того, как он разыгрывает эту свою телефонную пантомиму, полагая меня
спящим. И оказалось тогда, что ничего смешного во всем этом нет. Страшно
это было, до обморока страшно, а вовсе не смешно...
оклеенной дешевенькими обоями, совершенно один, жду и трусливо посматриваю
на дверь в Кабинет, и дверь эта, как всегда, распахнута настежь, а за нею,
как всегда, космический мрак, и, как всегда, неохотно разгораются там и
сразу же гаснут белесые огни.
еще хоть кому-нибудь, пишу плохо, "темно и вяло", пишу сумбурно, ибо
многое спуталось в моей бедной памяти, пораженной увиденным. Я раздавлен,
унижен, растерян и потерян.
негодования, а вот с чувством собственного достоинства у нас давно уже
напряженка. Поэтому, когда наш немудрящий опыт и наша многоопытная
мудрость, столь же глубокая, как глубокая тарелка для супа, сталкиваются
даже не с жутковатым Агасфером Лукичом или с его вполне жутким партнером
(хозяином? творцом?), а просто хотя бы и с отпетым хамом или
образцово-показательным подлецом, - мы, как правило, теряемся. Нам бы
опереться тут на чувство собственного достоинства, раз уж недостает
мудрости или хотя бы жизненного опыта, но собственного достоинства у нас
нет, и мы становимся циничными, небрежными и грубо-ироничными. Так что
пусть никто не удивляется тому ерническому тону, в котором пишу я обо всех
этих моих обстоятельствах. Ничего забавного и занимательного в них нет. На
самом деле мне страшно. И всегда было страшно. Я уж не помню, с какого
момента. По-моему, с самого начала...
гарнитур "Архитектор" из тридцати семи предметов чудом втиснут на площадь
в 18,58 квадратных метра. Здесь есть два трельяжа, чудовищная,
невообразимая, необозримая кровать, на которой лежат двенадцать полумягких
стульев, а могло бы валяться двенадцать десантников со своими девками.
Имеют место и какие-то застекленные шкафы неизвестного назначения, и
микроскопическая книжная стенка, уставленная муляжами книг, выполненными
весьма реалистично. (Помнится, увидевши впервые золотыми буквами на
корешках Р.Киплинг, Петроний Арбитр, Эдгар Райс Берроуз, я среагировал
мгновенно и непроизвольно: "Все! Это я сопру, и будь что будет!" И каково
же было разочарование мое, когда, выдернув вожделенный томик, обнаружил я
в руках своих пустую картонную обложку, и вынырнувший у меня из-под локтя
Агасфер Лукич произнес сочувственно: "Декорация, Сережа. Всего лишь
декорация". Впрочем, со временем обнаружились у нас в квартире и настоящие
книги, множество книг. Однако все это были словари да энциклопедии, только
словари, справочники, руководства и энциклопедии: "Словарь атеиста",
"Техническая энциклопедия", "Медицинский справочник для фельдшеров",
"Краткий словарь по эстетике", "Мифологический словарь", "Дипломатический
церемониал и протокол", "Справочник по экспертизе филателистических
материалов", "Словарь ветров"... Видимо, подразумевалось, что я должен
стать эрудитом. И я попытался им стать. Без особого, впрочем, успеха.)
посетителей, а другое - непонятно для кого, ибо из самой середины его
сидения совершенно открыто и нагло торчит длинный стальной шип сантиметров
двадцати, да такой острый, что озноб пробирает по коже за того беднягу,
которому предназначено устроиться на нем.
югославский гарнитур. Очень большие и разношенные полосатые тапочки
выглядывают из-под кровати. В самом дальнем углу, куда я так по сих пор и
не сумел добраться, торчком стоят толстые рулоны - то ли географических
карт, то ли линолеума, то ли ковров, а быть может, и просто бумаги. Рядом
с рулонами, загораживая половину окна, висит картина на античный сюжет:
Сусанна и сладострастные старцы. Старцы там как старцы, и Сусанна, в
общем-то, как Сусанна, но почему-то с большим пенисом, изображенным во
всех анатомических подробностях. Рядом с этими подробностями морщинистые
физиономии и масленые глазки старцев, и даже их рдеющие плеши приобретают
совершенно особенное, не поддающееся описанию выражение.
меняются, но никогда их не бывает меньше четырех. Включать и выключать их
я не умею, они включаются и выключаются сами собой. И сами собой они
наводятся на резкость, и сами собой устанавливают контрастность, и сами
выбирают себе программу, и, надо сказать, странноватые, как правило,
оказываются у них программы. Помню, однажды вдруг пошла передача из
прозекторской. Точнее, художественный фильм из жизни патологоанатомов.
Изумительное изображение, пиршество красок, показалось, даже запахами
потянуло. Клиента, застигнутого этой передачей, мне пришлось спешно
выволакивать в санузел, и все-таки он заблевал мне часть Приемной и весь
коридор. (Помнится, он был начфином Н-ского стройбата и пришел выпрашивать
для нашего советского рубля статуса свободно конвертируемой валюты.) Или,
помнится, однажды "Джейвиси" битых полтора часа передавал в черно-белом
варианте практические уроки, как восстанавливать и затачивать иголки для
примуса. Это надо же, оказывается, и такие иголки еще существуют...
кнопочным управлением, с запоминающим устройством на двести пятьдесят
шесть номеров, с маленьким встроенным экраном и с дисководом для гибких
дисков. Он не работает. Второй телефон присобачен к филенке двери позади
моего рабочего места. Это обыкновенный таксофон, можно бросить монетку и
позвонить родным и близким, у кого они есть. Можно не звонить. Иногда он
разражается отвратительными квакающими звуками. Я снимаю трубку, и Демиург
говорит мне что-нибудь, не предназначенное для ушей клиента. Как правило,
это распоряжения из ресторанно-отельного репертуара. "Такому-то на обед
полпорции селянки, да погорячее". Или: "Постельное белье в номерах опять
сырое. Проследите". Или даже: "Сергей Корнеевич, не в службу, а в дружбу.
Башка трещит, сил нет. У вас там, кажется, был пенталгин..." Тогда я
извиняюсь перед клиентом и бегу отрабатывать свой хлеб. Смысла или хотя бы
простой логики во всем этом я уже давно не вижу... Что же касается
третьего телефона, то это золотой предмет в стиле ретро, в сумраке он
светится, и толку от него никакого, потому что стоит он на шкафу, перед
которым расположено трюмо, перед которым, в свою очередь, друг на друге
две полированные тумбочки для постельного белья. Иногда этот золоченый
мегатерий звонит. Звон у него нежный, мелодичный, он радует слух. Так что
толку от него все же больше, чем от Сусанны.
добра с пылесосом. Пылесос у нас замечательный. Собранную пыль он прессует
в брикеты. Брикеты я сдаю под расписку Агасферу Лукичу, он составляет акт
о списании и бросает эти брикеты в свой портфель. Расписку и акт я обязан
вручать лично Демиургу. Совершенно не могу понять, откуда в Приемной
набирается столько пыли. Ей-богу, каждые сутки граммов на двести
брикетов...
Приемной такой, вполне доступный, и в нем полно одежды. На все возрасты и
на все вкусы. Там можно найти мужской костюм-тройку, совершенно новый, ни
разу не надеванный. А рядом будет висеть мятый плащ-болонья с рукавом,
испачканным уличной засохшей грязью, и в кармане плаща найдется смятая
пачка "Примы" с единственной, да и то лопнувшей сигаретой. В шкафу можно
обнаружить и школьную форменную курточку с заштопанными локтями, и
великолепное мохнатое пальто с плеча какого-то современного барина, и
полный кожаный женский костюм с отпечатками решетчатой садовой скамейки на
заду и на спине, и целый кочан разноцветных мужских сорочек, нацепленных
на одну распялку... А внизу, в слое старой и новой разрозненной обуви, я
нашел вчера табель ученика пятого "А" класса 328-й школы Манохина Сергея с
оценками за первую четверть 1958 года, с двойкой по истории и с двумя
тройками - по рисованию и по физкультуре...
Ташлинске) меня остановил на Теренкуре наш шофер Гриня. Отведя меня в
сторону, он...
грунтовую дорогу. Дорога петляет между холмами и все время идет почти
параллельно Ташлице, которая протекает здесь между высокими обрывистыми
берегами белой и красной глины. Холмы округлые, выгоревшие, покрыты
короткой жесткой колючей травкой. Пыль за машиной поднимается до самого
неба. Километра через два после поворота слева от пороги открывается вид
на древний скотомогильник. Огромная страшная гора лошадиных, бараньих,
коровьих черепов, хребтов, лопаток, ребер, кости эти белые, как пыль,
глазницы черные. Впечатляет. Г.А. говорит, что этому скотомогильнику лет
сто, а может быть, и двести.
райский уголок. Это распадок между холмами, большие деревья, тень,
прохлада, мягкая зеленая трава, кое-где выше пояса. Ташлица делает здесь
излучину и разливается, образуя заводь. Гладкая черная вола, листья
кувшинок, заросли камыша, синие стрекозы. Парадиз. Потерянный и
возвращенный рай.
Похоже, они раздобыли где-то оболочку старого аэростата и набросили ее на
Посняков Андрей
Аникина Наталья
Емилина Ника
Грабб Джеф
Белов Вольф
Афанасьев Роман