не было, но за пару прошедших в Париже дней я уже научился справляться с
подобной техникой. Резкое внутреннее усилие - и загорелся глазок,
свидетельствующий о готовности. Раздался гудок в трубке. Я набрал длинный
ряд цифр. Можно было, конечно, позвонить и из номера, но я чувствовал, что
возвращаться в номер нельзя. В номере могла оказаться засада. Интересно,
как все-таки они меня вычислили? Я ведь все же не Зоммер, картину мира не
искажаю. Никаких аберраций быть не должно.
как бы лениво оглядывал вестибюль. В этот час народа тут было немного.
скульптурной карты Парижа туристская пара. Пожилые, самодовольные, пестрые
иностранцы.
внимательный Баггер, выглядывающий из нее напоследок.
не принято. Лишь вчера договаривались, что - никаких опозданий на
семинары.
впустую. В самом деле, сегодня уже третий день, а я так и не продвинулся
ни на шаг в том, что требовалось. И нельзя утверждать, что все это время
было потрачено зря. Нет, конечно, я услышал несколько удивительных
сообщений. "Одомашнивание европейцев", доклад, например, или, скажем,
"Культура письма как бремя цивилизации". Масса нового материала, множество
парадоксальных гипотез. Я с такими проблемами еще никогда не сталкивался.
Тут есть над чем поразмыслить. И тем не менее, я не продвинулся ни на шаг.
Разговоры, дискуссии, вечное сотрясение воздуха. Никакой практической
ценности они не имели. Никакого конкретного смысла выудить не удалось.
Разве что как исходный материал для последующих раздумий. Вот и все, что
почерпнуто... Я прислушивался к гудкам, уходящим отсюда в Санкт-Петербург.
К телефону на другом конце линии не подходили.
даже Рита отсутствовали.
под руку.
колпака таксофона, страстно-черные глаза ее просияли. И в этот момент я
заметил двух молодых людей, деловым быстрым шагом пересекающих ширь
вестибюля.
даже при галстуках. И они отрывисто переговаривались на ходу, поглощенные
якобы какими-то своими проблемами. Оба не обращали на меня никакого
внимания, но я сразу же, как ударенный, понял, что - это за мной.
непререкаемым тоном:
под локоть, что она очень мягко и незаметно согнула мне кисть руки и что я
зафиксирован крепким профессиональным захватом.
предупредила:
обернулось жестокостью, а сияющие колдовские глаза окатывали презрением.
опоясала мне запястье. Вероятно, Октавия демонстрировала, что будет, если
я начну вырываться. Вырываться поэтому было бессмысленно. Душная знакомая
ненависть подступила мне к горлу. На мгновение перед взором мелькнуло:
покрытый пламенем вестибюль, сизый воющий дым, прорывающийся сквозь окна и
двери, и обугленная Октавия, как головешка, валяющаяся у фонтанчика. Уголь
вместо лица, запах горелого мяса. Я не мог сделать этого, что бы мне ни
грозило. Предыдущего раза мне было вполне достаточно.
всякого напряжения разогнул железную кисть, и легонько толкнул Октавию,
чтоб она не мешала, и Октавия отлетела, ударившись о горку с цветами.
меня сзади и, как Октавия, - рухнул, шмякнувшись телом о стену.
мышки, наверное, за оружием, а Октавия, даже не поднимаясь, выхватила
откуда-то пистолет, и зрачок его глянул мне будто в самое сердце.
мне, пожалуй бы, хватило с избытком. Я уже представлял обстановку:
огромный диван и комод. Возникала в груди знакомая тяга перемещения.
квартиры почему-то не возникала. Расплывались детали, Октавия давила
указательным пальцем курок, и, наверное, выстрел мог грянуть в любое
мгновение.
выскочил Баггер также с пистолетом в руках и, по-моему, даже не целясь,
выстрелил в распластанную по горке Октавию.
поближе, тоже выхватил пистолет, и на белой рубашке Баггера возникли
кровавые пятна.
отделяющее террасу. Разлетелся плафон, бабахнули по стенам осколки.
подергивались.
чертов конвейер пальбы, наверное, взбаламутил сознание. Я никак не мог
по-настоящему сосредоточиться.
пистолеты, медленно поворачиваются ко мне, а из узкого коридорчика
выдвигаются еще, сразу трое, и такими же точно жестами засовывают руки под
мышки.
железные перила террасы. Показались - веселая разнобоица крыш, трубы,
трубы и Эйфелева башня над ними.
свистящий воздух...
путях, которые прижимались к саду. Леха сразу же опустил транспарант и
сказал, оборачиваясь, недовольным голосом: - Ну вот, опять маринуют... -
Лицо его исказилось. Он подумал и сунул круглую палку Жаконе, который
бессмысленно озирался. - На, пока подержи! - А почему это я? - резонно
поинтересовался Жаконя. - А потому что ближе стоишь. Держи, не качайся!..
- Жаконя обнял транспарант и двумя руками, как тонущий, схватился за
перекладину. - Дык, это самое... Хорошо жить, ребята... - Он действительно
ощутимо покачивался, и костыль, упирающийся в асфальт, оказался не лишним.
- Да здравствуют советские инженеры!.. - Между тем Леха извлек из
внутреннего кармана бутылку, примерно ноль восемь, и умело, пройдя по
пробке ключом, с хлюпом вытащил ее пластмассовую заглушку. Деловито
повернул бутылку наклейкой вперед. - Так что, из горла примем или как
культурные люди? - Есть, есть посуда! - немедленно откликнулся кто-то. Тут
же образовались стаканчики, запахло отвратительным алкоголем, однако
выпить не удалось - как из под земли вырос встревоженный Хеня и сказал
умоляющим голосом, где вместе с тем чувствовались и командирские
интонации. - Ну ребята! Ну мы же вчера договаривались!.. - Он насколько
мог широко развел руками. - А что такое? - спросил недовольный Леха. - А
такое, что договаривались, когда - выйдем с площади. - Дак застряли же,
застряли - значит, не виноваты... - Леха с тонким прихлебом высосал из
стакана портвейн, крякнул, хмыкнул, выдохнул свежак перегара и с
удовлетворением слил в стаканчик остатки. Лицо у него прояснилось. - Ну
что, Хеня, будешь? - Чувствовалось, что Хеня заколебался, и тем не менее
принял стакан в ладонь, и втянул носом воздух, оценивая содержимое.
это вы, ребята? - Места надо знать, - ответил Леха. - И между прочим, вот
ты подумал бы как парторг: обеспечивать надо трудящихся, делать
централизованно, вышел, значит, на демонстрацию - получи бутылек. Вот и
явка тогда образуется стопроцентная... - Рита рядом со мной неожиданно
засмеялась.
Хеня. - Надо все-таки разбираться, как можно шутить и как нельзя. - А что
Пехов Алексей
Флинт Эрик
Русанов Владислав
Шилова Юлия
Флинт Эрик
Свержин Владимир