недостатка тебя... Ох нет, не надо. Все ерунду я говорю. Капризничаю. Не
слушай. Это потому, что я расслабилась, уж очень мне хорошо. А если бы я
вдруг от тебя родила, ты бы меня бросил?
семья. Был бы с вами, сколько бы получалось. Но, видишь ли... уже
переломленный. Потому что уже никогда не чувствовал бы себя порядочным
человеком.
не мне говорить о порядочности. С усилием, будто выгребающий против
мощного течения катерок, я отставил бокал подальше; в райской тишине резко
ударило стекло.
сама так говоришь...
заслуживает.
заслуживаю. Но кто скажет, что я у тебя расту плохая?
ураган - листья должны срываться и лететь, но их полет ничего не значит.
Он значит лишь, что пришел ураган. Ураган уйдет - они осядут. И дурак,
нет, садист тот, кто подойдя к плавающему в грязи листочку, начнет корить
его: "Ведь ты уже летал, ну-ка, давай еще, это так красиво!"
молча делать то что хочешь; просто стараясь по возможности не повредить
при этом другим, тоже молча?
сердце - неужели тебе не будет хотя бы лестно?
вздрагивая, набухаю под ее взглядом - и сама безотчетно вздрагивала вслед
за мною.
коснулась грудью. Потом губами. Снова отстранилась, вглядываясь.
Распущенные волосы свешивались почти до простыни.
беззащитный. Чуть подрос - а так и норовит уже клеваться! А ведь сам, один
- ничего не может, нужно прилетать, из любого далека прилетать к нему и
кормить, кормить...
сколько скажешь. Буду, буду, буду! - провела кончиками пальцев по
полуоткрытым, запекшимся от поцелуев губам. - Хочешь сюда?
бок - только упруго вздрогнул матрац. Колючий вихрь волос ожег мне щеку.
досмеиваясь и дошептываясь, мы спустились в гостиную, Ираклий и Темрико
уже сидели перед телевизором, и я сразу понял, что произошло нечто
чудовищное. Ираклий обернулся на звук шагов, лицо его было серым.
сообщал диктор. - Гравилет "Цесаревич" следовал с базы Тюратам, где
великий князь Александр Петрович находился с инспекционной поездкой, в
аэропорт "Пулково". Обстоятельства катастрофы однозначно свидетельствуют о
том, что имел место злой умысел...
отсрочки нам со Стасею нет. Я взглянул на нее - она слушала, вытянув шею,
как давеча у источника, и лоб ее был страдальчески сморщен. Я достал из
кармана пиджака шифратор с депешей, коснулся пальцами гнезд и показал ей
табло. Секунду она непонимающе вчитывалась, потом с ужасом заглянула мне в
глаза.
за спиной Стася что-то объясняла хозяевам - я не слышал.
пятьдесят?
Львович. Нет, не Левонович, просто Львович. За полчаса, понял. Гмадлобт
дахмаребисатвис [Благодарю за помощь (груз.)].
встряхнул. Он как-то сразу осунулся.
плыл так спокойно - она спросила, когда Ираклий отошел закрыть ворота:
сострадания. Я знал, это неправда, никто ни к кому не может придти дважды.
- Я приду!
час протащила семисотместную громаду лайнера по баллистической кривой от
Тбилиси до Петербурга.
проходными репликами. "Хочешь к окну?" - "Все равно темно". "А у тебя лицо
успело подзагореть, щеки горят". - "Это у меня от тебя щеки горят, Саша".
"Давай выпьем еще кофе?" О предстоящем я старался не думать; глупо строить
досужие версии, ничего не зная - обрывки их во множестве долетали до меня
и в очереди на регистрацию, и в очереди у трапа, уши вяли. Соседи
шелестели газетами, вспыхивали то тут, то там вертевшиеся вокруг
катастрофы приглушенные разговоры - я все не пытался Стасин взгляд, все
посматривал на нее сбоку, но она сидела, уставившись перед и точно
окаменев, и лишь обеими руками гладила, ласкала, баюкала мою ладонь,
отчаянно припавшую сквозь неощутимую белую ткань к теплой округлости ее
бедра. Только когда пилот отцепился от силовой тяги и, подруливая в
аэродинамическом режиме, стал заходить на посадку, Стася, так и не пожелав
встретиться со мною взглядом, внезапно начала читать. У нее даже голос
менялся от стихов - становился низким, грудным, чуть хрипловатым.
Страстным. Будто орлица клекотала. Это был голос ее естества, так она
стонала в постели, и я гордился: мне казалось, это значило, что иногда я
могу дать ей такое же счастье, какое ей дает основа ее жизни, ось
коловращения внешней суеты - ее талант. "Как бы повинность исполняю. Как
бы от сердца улетаю тех, что любил. Тех, что люблю". У нее было много
текстов, написанных от лица мужчин. Наверное, тех, с которыми она бывала;
я догадывался, что мужчин у нее было побольше, чем у меня женщин. Если
этот текст был из тех, что она написала по дороге сюда, значит, так она
представляла себе меня. На душе стало еще тяжелее - она ошибалась. С ней я
не испытывал никакой повинности; наверное, я просто запугал ее, слишком
часто и со слишком большим пиететом произнося слова "долг", "должен"...
как она бесилась, когда я, вместо того, чтобы сказать "Вечером я хочу
заехать к тебе" говорил "Вечером нужно заехать к тебе"; а для меня это