король рогачей продолжают свое торжественное шествие, останавливаясь
каждые двадцать шагов, чтобы поведать добрым людям истину или узреть ее
на дне стакана...
приятеля Венсана с его свитой я покидаю у новой остановки, под сенью ка-
бачка. День слишком хорош, чтобы сидеть в клетке. Надо подышать свежим
воздухом!
лежке с осликом, попировать у господина настоятеля церкви святого Марты-
на, приглашает меня прокатиться часть пути. Я беру с собой мою Глоди. Мы
садимся в его трясучку. Пошел, длинноухий!.. Он такой маленький, что я
предлагаю посадить его в тележку, между Глоди и мной... Тянется белая
дорога. Дряхлое солнце дремлет; оно не столько греет нас, сколько само
греется у камелька. Ослик засыпает тоже и останавливается, погруженный в
думы. Кюре возмущенно окликает его своим колокольным голосом:
леями и снова останавливается в раздумье, не внемля никаким разносам.
гуя ему палкой бедра, - изломал бы я дубинку о твой хребет!
те дороги, спускающейся оттуда к белому селению Арм, которое в зеркале
вод острой мордочкой пьет. На соседнем лугу, вокруг высокого, раскидис-
того орешника, подымающего к лучистому небу свои черные руки и свой мощ-
ный оголенный остов, девушки ведут хоровод. Идем плясать!.. Это они при-
несли масленичный блин кумушке-сороке.
на краю гнезда, вон там высоко-высоко, и смотрит вниз! Ишь, любопытная!
Чтобы все подцепить своим круглым глазком и болтливым язычком, она пост-
роила себе дом без окон и дверей, на самой высокой из ветвей, открытый
на все стороны. Она и зябнет, она и мокнет, ну так что? Зато ей все вид-
но. Она не в духе, у нее такой вид, словно она говорит: "На что мне ваши
подарки? Дурачье, уберите их вон! Или вы думаете, что если бы мне захо-
телось вашего блина, то я бы не сумела слетать за ним сама? Дареное есть
невкусно. Я люблю только краденое".
Почему поздравляют с праздником эту воровку?
ними заводить вражду...
поступают все, и ты, кюре, первый. Выкатывай глаза! Когда тебе приходит-
ся иметь дело с какой-нибудь богомолкой, которая все видит, все знает,
всюду сует нос, у которой рот набит злословьем, как мешок, да неужели же
ты, чтобы ее унять, не заткнул бы ей клюв блинами?
что-нибудь полезен.
ся, бьет крыльями, кружит в воздухе, осыпает поношениями кого-то или
что-то там, в Армской долине. На лесной опушке ее пернатые кумовья, кук-
ша Шарло и ворон Кола, отвечают ей таким же резким и раздраженным голо-
сом. Люди смеются, люди кричат: "Волк! Волк!" Никто этому не верит. Все-
таки идут взглянуть (верить - хорошо, видеть лучше)... И что же видят?
Батюшки мои! Отряд вооруженных людей, которые рысью поднимаются в гору.
Мы их узнаем. Это эти разбойники, везлэйские войска, которые, зная, что
наш город никем не охраняется, решили застигнуть сороку (только не эту)
в гнезде!..
кричат: "Спасайся, кто может!" Толкотня, давка. Улепетывают со всех ног,
по дороге, через поля, кто стремглав, кто на обратной стороне собствен-
ной особы. Мы трое вскакиваем в тележку с осликом. Словно понимая, в чем
дело, Магдалинка летит стрелой, подхлестываемая, что есть мочи, кюре Ша-
майем, который от волнения чувств начисто забыл про уважение, подобающее
ослиной сидне, отмеченной знамением креста. Мы катим в потоке людей, ко-
торые орут, как зарезанные, и, покрытые пылью и славой, первыми въезжаем
в Кламси, опережая остальных беглецов. Мы мчимся вскачь, тележка громы-
хает, Магдалинка летит, кюре подгоняет, мы проносимся через Бейанское
предместье, крича:
ли. И тотчас же все превратилось словно в муравейник, куда воткнули пал-
ку. Всякий метался, выбегал, возвращался, опять выбегал. Мужчины воору-
жались, женщины укладывали пожитки, вещи громоздились на тачки, в корзи-
ны, все население предместья, покинув своих пенатов, хлынуло в город,
под защиту стен; сплавщики, как были, в нарядах и личинах, рогатые, ког-
тистые, пузатые, кто в виде Гаргантюа, кто в виде Вельзевула, бросились
к бастионам, вооруженные баграми и острогами. Так что, когда авангард
господ везлэйцев подошел к стенам, мосты были подняты, и по ту сторону
рвов никого не оставалось, кроме нескольких горемык, которым терять было
нечего, а потому нечего и спасать, да короля рогачей, нашего друга
Плювьо, забытого своей свитой, который, накачавшись до горлышка и
пьяный, как Ной, сопел на своем осле, держа его за хвост.
зов. Другие остолопы, немцы, швейцарцы или англичане, которые думают жи-
вотом и соображают к троице то, что им скажешь постом, решили бы, что
над ними глумятся; и я бы полушки не дал за шкуру бедного Плювьо. А у
нас понимают друг друга с полуслова: откуда люди ни явись, из
Иль-де-Франса или из Прованса, из Шампани или из Бретани, будь это гуси
из Боса, ослы из Бона или зайцы из Везлэ, сколько бы они ни дрались, как
бы ни старались, в хорошей шутке наш брат француз всегда находит вкус...
При виде нашего Силена весь неприятельский лагерь заржал, носом и ртом,
глоткой и нутром, сердцем и животом. И, клянусь святым Геласием, видя,
как они хохочут, мы сами лопались от смеха на своих бастионах. Затем мы
начали обмениваться через рвы весьма забавной руганью; наподобие Аякса и
Гектора троянского. Но только наши ругательства были на более нежном са-
ле. Мне бы хотелось их записать, да некогда; и все-таки я их запишу (по-
дождем!) в некий сборничек, куда я заношу вот уже двенадцать лет лучшие
шутки, шалости и вольности, мною слышанные, сказанные или читанные (пра-
во, было бы жаль, если бы они пропали) за долгое мое скитание по этой
юдоли слез. При одной мысли о них у меня трясется живот, и я посадил
кляксу, вот эту вот.
действие после долгих речей отдохновительно). Ни у них, ни у нас особой
к тому охоты не было. Их попытка не удалась: мы были за прикрытием;
лезть на стены им не хотелось ни капельки: долго ли поломать себе кости?
Однако же надлежало во всяком случае что-нибудь предпринять, все равно
что. Попалили порох, пощелкали: угодно - на, получай! Никто от этого не
пострадал, кроме воробьев. Сидя, прислонясь к стене, в мирной тишине, мы
ждали, чтобы пули угомонились, дабы пострелять и самим, хоть и не целясь
(не следует слишком высовываться). Выглянуть решались, только когда
слышно было, как вопят их пленники; там было с добрую дюжину бейанских
мужчин и женщин, выстроенных в ряд, к городской стене не лицом, а тылом,
и их пороли. Они орали благим матом, хотя беда была не так уж велика.
Мы, чтобы отомстить, надежно укрытые, прошествовали вдоль наших куртин,
потрясая над стеной пиками с насаженными на них окороками, цервелатами и
колбасами. Нам слышно было, как осаждающие рычат от ярости и вожделения.
Мы пришли в отличное расположение духа; и, чтобы использовать его вполне
(когда затеял шутку, обглодай ее до косточек!), с наступлением вечера мы
расставили под ясным небом на откосах, пользуясь стенами как ширмой,
столы, нагруженные снедью и бутылками; мы сели пировать, с великим шу-
мом, распевая и чокаясь за здравие широкой масленицы. Те чуть не полопа-
лись от бешенства. Так этот день прошел по-хорошему, без особого вреда,
если не считать того, что один из наших, толстый Гено из Пуссо, пожелал,
подвыпив, пройтись по стене со стаканом в руке, чтобы их подразнить, и
ему из мушкета враги искрошили и стакан и мозги. И мы, с нашей стороны,
покалечили одного или двоих, в ответ. Но нашего настроения это не омра-
чило. Известно, на всякой пирушке бывают разбитые кружки.
Как мы его ни уговаривали:
хожанах, - он отвечал:
однорук. А со мной он им не будет, я ручаюсь.
твою колокольню и ты тяжелой булыгой укокошил их капитана Папифага.
ловек добрый и не люблю вида крови. Это отвратительно. Но черт его зна-
ет, что человек разбирает, когда все кругом теряют толк! Становишься сам
как волк.
Сто мудрецов родят дурака, а сто баранов - бирюка... Скажи-ка мне, кста-
ти, кюре, каким образом примиряешь ты эти две морали - мораль отдельного
человека, который живет с глазу на глаз со своей совестью и желает мира
Свержин Владимир
Ильин Андрей
Конан-Дойль Артур
Суворов Виктор
Володихин Дмитрий
Орловский Гай Юлий