товарищей, наша партия тогда базировалась на Тугурском полуострове в
крохотном рыбацком поселке Ангача, и согласился поехать на охоту, благо
работы не начинались и я вот уже вторую неделю ждал прибытия грузов и
рабочих. По всему побережью дали на неделю нелетный прогноз, но у нас на
Тугурском было солнечно и ясно. Связавшись с базой экспедиции по рации, я
получил подтверждение, что раньше чем через восемь дней не стоит даже
надеяться на приход вертолетов. Решив, что при удаче смогу обеспечить
партию мясом, я легче обычного поддался на эту авантюру. Охота - дело
серьезное и требует сосредоточения всех сил, внимания и души. Вот почему,
страстный охотник, я редко участвую в охотах, стихийно возникающих, абы
убить время, а может быть, и зверя. Но тут поддался. Два дня
безрезультатно плыли мы вдоль оголовка Тугурского полуострова, далеко
выходящего в море, в надежде выследить медведя. Зверь часто выходит в
скалистые бухты и, крадучись за камнями, во время прилива охотится на
нерпу. Охотится он так самозабвенно, что подчас не замечает, как попадает
под пулю, не услышав за прибоем ни стука мотора, ни крика людей, ни
выстрела. Мы уже собирались вернуться, как вдруг увидели громадного
белокрылого орлана, застывшего на голой скале. За этой птицей
безрезультатно охотился я несколько лет, имея разрешение на ее добычу для
музея Центрального научно-географического общества, членом которого
состою. На море был прилив и шла довольно валкая волна, к тому же до скалы
было никак не меньше двухсот метров, так что стрелять, пожалуй, было
бесполезно.
злился за всю эту авантюру, небрежно сплюнув, сказал:
попадете.
планку на дальность чуть больше двухсот метров, я вскинул карабин. Сильно
качало, и цель моя то взмывала в небо, то падала к морю. Но, продолжая
упорно целиться, я старался совместиться с этим покачиванием и дважды
удачно ловил на мушку громадную птицу. Мне казалось, что прошло много
времени, прежде чем был спущен курок, но другой мой спутник, по прозвищу
Маршал, утверждал потом: выстрел был произведен почти навскидку. Но какой
выстрел! Я до сих пор считаю - это была самая нелепейшая случайность,
какая может быть только на охоте, но тогда, чтобы насолить мотористу,
небрежно сказал:
редкий экземпляр - размах крыльев чуть не доставал двух метров, лапа была
равна моей ладони, а когти, как крючья, отливали стальной роговицей и были
необыкновенно остры.
путь и сунуться за последний мыс в открытый океан. Так мы и сделали. За
мысом океан ревел неистово. Он гнал громадные синие в бешено белом оскале
волны, грохотал и стелил перед утлым суденышком такие скаты в пучину
бездн, что сердце отказывалось работать, а мозг отметил последние секунды
жизни. Как не разбило нас на том мысу, именуемом мысом Надежды, не знаю
(то тоже относится к странным случайностям бытия), но только отчетливо
помню стремительный полет в разверзшуюся пропасть, и белые черепа камней
на дне ее, и вздыбившийся над нами, закрывший небо вал воды с отчаянно
загибающимися в конвульсии исполинскими когтями. Мы почти коснулись
скользкого, дышащего холодной неистовостью дна океана, как вдруг какая-то
сила, не в пример той, что ввергла нас в пучину, легко вынесла к небу и,
качнув, как на гигантских качелях, унесла за мыс. Тут океан был
относительно спокоен.
просвечивались насквозь, настолько бледны были и отрешены. Моторист сжимал
такой же, лишенной плоти рукой руль мотора, и самое удивительное, что он
работал и удерживал нас на нужном направлении. Маршал глядел куда-то мимо
всего и, вероятно, что-то видел, поскольку, пристыв всем телом к лодке,
все-таки стремился куда-то, противясь этому движению. Каким был я, трудно
сказать, поскольку никто из моих спутников меня не видел. И моторист потом
серьезно утверждал, что будто бы меня в лодке не было, то ли я лежал на
дне ее, то ли меня смыло. Но в тот момент, когда он осознал себя, был один
Маршал, и первое, что напугало, - мое отсутствие, а значит, моя смерть.
жизни. Позднее Маршал утверждал, что все это произошло из-за орлана. Не
надо было его убивать. Но, с другой стороны, если бы не орлан, то мы не
решились бы продолжать нашу странную охоту и вернулись. Во всяком случае,
за мысом океан стал как океан во время средненького прибоя. В нас очень
быстро восстановился спортивный дух охоты. Не прошло и получаса, как...
двенадцатикалиберную бескурковку. Моторист тоже вскочил, вытаскивая из-под
себя пушкоподобную "бельгийку".
внимания на окружающее, охотился медведь. Он показался мне в первое
мгновение медвежонком, и в том была большая ошибка. Раз за разом грянули
выстрелы. Я подхватил карабин, уловив, как стремительно приближается ко
мне берег, и, услышав шум камешника на прибойной волне, выпрыгнул за борт.
Вода подхватила меня под мышки, но я все-таки, поборов отвальную ее силу,
выбежал на берег, держа высоко над головой оружие. Я успел отметить, что
наше суденышко, которое неминуемо должно было бы выкинуть на берег,
поскольку моторист, забыв о моторах, пулял по медведю, тяжело
вскарабкалось на вал и пошло в океан носом на волну. Это я отметил
краешком сознания, а сам продолжал бежать в тяжелой мокрой одежде все
дальше от прибоя, силясь найти взглядом зверя. И он восстал передо мною:
громадный, нимало не обеспокоенный выстрелами. Ни одна пуля даже близко не
достигла цели, а мы успели выстрелить самое малое по два раза. Медведь
скрытно крался к белым камням, на которых грелись нерпы. И опять ничто не
остановило меня от рокового шага: ни громадность зверя, ни его дикая сила,
ни ловкость, с которой он передвигался по берегу, ни его коварство и ни
отсутствие товарищей. Припав на колено, я выцелил зверя и выстрелил.
Пережитое ли на мысу Надежды, неосознанный ли страх, когда стреляли мы по
медведю, а наш кунгас гнало на скалы, холодный ли океан или мой тяжелый до
беспокойной стукотни сердца бег помешали попасть в цель. И на этот выстрел
зверь не отреагировал. Тогда, теряя рассудок в таком опасном охотничьем
азарте, я выпустил подряд еще три пули, но тщетно. Медведь кинулся в
скалы. И снова я услышал обидные слова моториста: "Вы и в слона не
попадете".
небезуспешно. Но странно: медведь продолжал уходить, и, когда еще раз, по
моим расчетам, я ожег его по позвоночнику у лопаток, вдруг, заглушив шум
прибоя, медведь рыкнул, повернулся и пошел на меня. Он шел, а я стрелял,
отступая и поднимаясь в скалы. Пули рвали его тело, а он, громадный, шел
упрямо, как время, как сама жизнь.
греки, высшая математика, космические полеты, вся история человечества,
войны и революции... Ничего этого не было на земле, ничего не было этого
во мне! Было одно - убить, защитить свое беззащитное, слабое тело, слабый
огонек своей жизни! Зверь шел на зверя. Каждый волосик над капиллярами
моей кожи встал дыбом, ощетинился, хотел жить.
достаточное даже для не очень сильного прыжка. Я видел, как шерсть его
стала дыбом, как он хотел жить, вкладывая всю силу, всю ловкость в этот
прыжок.
его вниз, окружая стремительной осыпью. И тогда он закричал:
несправедливости, творящейся в мире. Страшный крик. Я еще не вернулся к
себе, но почувствовал, как поднимается на голове шапка.
на громадном боку Медвежьего увала, вспомнил тот ужасный крик.
расстоянием и глаз не мог уже ухватить всего в целом. Но рана,
кровоточащие белые ребра виделись ясно, и, чем ближе мы подплывали, тем
острее было желание понять, что же это такое.
береговой грунт, с тайгою, мошевиной, кустарниками, оголив громадный,
уходящий в реку ледник. По чистейшему, нездешнего цвета льду медленными
струйками сочилась красная мокрая земля, лоскутами содранной кожи висела
тайга. Неземной, нездешний запах стоял вокруг. Мы причалились, и я глянул
вверх, туда, куда уходила сплошная, без единой трещинки, студеная,
стекающая под солнцем исполинская глыба.
голубовато-синие с агатовой глубиною своды, ощущая, как холод сковывает не
только тело, но и сушит, не по-земному томит сердце. Сбегая, журчала вода,
и шум ее был не такой, какой привыкли улавливать мы. Был в нем звенящий и
чуть-чуть скрипящий звук, словно железом вели по стеклу. И запах пустоты,
космических расстояний и замершего времени витал вокруг.
лег отсвет холодной пустыни, первобытно огрубив черты.
доисторические времена затянет осевшей тайгою, что тут лягут один на
другой и перемешаются пласты земли, может быть, даже оползут останцы и
Андреев Николай
Курылев Олег
Лондон Джек
Никитин Юрий
Херберт Фрэнк
Соломатина Татьяна