гармоник не учел, вот они, проклятые, и вылезли где-то. Ну, вот и пришли
выяснить, откуда помеха.
был, тоже не услышал. Так что картина: входит гость неожиданный, а я с
вибратором сижу, насадку чиню к микроскопу.
стоит, крюки выставил, рука - в сумке, что в ней - не пойму, а похоже,
излучатель. И стало мне тут весело чего-то.
внутри делается. А мне еще веселей. Глянул на Наставника, вижу: молчит, и
говорю ему:
ему скажи, что в излучателе надобности нет, ничего ему здесь не грозит.
эксперимент, я не счел нужным оглашать результаты предварительных
исследований. - И спрашивает: - У вас ко мне дело, коллега?
колебания, которые сбивают ему настройку приборов. Наставник вроде
удивился:
не должна давать помех. Может быть у тебя, Ули?
мой?
исчезнут ли помехи.
изводил, а так само вышло. Ты что, сомневаешься во мне?
горжусь тобой, Ули. Из нас троих ты один сейчас вел себя как разумное
существо.
так за все-то годы впервые увидел я, как он работает.
сообщение. Еще успеешь наслушаться.
кусок жизни. Зашел я к себе, на постель свою глянул, на приборы мои, чтоб
мышцы упражнять, на аппаратик, что в воздух нужные ионы мне добавляет, - и
в горле ком. Какой же он, Наставник-то мой, великий ученый, коль сумел,
ничего о верхней жизни не зная, здоровым меня вырастить! И какой он...
если я здесь... столько лет взаперти... и одиночества не знал! И ежели
теперь из-за меня... Хоть прочь беги, чтоб по-старому все оставить! А
потом думаю: "Нет! Я его даже ради него самого не предам. Столько-то лет
работы - и зря? Хошь не хошь, а победить надо. Для людей и для него."
оно будет? Боязно и противно как-то, что меня показывать будут. А тут еще
и дорога... Впервой-то я из лаборатории вышел, а уж ездить сроду не
приходилось... что страху, что стыда натерпелся, вспомнить тошно. Вроде и
отошел, а душе тесно:
Шли, шли, и вдруг чую: уши заложило, давит, сил нет. Хотел спросить, да
сам понял: пришли. Знать, полно народу подземного, все смотрят, вот мне и
больно. И тут стенка, по которой я рукой вел, пропала, а Наставник мне
говорит: "Пришли. Держись, Ули!"
смотрели только! Прямо кричит все: какой я не такой, какой противный. Как
стена на меня упала: любопытство, удивление, отвращение - еле-еле я на
ногах устоял. Давит, гнет, наизнанку выворачивает. Я в этом Наставника
потерял, забили они его. Чуть себя не потерял, когда их чувства на меня
навалились: тяжелые все, неприятные, одинаковые. Еще бы чуть-чуть - и без
памяти свалился, но тут на мое счастье Наставник заговорил. Ну, они не то
что забыли про меня - слушать начали, сразу давление поослабло. Подался я
немного назад, нашарил стенку, прислонился, а после и вовсе сел. Это у
меня всегда: чуть что, сразу ноги подгибаются.
говорил, мой разговорник за ним не поспевал, слова рваные выходили, ну да
я привык разбирать. Оно так и раньше бывало, когда он увлечется и на
обычную скорость перейдет. Еще хорошо - он передышки делал, когда им
записи показывал. Я-то, конечно, с кристалла не читаю, мне для того
машинка нужна, ну да я и так вспомню, со мной ведь было.
раз со стороны увидел, что мы с ним сделали. Какой я был и какой стал. И
вот тут, как понял я, нет, не то, что понял - нутром почувствовал, какая
же это была работа, сколько ума и сил она от нас взяла, так и стало мне
страшно. Потому что понял вдруг: повезло это нам с ним, один это такой
случай, когда могло получиться.
такой. Оттого и с людьми мне худо было, что они это чуяли. И не только,
что долгоживущий я, - это они мне простили б, а что есть у меня дар живое
понимать. Ничего бы у нас с Наставником без этого не вышло. Потому чудо
это чудесное, диво дивное, что мы, такие не похожие, друг друга поняли.
Надо было чтоб не боялся я его, всей душой полюбил, и чтоб он мне
откликнулся. Надо было нам с ним позарез захотеть друг друга понять, день
и ночь о том думать, всякую мелочь подмечать. Но не помогло б нам ничего,
когда б нам до того, как друг друга понять, самой малости не осталось. А
когда б не я это был? Нет, про людей худо не думаю. Из всяких троих, поди,
двое посмышленей меня будут. Только и того, что смалу за них жизнь
берется, по-своему гнет. Это я на отшибе жил, у бабки за спиной, а она
меня и не обламывала. А будь мне что терять, разве мог бы я так к
Наставнику прилепиться?
важное, такое, что прямо сейчас додумать надо. Сколь ни бейся, а одно
выходит: нельзя мне теперь ни в чем оплошать.
как я, может и есть внизу еще такой Наставник, да когда они встретятся? А
времечко-то идет, люди-то мрут. Один я за все в ответе, ни спуску мне не
будет, ни послабления.
решено, оно как-то проще.
к нему по маячку. И что ни шаг, то трудней, потому что опять они на меня
уставились. Уши давит, нутро выворачивает, а я зубы сцепил: нет, думаю, не
сломаете!
какая скорость речи, и вопросы предложил задавать. Тут, вблизи, я его
почувствовал, наконец, и как ему за меня страшно почувствовал. Мне его
прямо жаль стало, я-то уж ни чуточки не боялся. Стоял как дурак перед
оградой, и ждал чего ж у меня сейчас спросят. А они все молчат, не знают с
чего начать. Наконец, выскочил один, и вопрос самый дурацкий, как водится.
Кто я, спрашивает.
Так зовут себя разумные, что живут наверху.
сейчас разобщены. Та община, в которой я вырос, отрезана от мира
непроходимыми ядовитыми пустынями. Знаю только, что здесь прямо у нас над
головой, живет три-четыре сотни человек.
сразу все дело повернул. Как нам удается защищаться от температурных
скачков и жесткого излучения солнца, спрашивает.
чувствуем, приспособились, наверное, и уж тут вопросы, как из мешка
посыпались. Есть ли на поверхности другие формы жизни, и как мы пищу
добываем, и правда ли, будто мы улавливаем электромагнитные колебания, и
какие у нас органы чувств, и как мы друг с другом общаемся, и какая у нас
общественная структура. Успевай отвечать! Честно сказать, так я на добрую
половину ответа не знал. Ну да мне не зазорно, так и говорю: не знаю, мол.
До того-то наша наука не дошла, о том-то и не задумывались, слишком
привыкли, а то-то сам узнать не успел, потому что маленьким был.
напрягся тот, а мне смешно.
заглянуть.
я в нем участвую?