ухом.
портной, по имени... - он стал на четвереньки, выгнул спину и злобно
зашипел. - Вот с этими именами у меня особенно отвратительно! Абу...
Али... Кто-то ибн чей-то... Н-ну хорошо, скажем, Полуэкт. Полуэкт ибн...
мнэ-э... Полуэктович... Все равно не помню, что было с этим портным. Ну и
пес с ним, начнем другую...
Василий бродит около дуба то вправо, то влево, бормочет, откашливается,
подвывает, мычит, становится от напряжения на четвереньки - словом,
мучается несказанно. Диапазон знаний его был грандиозен. Ни одной сказки и
ни одной песни он не знал больше чем наполовину, но это были русские,
украинские, западнославянские, немецкие, английские, по-моему, даже
японские, китайские и африканские сказки, легенды, притчи, баллады, песни,
романсы, частушки и припевки. Склероз приводил его в бешенство, несколько
раз он бросался на ствол дуба и драл кору когтями, он шипел и плевался, и
глаза его при этом горели как у дьявола, а пушистый хвост, толстый, как
полено, то смотрел в зенит, то судорожно подергивался, то хлестал его по
бокам. Но единственной песенкой, которую он допел до конца, был
"чижик-пыжик", а единственной сказочкой, которую он связно рассказал, был
"Дом, который построил Джек" в переводе Маршака, да и то с некоторыми
купюрами. Постепенно - видимо, от утомления - речь его обретала все более
явственный кошачий акцент. "А в поли, поли, - пел он, - сам плужок ходэ,
а... мнэ-э... а... мнэ-а-а-у!.. а за тым плужком сам... мья-а-у-а-у!.. сам
господь ходе... или броде?.." В конце концов он совершенно изнемог, сел на
хвост и некоторое время сидел так, понурив голову. Потом тихо, тоскливо
мяукнул, взял гусли под мышку и на трех ногах медленно уковылял по
росистой траве.
последний раз это было "Творчество душевнобольных", я был уверен, что на
пол упала именно эта книга. Но подобрал я и положил на подоконник
"Раскрытие преступлений" А.Свенсона и О.Венделя. Я тупо раскрыл ее,
пробежал наудачу несколько абзацев, и мне сейчас же почудилось, что на
дубе висит удавленник. Я опасливо поднял глаза. С нижней ветки дуба
свешивался мокрый серебристо-зеленый акулий хвост. Хвост тяжело
покачивался под порывами утреннего ветерка.
Я огляделся. Я лежал поперек дивана, одеяло сползло с меня на пол, в окно
сквозь листву дуба било утреннее солнце.
посмотрел на вешалку (вешалка тоже была на месте). Телефон звонил. За
стеной в комнате у старухи было тихо. Тогда я соскочил на пол, отворил
дверь (щеколда была на месте) и вышел в прихожую. Телефон звонил. Он стоял
на полочке над большой кадушкой - очень современный аппарат белой
пластмассы, такие я видел только в кино и в кабинете нашего директора. Я
взял трубку.
Гражданке Горыныч Наине Киевне...
седьмого июля... сего года... в полночь... на ежегодный республиканский
слет..." Записали?
парадная. Пользование механическим транспортом... за свой счет. Подпись...
Начальник канцелярии... Ха... Эм... Вий".
краткий... Записали?
прохладное, я торопливо сделал зарядку и оделся. Происходящее казалось мне
чрезвычайно любопытным. Телефонограмма странно ассоциировалась в моем
сознании с ночными событиями, хотя я и представления не имел, каким
образом. Впрочем, кое-какие идеи уже приходили мне в голову, и воображение
мое было возбуждено.
незнакомым, о подобных случаях я где-то что-то читал и теперь вспомнил,
что поведение людей, попадавших в аналогичные обстоятельства, всегда
представлялось мне необычайно, раздражающе нелепым. Вместо того, чтобы
полностью использовать увлекательные перспективы, открывшиеся для них
счастливым случаем, они пугались, старались вернуться в обыденное.
Какой-то герой даже заклинал читателей держаться подальше от завесы,
отделяющей наш мир от неведомого, пугая духовными и физическими увечьями.
Я еще не знал, как развернутся события, но уже был готов с энтузиазмом
окунуться в них.
Эти пугливые люди, думал я, похожи на некоторых ученых-экспериментаторов,
очень упорных, очень трудолюбивых, но начисто лишенных воображения и
поэтому очень осторожных. Получив нетривиальный результат, они шарахаются
от него, поспешно объясняют его нечистотой эксперимента и фактически
уходят от нового, потому что слишком сжились со старым, уютно уложенным в
пределы авторитетной теории... Я уже обдумывал кое-какие эксперименты с
книгой-перевертышем (она по-прежнему лежала на подоконнике и была теперь
"Последним изгнанником" Олдриджа), с говорящим зеркалом и цыканьем. У меня
было несколько вопросов к коту Василию, да и русалка, живущая на дубе,
представляла определенный интерес, хотя временами мне казалось, что она-то
мне все-таки приснилась. Я ничего не имею против русалок, но не
представляю себе, как они могут лазить по деревьям... Хотя, с другой
стороны, чешуя?..
оказалось, и я направился к колодцу. Солнце поднялось уже довольно высоко.
Где-то гудели машины, послышался милицейский свисток, в небе с солидным
гулом проплыл вертолет. Я подошел к колодцу и, с удовлетворением обнаружив
на цепи мятую жестяную бадью, стал раскручивать ворот. Бадья, постукивая
по стенам, пошла в черную глубину. Раздался плеск, цепь натянулась. Я
крутил ворот и смотрел на свой "москвич". У машины был усталый, запыленный
вид, ветровое стекло было заляпано разбившейся о него вдребезги мошкарой.
Надо будет воды долить в радиатор, подумал я. И вообще...
воды высунулась огромная щучья голова, зеленая и вся какая-то замшелая. Я
отскочил.
ошарашенно молчал. - Дай же ты мне покоя, ненасытная! Сколько можно?..
Чуть успокоюсь, приткнусь отдохнуть да подремать - ташшит! Я ведь
немолодая уже, постарше тебя буду... Жабры тоже не в порядке...
Пехов Алексей
Корнев Павел
Суворов Виктор
Володихин Дмитрий
Сертаков Виталий
Бажанов Олег