времени вновь возникает, я как бы созреваю для нее, но каждое следующее
созревание все бесплоднее, все яснее видны последствия решительных